Я медленно поднималась в гору, слушая вздохи ветра и собственное шумное дыхание. Скорые перемены уже витали в воздухе запахами мертвой листвы: зима была все ближе. Нас, однако, ждали и другие перемены, куда более тревожные.
Я оглянулась на дом: отсюда виднелся лишь угол крыши и дым из печной трубы.
– Как думаешь, будешь ли ты жить здесь, а потом твои дети и внуки?.. – тихо спросила я, прижимаясь подбородком к вязаному чепчику.
Все могло обернуться иначе. Если бы Брианна рискнула и прошла беременная сквозь камни… но она осталась здесь. Думала ли она о том, что выбор сделала не только за себя, но и за него? Предпочла войну и болезни, лишь бы быть с отцом… и Роджером. Я сомневалась, что она поступила правильно, но решать было не мне.
Нельзя предсказать заранее, как рождение ребенка перевернет твою жизнь.
– И это хорошо, – сообщила я Джемми. – Иначе никто в здравом рассудке не решился бы завести детей.
Мое раздражение улеглось, успокоенное ветром и тишиной облысевшего леса. Поляна с виски, как мы ее называли, располагалась в стороне от тропы. Джейми несколько дней искал подходящее место. Солодильню устроили у подножья холма, а перегонный куб поставили выше по склону, возле небольшого ручья с чистой свежей водой. С тропинки его видно не было, но отыскать не составляло особого труда.
– Какой смысл прятаться, если это место легко найти по запаху? – пояснил как-то Джейми.
Даже сейчас, когда зерно уже не бродило под навесом и не поджаривалось на токе, в воздухе висел легкий дымный аромат. Когда же зерно было «в деле», плесневелый запах брожения ощущался за полмили, а дымок при копчении при правильном ветре достигал хижины Фергуса.
Обычно за каждой партией присматривали Марсали и Фергус. Сейчас под навесом из гладких досок, посеревших от дыма и дождей, было пусто, хотя рядом лежала небольшая кучка поленьев.
Я подошла ближе и пригляделась к дровам. Фергус предпочитал гикори – древесина легче кололась и придавала солоду сладковатый вкус. Джейми, свято придерживающийся традиционного рецепта, брал только дуб. Я коснулась расколотого чурбачка: широкие волокна, бледная древесина, тонкая кора. Значит, недавно здесь был Джейми.
Обычно мы держали про запас бочонок виски: мало ли что может произойти?
– Если Марсали вдруг наткнется на бандитов, лучше ей иметь под рукой откуп, – рассудительно заметил Джейми. – Все знают, что мы делаем виски. Получив бочонок, никто не станет выпытывать, где склад.
Виски, само собой, оставляли не самый лучший – незрелый и неочищенный, но для непрошеных гостей или, допустим, для прорезывания зубок у младенца сгодится.
– У тебя ведь еще нет вкусовых рецепторов, да? – пробормотала я Джемми, который во сне причмокнул губами и скривил личико.
Почему-то бочонка нигде не было: ни за мешками с зерном, ни в куче дров. Неужто украли? Или забрал кто из своих?
Я прошла десяток шагов на север и свернула направо к большой скале над зарослями ниссы и цефалантуса. Она была не такой уж цельной: между двумя гранитными плитами имелась трещина, спрятанная за кустами остролиста. Я прикрыла Джемми платком от колючек и осторожно нырнула в расщелину.
С той стороны расщелины скала распадалась на десяток здоровых валунов, между которыми рос подлесок. Отсюда место казалось непролазным, но со скалы можно было разглядеть едва заметную тропку, уводящую на другую поляну, – даже не поляну, а скорее проплешину между деревьями, где с камня резво сбегал ручей. Летом поляну нельзя было заметить и сверху – ее укрывали густые кроны.
Теперь же, на пороге зимы, белый камень возле ручья отчетливо проглядывал сквозь лысые ветки ольхи и рябины. Валун прикатил сюда Джейми; он нацарапал на нем крест и вознес молитву, благословляя ручей. Я хотела пошутить про «святой виски», но воздержалась: вряд ли искренне верующий Джейми оценил бы мой юмор.
По кривой заросшей тропинке я медленно обогнула скалу. От ходьбы стало жарко, хотя пальцы, которыми я придерживала края платка, все равно стыли на ветру.
Там, на берегу ручья, стоял Джейми – почти голый, в одной лишь рубашке.
Я застыла, прячась за высоким кустарником.
Меня смутила не его нагота, а странная поза и выражение лица. Джейми выглядел усталым; ничего удивительного, ведь поднялся он задолго до рассвета. Старые брюки, которые он носил для верховой езды, лежали на земле, рядом – аккуратно свернутый пояс. Неподалеку в траве виднелось что-то темное – приглядевшись получше, я узнала сине-коричневый килт. Джейми тем временем стянул рубашку, опустился нагой на колени и плеснул в лицо водой из ручья.
Одежда изрядно запылилась от скачки, но сам Джейми был не таким уж грязным. Достаточно умыться с мылом – причем куда приятнее это сделать в теплой кухне у очага.
Однако Джейми взял стоявшее неподалеку ведро, зачерпнул ледяной воды и, зажмурившись, перевернул над собой. Струи побежали по груди и ногам, мошонка поджалась, прячась в заросли рыжих волосков.
– Да твой дедушка совсем спятил, – прошептала я Джему, который сморщился, не обращая никакого внимания на выкрутасы предка.
Не то чтобы Джейми не боялся холода – из своего убежища я видела, как он дрожит и хватает ртом воздух. Тем не менее он глубоко вдохнул и снова облился водой. Потом третий раз зачерпнул ведро… И я вдруг стала понимать, что он делает.
Хирурги перед операцией всегда моют руки – не только ради стерильности. Это целый ритуал – намылить, выскоблить грязь из-под ногтей, снова и снова до боли тереть кожу… Можно собраться с мыслями и очистить сознание. Смыть все внешние заботы вместе с микробами и омертвелыми частицами плоти.
Я сама так часто выполняла этот ритуал, что легко его узнала: Джейми не просто мылся, – студеной водой из ручья он очищал тело и сознание.
По спине у меня ледяным ручейком побежали мурашки.
Наконец Джейми поставил ведро и встряхнулся; капли брызгами разлетелись на траву. Прямо на мокрое тело он надел рубашку и повернул на запад, где между гор затаилось солнце.
Сквозь голые деревья струился свет, такой яркий, что я видела только мужской силуэт под белой рубахой. Джейми стоял, расправив плечи и высоко подняв голову, точно прислушивался к чему-то.
Я затаила дыхание и прижала ребенка к груди, баюкая, чтобы ненароком не проснулся.
Тихо вздыхал лес, шелестя иголками. Дул ветер, вода плескала в ручье, шурша по камням. Стучало мое собственное сердце, Джемми сопел мне в шею. А я вдруг, сама не зная почему, испугалась: эти звуки были слишком громкими и могли навлечь на нас беду.
Джейми крикнул что-то на гэльском: не то вызов, не то приветствие. Слова показались мне смутно знакомыми, но на поляне никого не было – ни души. Воздух враз стал холоднее, свет потускнел, словно туча набежала на солнце, – только небо оставалось чистым. Джем заерзал у меня на руках, и я перехватила его покрепче, чтобы молчал.
Затем ветер переменился, унес с собой холод, и чувство опасности ушло. Джейми расслабил плечи, и заходящее солнце залило его золотом, озаряя нимбом рыжие волосы.
Он вытащил из ножен кинжал и решительно полоснул лезвием по правой руке. Закусив губу, я смотрела, как набухает на пальцах красная линия. Джейми выждал немного и вдруг взмахнул рукой так, что капли разлетелись веером, осеняя камень у истока ручья.
Положив кинжал, он перекрестился мокрыми от крови пальцами, встал на колени и медленно опустил голову, прижимаясь лбом к скрещенным на камне рукам.
Я и прежде видела, как он молится – на людях или, по крайней мере, в моем обществе. Сейчас же он полагал, что находится один, и смотреть на него коленопреклоненного, обнажающего душу, было неуютно, словно я подглядывала за неким действом, более интимным, нежели телесная близость. Надо сказать что-нибудь, подать знак – но я не решалась осквернить его ритуал. Я молчала, хотя была уже не просто зрителем – в моей душе тоже звучала молитва.
Слова рождались в сознании сами собой: «Господи, вверяю тебе душу раба твоего Джейми. Помоги ему, молю».
Джейми перекрестился и встал – и время снова потекло своим ходом. Я, сама не зная как, сделала первый шаг, спустилась по склону, цепляясь юбкой за траву. Джейми, ничуть не удивленный моему появлению, уже шел навстречу.
– Mo chridhe[38], – тихо сказал он, целуя меня. Отросшая щетина царапалась, кожа была ледяной после купания.
– Надел бы штаны. Замерзнешь.
– Сейчас. Ciamar a tha thu, an gille ruaidh?[39]
Как ни странно, Джем уже не спал, а хлопал большими синими глазами и пускал слюни, забыв обо всех своих капризах. Он потянулся к Джейми, и тот осторожно забрал ребенка, прижал к плечу и поправил съехавший набок чепчик.
– У нас растет зубик. Малыш вредничал, так что я решила, вдруг виски поможет… а дома не было.
– А, да. Сейчас все сделаем. У меня с собой.
Джейми подошел к горке своей одежды и выудил помятую оловянную флягу. Протянул ее мне, чтобы я открыла, а сам сел на камень, укачивая внука.
– Я была в солодильне. – Пробка выскочила с тихим чпоканьем. – Бочки там нет.
– Да, ее Фергус забрал. Давай я, у меня руки чистые.
Он вытянул указательный палец, и я плеснула на него из фляги.
– Зачем ему виски? – спросила я, усаживаясь рядом.
– Я велел взять, – расплывчато ответил Джейми и сунул палец ребенку в рот, потирая распухшие десны. – Вот так. Уже лучше, да? Ай!
Он осторожно выпутал пальчики Джемми из поросли на своей груди.
– Кстати…
Я потянулась к его правой руке. Джейми переложил ребенка на другой локоть и послушно расправил передо мной ладонь.
Неглубокий порез шел по подушечкам трех пальцев. Кровь уже запеклась, но я все равно плеснула на ранку виски и промокнула платком.
Джейми молчал. Когда я закончила и подняла голову, он встретил мой взгляд с легкой усмешкой.
– Все хорошо, саксоночка.