Что же с ней случилось? И зачем она прятала беременность под складками шалей и платков – между прочим, довольно успешно?
– Почему она нам не сказала? – пробормотала я, прижимаясь губами к макушке ребенка. Тот елозил все тревожнее, и я принялась его укачивать. Может, боялась, что Джейми не возьмет с собой женщину на сносях? В общем-то, я понимала ее нежелание оставаться в том доме…
Однако почему тогда она бросила ребенка? Или не бросила?.. По спине побежали мурашки, когда я представила, как некто – например, пантера – утаскивает женщину в кусты. Потом здравый смысл взял свое.
Допустим, хищная кошка или медведь могли подобраться к нам с Джейми незамеченными – мы слишком устали, – однако козы и лошади наверняка бы всполошились. А еще дикий зверь в поисках добычи предпочел бы лакомую детскую плоть, а не жесткое мясо взрослого.
А если в ее исчезновении виновен человек, то почему он не взял младенца?
Я повертела головой, принюхиваясь. Роды – действо грязное, и его запахи были мне знакомы. От ребенка, например, пахло кровью и околоплодными водами, но ветер был чист, в нем ощущался только козий помет, лошадиный навоз, горьковатые нотки древесной золы и крепкий аромат гусиного жира и камфоры от одежды Джейми. И все.
– Что ж, ладно, – сказала я вслух, мягко укачивая ребенка. – Рожать она ушла в лес. Либо сама, либо ее кто-то заставил. Но если ее кто-то забрал, зачем ему утруждаться и возвращать тебя к костру? Проще было либо взять с собой, либо оставить там. Ой, прости, не хотела тебя расстраивать. Ш-ш-ш, милый, ш-ш-ш.
Ребенок уже согрелся и стал замечать прочие неудобства этого мира. Он выплюнул пустую грудь и недовольно захныкал. К счастью, подошел Джейми с парящей чашкой козьего молока и относительно чистым платком. Свернув из него подобие соски, он окунул ее в молоко и сунул мокрый кончик ткани в открытый рот младенца. Писк сразу же утих, и мы с облегчением выдохнули.
– Уже лучше, правда?
Я всматривалась в личико ребенка, еще бледное и восковое от родовой смазки, но с каждым глотком набирающее красок.
– Как она смогла оставить его? И почему?
В голову приходило только одно объяснение – похищение. Что еще заставило бы мать бросить новорожденного? Не говоря уж о том, чтобы сразу встать и, истекая кровью, пуститься ночью в лес.
Джейми покачал головой.
– У нее наверняка были на то причины, правда, один Господь знает, какие. Однако к ребенку она не испытывала ненависти, иначе бросила бы его в лесу.
Это верно: Фанни (или кто-то другой) тщательно укутала младенца и положила его возле костра. Ей хотелось, чтобы он выжил.
– Думаешь, она сама ушла?
– Допустим, ее могли забрать индейцы; если так, почему они не тронули нас? – резонно заметил Джейми. – Лошадей они бы точно забрали. Нет, она ушла сама. Другой вопрос, почему…
Он покачал головой и снова обмакнул платок в молоко.
Снег падал все сильнее, сухой и легкий, но порой уже слипающийся в комья. Надо ехать, пока не разыгралась буря. И все же мне казалось неправильным уходить, не выведав сперва судьбу Фанни Бердсли.
Женщина исчезла словно по волшебству, оставив ребенка… вместо платы. Как в шотландских сказках про фейри, которые подбрасывали свое потомство вместо человеческих детенышей. Правда, непонятно, что волшебному народцу могло понадобиться от Фанни Бердсли?
Я огляделась еще раз, высматривая следы. Ничего. Над нами нависал глиняный козырек с бахромой налипшего снега. Неподалеку журчал ручей и вздыхали на ветру деревья. На пружинистом слое игл – никаких отпечатков: ни копыт, ни ног, ни лап.
– «Меня далекий ждет ночлег?»[51] – со вздохом поинтересовалась я у Джейми.
– Что?.. Нет, до Браунсвилла всего-то час езды. Ну, может, два, – поправился он, взглянув на затянутое молочной пеленой небо, все сильнее сыпавшее снегом. – Теперь, когда светло, я знаю, где мы.
Он закашлялся, сгибаясь пополам, и протянул мне чашку с платком.
– Вот, саксоночка. Покорми бедного sgaogan, а я пока займусь животными.
Sgaogan. Подменыш. Значит, и моему мужу вся эта история кажется потусторонней. Хотя… женщина ведь говорила, что видит призраков. Вдруг за ней пришел один из них? Я вздрогнула и прижала к себе ребенка.
– А здесь есть другие поселения, кроме Браунсвилла? Ей было куда идти?
Джейми хмуро покачал головой. Падая на его горячую кожу, снег таял и сбегал по лицу ручейками.
– Насколько я знаю, нет.
Пока я кормила ребенка, Джейми подоил остальных коз и вернулся с ведром теплого молока. Мне хотелось чего-нибудь погорячее – от мокрой соски пальцы совсем онемели, однако жирное молоко со сливочным вкусом было на удивление сладким и приятной тяжестью легло в желудок.
Ребенок перестал сосать и от души намочил пеленки – значит, здоров; вот только совсем не ко времени, потому что мой лиф тоже пропитался насквозь.
Джейми опять развязал седельные сумки в поисках сменного платья для меня и чистых тряпок для ребенка. К счастью, моя кобыла везла мешок с льняными бинтами. Джейми стал пеленать младенца, пока я неуклюже пыталась поменять сорочку, не снимая при этом юбок и плаща.
– Н-надень плащ, – велела я Джейми, стуча зубами. – А то ум-мрешь от черт-товой пневмонии.
Он улыбнулся, хотя кончик носа на бледном лице заметно отливал красным.
– Все хорошо, – прохрипел Джейми и откашлялся. – Хорошо, – повторил он тверже и вдруг замер, изумленно распахивая глаза. – О, посмотри. Это девочка.
– Правда? – Я встала рядом на колени.
– Такая страшненькая. – Он задумчиво разглядывал ребенка. – Хорошо, что у нее богатое приданое.
– Вряд ли в ее возрасте ты был симпатичнее, – укоризненно сказала я. – Ее даже не обмыли, бедняжку. А что за приданое?
Джейми пожал плечами, подсовывая под ребенка сложенную тряпицу.
– Отец умер, мать исчезла. Братьев и сестер у нее нет, больше заявить о своих правах на ферму Бердсли некому. А ферма-то хорошая, не говоря уж о товарах в той комнате. Ну и козы, само собой. – Он с улыбкой покосился на Хирама с его гаремом. – Теперь это все ее.
– Выходит, она очень богатая маленькая девочка?
– Ага, которая только что обделалась. Ты нарочно ждала, когда я тебя переодену? – сердито спросил он у ребенка.
Та, ничуть не смущаясь, сонно моргнула.
– Что ж, ладно, – вздохнул Джейми. Он встал с другой стороны, укрывая ее от ветра, приподнял шаль и одним ловким движением вытер черноватую слизь.
Девочка казалась вполне здоровой, хоть и мелкой. Она походила на куклу с выпирающим от молока животом. В этом-то и беда – такая маленькая, без капельки жирка, она очень быстро замерзнет и умрет.
– Следи, чтобы не застыла. – Я сунула руки под мышки, согреть их перед тем, как взять ребенка.
– Не волнуйся, саксоночка. Сейчас вытру ее хорошенько и… – Он вдруг нахмурился. – Саксоночка, это еще что такое? Неужели синяк? Глупая женщина что, уронила ее?!
Джейми держал попку ребенка на весу. Чуть выше маленьких ягодиц виднелись синеватые пятна.
Это были не синяки. И в какой-то степени они объясняли, почему ребенка бросили.
– С девочкой все в порядке, – заверила я, натягивая один из платков миссис Бердсли на лысую макушку. – Это монгольское пятно.
– Что?
– Ребенок черный, – пояснила я. – По крайней мере, наполовину.
Джейми моргнул и опустил голову, хмуро вглядываясь под платок.
– Да нет же! Саксоночка, она бледнее тебя.
И правда – ребенок был таким белым, что, казалось, в нем вовсе нет крови.
– Темнокожие дети обычно рождаются светлыми, и только спустя пару недель кожа чернеет. Но на спине у них почти всегда есть такие пятна.
Джейми провел рукой по лицу, сморгнув с ресниц снежинки.
– Понятно, – медленно произнес он. – Что ж, это все объясняет, правда?
Еще как. Покойный мистер Бердсли при всей черноте своей души был белым. Фанни, зная, что младенец выдаст ее измену, решила бросить его и сбежать. Интересно, таинственный отец ребенка как-то связан с трагедией в доме Бердсли?
– Почему она была так уверена, что ребенок черный? Она ведь ее толком и не видела. Рожала-то в темноте. Возможно, тогда не сбежала бы…
– И все же сбежала. Как думаешь, кто отец?
Бердли жили отшельниками, вряд ли вокруг Фанни крутилось много мужчин, кроме разве что индейцев, с которыми торговал ее муж. Бывают ли монгольские пятна у здешнего коренного населения?
Джейми обвел взглядом пустынный лес и взял ребенка.
– Думаю, в Браунсвилле все выясним. Идем, саксоночка.
Чтобы не задерживаться с младенцем на руках, Джейми решил оставить коз здесь.
– Ничего с ними не случится, – сказал он, рассыпая остатки сена. – Козы не уйдут от своего вожака – а тебе пока деваться некуда, да, bhalaich?
Он почесал Хирама между рогами, и мы тронулись в путь под обиженное блеяние коз, привыкших к нашей компании.
Погода портилась: стало чуть теплее, и снег уже не сыпал сухим порошком, а валил большими мокрыми хлопьями.
Укутанная в несколько платков и толстый плащ с капюшоном, девочка лежала на перевязи у моего живота. Джейми постоянно кашлял, но выглядел уже здоровее, чем утром, – ответственность за нас его приободрила.
Он ехал позади меня, высматривая пантер и прочие угрозы. Хотя я на месте любой уважающей себя кошки – особенно сожравшей козлиную тушу – вместо того, чтобы морозить лапы на снегу, свернулась бы калачиком в уютном логове.
Малышка спала беспокойно – сучила ножками, словно все еще толкалась в тесной матке.
– Ты выглядишь так, будто носишь ребенка, саксоночка.
Я обернулась через плечо: Джейми глядел из-под полей шляпы с насмешкой, хотя в глазах у него было что-то еще. Возможно, затаенная грусть?
– Наверное, потому, что я и впрямь несу ребенка, – парировала я. – Только чужого.
Легкие толчки в живот, пусть и снаружи, а не изнутри, действительно навевали мысли о беременности.