По такому же поводу мне пришлось еще писать к Христиану Георгиевичу Раковскому и председателю Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета тов. Петровскому…
Над Россией ход исторических судеб совершил почти волшебную и очень злую штуку…
Нравы остались прежние, уклад жизни тоже. Уровень просвещения за время войны сильно подняться не мог, однако выводы стали радикально противоположные. От диктатуры дворянства («совет объединенного дворянства») мы перешли к «диктатуре пролетариата». Вы, партия «большевиков», провозгласили ее, и народ прямо от самодержавия пришел к вам и сказал: «Устраивайте нашу жизнь».
Известный Вам английский историк Карлейль говорил, что правительства чаще всего погибают от лжи. Я знаю, теперь такие категории, как истина или ложь, правда или неправда, менее всего в ходу и кажутся «отвлеченностями»…
Вашей диктатуре предшествовала диктатура дворянства. Она покоилась на огромной лжи, долго тяготевшей над Россией. Отчего у нас после крестьянской реформы богатство страны не растет, а идет на убыль и страна впадает во все растущие голодовки? Дворянская диктатура отвечала: от мужицкой лени и пьянства… Что у нас пьянства было много, это… была правда, но правда только частичная. Основная же сущность крестьянства как класса состояла не в пьянстве, а в труде, и притом труде, плохо вознаграждаемом и не дававшем надежды на прочное улучшение положения. Вся политика последних десятилетий царизма была основана на этой лжи. Образованное общество пыталось с ней бороться, и в этой «оппозиции» участвовали даже лучшие элементы самого дворянства. Но народные массы верили только царям и помогали им подавлять всякое свободолюбивое движение. У самодержавного строя не было умных людей (был: Столыпин. — Ю. В.), которые поняли бы, как эта ложь, поддерживаемая слепой силой, самым реальным образом ведет строй к гибели…
И строй рухнул.
Теперь я ставлю вопрос: все ли правда и в вашем строе? Нет ли следов такой же лжи в том, что вы успели теперь внушить народу?
По моему глубокому убеждению, такая ложь есть, и даже странным образом она носит такой же широкий, «классовый» характер. Вы внушили восставшему и возбужденному народу, что так называемая буржуазия («буржуй») представляет только класс тунеядцев, грабителей, стригущих купоны, и — ничего больше.
Правда ли это? Можете ли вы искренно говорить это?..
Вы, Анатолий Васильевич, конечно, отлично еще помните то недавнее время, когда вы, марксисты, вели ожесточенную полемику с народниками. Вы доказывали, что России необходимо и благодетельно пройти через «стадию капитализма»… Капиталистический класс вам тогда представлялся классом, худо ли, хорошо ли организующим производство. Несмотря на все его недостатки, вы считали, совершенно согласно с учением Маркса, что такая организация благодетельна для отсталых в промышленном отношении стран, каковы, например, Румыния, Венгрия и… Россия.
Почему же теперь иностранное слово «буржуа» — целое огромное и сложное понятие — с вашей легкой руки превратилось в глазах нашего темного народа, до тех пор его не знавшего, в упрощенное представление о буржуе, исключительно тунеядце, ничем не занятом, кроме стрижки купонов?
Совершенно так же, как ложь дворянской диктатуры, подменившая классовое значение крестьянства представлением о тунеядце и пьянице, ваша формула подменила роль организатора производства — пускай и плохого организатора — представлением исключительно грабителя. И посмотрите опять, насколько прав Карлейль со своей формулой. Грабительские инстинкты были раздуты у нас войной и потом беспорядками, неизбежными при всякой революции. Бороться с ними необходимо было всякому революционному правительству. К этому же побуждало и чувство правды, которое обязывало вас, марксистов, разъяснять искренно и честно ваше представление о роли капитализма в отсталых странах. Вы этого не сделали. По тактическим соображениям вы пожертвовали долгом перед истиной. Тактически вам было выгодно раздуть народную ненависть к капитализму и натравить народные массы на русский капитализм, как натравливают боевой отряд на крепость. И вы не остановились перед извращением истины. Частичную истину вы выдали за всю истину…
Своим лозунгом «грабь награбленное» вы сделали то, что деревенская грабежка, погубившая огромные количества сельскохозяйственного имущества без всякой пользы для вашего коммунизма, перекинулась и в города, где быстро стал разрушаться созданный капиталистическим строем производственный аппарат…
Теперь вы спохватились, но, к сожалению, слишком поздно, когда страна стоит в страшной опасности перед одним забытым нами фронтом. Фронт этот — враждебные силы природы.
До следующего письма».
«Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!..» (Маяковский просто незаменим!)
Буржуазия должна ответить за все мытарства трудового народа. Новый порядок призваны утверждать ЧК и чрезвычайные следственные комиссии, иначе говоря — трибуналы, то есть те же ЧК.
Какие суды, над кем, для чего?..
«Задача судов состоит не в том, чтобы говорить о праве, а в том, чтобы уничтожать противников национал-социализма» — это слова главного прокурора фашистской Германии Паризуса.
Ну чем не слова Ленина?..
Или чем, скажите, отличается циркуляр опять-таки фашистского имперского министра юстиции Отто Георга Тирака:
«Судья — человек, истребляющий недостойных. Такие судьи не будут рабски опираться на костыль закона».
Ближе к ленинизму и практике советской власти уже не подступишь.
После поражения гитлеровской Германии Тирак благоразумно покончил с собой. О нем есть в «Мемуарах» Вальтера Шелленберга.
Не истина интересует советские суды, а проведение классовой линии. В противном случае судопроизводство теряет смысл. И вообще: «истинное» понимание патриотизма — это всегда давать возможность убивать себя и себе подобных, то бишь быть согласным на убийства… в любую сторону.
Время прояснило то, что тогда, в младенчестве советской власти, виделось туманным и спорным.
Ленин пребывал в броне собственных суждений, закаленных на талмудах марксизма, в опыте революционной газетно-забастовочной борьбы и фанатичной уверенности единственности своей правоты. Все прочее представлялось ему неполноценным и преходящим, в том числе и люди. Революция, движение важнее всего, во имя этого возможно все, не имеют значения никто и ничто. Мораль одна: сохранить власть и продвигать ее!
В этой однозначности мышления, запрете иных решений в государственном и партийном масштабе, неукоснительном следовании одной схеме (других не может быть, другие — предательство!) — вся будущая трагедия Октябрьской революции как Великой революции Октябрьских Обманов; вырождение самых передовых законов в свод догматических установлений и превращение республики рабочих и крестьян в тупую насилующую систему. «Чтоб кровь не обрызгала гимнастерку».
Ленин в продолжение традиций Робеспьера провел через II и III Всероссийские съезды Советов величайшие законы — «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», «Декрет о мире», «Декрет о земле»… Провозглашены свобода, равенство, братство. Но ни при одной власти, даже самой ретроградно-царской, эти самые освобожденные и раскрепощенные народы не были низведены до той совершенной безгласности, в которой вскоре оказались граждане советской России.
Ленин отнял свободу у людей. К чему она общественным людям-муравьям?.. После Октября 1917-го насилие двинуло большевиков в такую черную яму, такую неправду — все светлое из содеянного ими безнадежно сгинуло в той яме.
Разве в яме? В братской могиле миллионов, вообще не причастных ни к какой контрреволюции. Зато все живые будут жить по Ленину. Даже несогласия между единомышленниками ленинизм разрешал расправами. Ленинизм соглашался только на солдатскую подчиненность и только на полное единомыслие. Все только одного цвета!
Уничтожив разномыслие в партии, отняв у партии свободу выражения мнений (не декларативную, а действительную, самую обычную), Ленин распространил эту систему на всю страну. В этой солдатской дисциплине, беспрекословности подчинения уже таился культ вождя — человекобожества, мудрого и непогрешимого.
Всех умять в одну форму, кто несогласен — в землю. Должен народ жить зажиточно и свободно.
Ни одна власть не стоит столь близко к безграничной диктатуре, как власть при социализме. Этому способствует система всеобщей солдатской подчиненности, отсутствие влияния общества на власть и, следовательно, бесконтрольность самой власти. Тирания — неизбежное следствие марксизма. Диктатура партии предполагает диктатуру вождей. Партия есть орудие диктатора и бюрократической верхушки. В свою очередь и партия принимает на себя обязанности подавления общества. Для народа партия опасна не столько своими руководителями, сколько всей массой рядовых членов, ибо без них нет вождей, нет власти «аппарата», стало быть, невозможна и диктатура немногих над народом. Именно вся масса рядовых членов партии — основа произвола и беззаконий. На них зиждется несчастье России. И никакие «отмывания», «очищения» и «покаяния» не изменят сути марксистской партии. Она вся нацелена на захват власти и контроль над мыслью, словом…
Догматы марксизма-ленинизма лишили разум простора и самостоятельности — все идеи и мысли кружат в замкнутом пространстве.
Социалистическое военно-государственное искусство пронизано благороднейшей задачей превращения людей в одно покорное, бездумное стадо, приставленное к станкам, плугам, комбайнам, отбойному молотку…
Право говорить от имени народа монополизировано вождями партии. С момента революции они якобы воплощают собой диктатуру пролетариата — класса, которого они не знали, не могли знать из-за своей совершенной отдаленности от него. Они сами себя произвели в вожди. Но сумели это сделать опять-таки лишь через партию, то есть через свои миллионы щупальцев… Полагалось как само собой разумеющееся, что народ должен думать точь-в-точь как партия, хотя в стране всегда действовала и действует система тотального подавления всякой мысли, отличной от «спущенных сверху». Как таким образом становились известными мнения, настроения народа — великая тайна партийных бюрократов.