Что касается меда, я выменяла его целиком на двадцать пять галлонов подсолнечного масла. Пузатые кожаные мешочки сложили кучкой у дома, где мы жили; издали они напоминали пушечные ядра. Каждый раз, проходя мимо, я останавливалась полюбоваться, предвкушая мягкое, душистое мыло – наконец-то руки перестанут вонять свиным жиром! А если повезет, продадим за хорошую цену и пошлем деньги чертовке Лири, чтоб ее…
Следующий день я провела в саду у другой сестры Цаца’ви по имени Сунги. Высокая миловидная женщина лет тридцати знала несколько английских слов; ее подруги – чуть больше. Это оказалось весьма кстати: мои лингвистические способности ограничивались банальными «привет», «хорошо» и «еще».
Несмотря на это, мне сперва не удалось разобрать, что же означает слово «сунги». Толкования различались в зависимости от того, к кому я обращалась: то ли «лук», то ли «мята», то ли вообще «рысь». После непродолжительной перекрестной беседы выяснилось, что на самом деле это некий сильный запах.
Молодые, стройные яблони плодоносили довольно прилично. Маленькие зеленовато-желтые яблоки вряд ли произвели бы впечатление на Лютера Бербанка[12], но вкусно хрустели на зубах и имели приятную кислинку – отличный антидот жирной голубиной печени. Критически нахмурившись, Сунги объяснила, что год выдался сухой и яблок уродилось меньше, чем в прошлом году, да и кукуруза не особо удалась.
Засадив двух своих дочерей пасти Джемми, Сунги строго-настрого велела им быть предельно внимательными, часто указывая в сторону леса.
– Медвежатник прийти – хорошо, – сказала она, возвращаясь с корзинкой. – Это не есть медведь; нас не говорить.
К счастью, ее подруга прояснила суть ребуса: нормальное, разумное животное обязательно прислушалось бы к воззваниям шамана и встретилось бы с охотниками. Учитывая его окраску, а также упрямый и мерзкий характер, совершенно очевидно, что это не настоящий медведь, а скорее злой дух, притворяющийся зверем.
– А-а, – откликнулась я уже с большим пониманием. – Джексон упоминал Белого Духа – это он про медведя? – Вроде Питер говорил, что белый – один из предпочитаемых цветов.
Еще одна дама – просившая называть ее Анной, чтобы не затрудняться толкованием своего настоящего имени, – изумленно рассмеялась:
– Да нет же! Белый Дух – он огонь.
Тут подключились остальные, и мне наконец объяснили, что огонь – могущественный добрый дух, глубоко почитаемый. Отсюда и жестокое поведение медведя: обычно к животным-альбиносам относятся с уважением, они считаются посланниками из иного мира (тут одна или две женщины покосились на меня), а этот зверь ведет себя крайне странно.
Зная о проделках Джосайи и о «черном дьяволе», я вполне понимала их недоумение. Не хотелось впутывать сюда парня, поэтому я лишь аккуратно упомянула, что слышала разные истории о страшном черном человеке, живущем в лесу и творящем всякие бесчинства. Не доводилось ли им сталкиваться с ним?
Да-да, заверили меня, однако волноваться не о чем. «Вон там» – кивок в сторону невидимого тростника и низины у реки – живет небольшая группа «черных людей». Возможно, это демоны, особенно учитывая, что они пришли с запада.
А может, и нет. Их нашли местные охотники и внимательно следили за ними несколько дней. Судя по их рассказам, жили они в ужасной нищете, ходили в лохмотьях, и даже приличных домов у них не было – так уважающие себя демоны не устраиваются.
Впрочем, черных людей слишком мало и они слишком бедны, чтобы представлять интерес; женщин всего три, и те страшные как смертный грех – наверное, и правда демоны. Короче, селяне решили оставить их в покое. В деревне те не появлялись, добавила одна дама, сморщив носик, иначе их бы учуяли собаки.
Разговор прервался, и мы разбрелись по разным концам сада, срывая спелые фрукты с деревьев; девочки собирали падалицу.
В обед отправились домой – усталые, загоревшие, пахнущие яблоками, и обнаружили, что охотники уже вернулись.
– Четыре опоссума, восемнадцать кроликов и девять белок, – доложил Джейми, промокая лицо влажным полотенцем. – И птиц тьма-тьмущая, но у нас и так голубей навалом. Разве что подстрелили сокола – Джордж Гист хотел перья.
Кожа у Джейми обветрилась, переносица обгорела до красноты, однако настроение у него было отличное.
– А Брианна, умница такая, подстрелила лося – прямо по ту сторону реки. Попала в грудь и сама перерезала горло, хоть и непросто было – зверь еще брыкался.
– Замечательно, – пробормотала я себе под нос, представляя острые рога и копыта в непосредственной близости от своей дочери.
– Расслабься, саксоночка, – успокоил меня Джейми, заметив мое выражение лица. – Я научил ее, как надо, – она зашла сзади.
– Замечательно, – повторила я более ядовитым тоном. – Я полагаю, охотники впечатлились?
– О, еще как! – весело воскликнул Джейми. – А ты знаешь, что чероки позволяли своим женщинам не только охотиться, но и воевать? Ну, не слишком часто, – добавил он, – но время от времени какой-нибудь бабе взбредало в голову, и мужики шли за ней, представляешь?
– Безумно интересно, – ответила я, пытаясь отогнать картинку: Брианна, приглашенная возглавить боевой отряд чероки. – Да, кровь – не водица.
– Чего?
– Неважно. А медведей-то видели? Или были слишком заняты сравнительной антропологией?
Джейми прищурился над полотенцем.
– Видели следы – у Джосайи глаз наметан. И не только помет: нашли дерево, о которое зверь чесался, – шерсть в коре застряла. Он говорит, у каждого медведя есть любимое дерево или два и тот каждый раз к ним возвращается, так что, если хочешь завалить зверя, нужно разбить поблизости лагерь и ждать.
– Я так понимаю, пока стратегия не сработала?
– Сработала бы, – ответил Джейми, ухмыляясь, – только медведь не тот. Волосы на дереве были бурые, не белые.
Впрочем, поход оказался вполне удачным. Охотники описали огромный полукруг у деревни, зайдя как можно дальше в лес, а затем методично прочесали местность до реки и на мягкой почве низины, возле тростника, обнаружили отпечатки лап.
– Джосайя говорит – зверь другой, не тот, чью шерсть мы нашли в коре; да и Цаца’ви вроде бы узнал следы.
В результате все присутствующие эксперты пришли к заключению, что медведь устроил берлогу в густом тростнике, где летом темно и прохладно, к тому же куча птиц и мелкой живности. Даже олень мог бы там спрятаться в жаркую погоду.
– На лошади туда не заехать? – спросила я.
Джейми покачал головой, пальцами вычесывая листья из волос.
– Да и пешком-то не продраться – слишком плотно растет. Только мы не собирались туда лезть.
Вместо этого решили поджечь тростник, чтобы выгнать зверя – и остальную дичь – в низину и там убить. Судя по всему, это распространенный охотничий прием, особенно ранней осенью, когда тростник высыхает и легко воспламеняется. Однако пожар выгонит не только медведя, но и множество другой дичи. Поэтому отправили весточку охотникам соседней деревни, милях в двадцати, с приглашением присоединиться. Если повезет, зверья хватит на зиму жителям обеих деревень. К тому же чем больше охотников, тем меньше шансов, что медведь убежит.
– Разумно, – одобрила я. – Надеюсь, они не выкурят заодно и рабов.
– Кого? – застыл Джейми.
– Черных дьяволов – или что-то в таком духе.
Я рассказала ему о поселении (если это оно) беглых рабов (если это они).
– Вряд ли демоны, – сухо ответил Джейми, садясь передо мной, чтобы я заплела ему волосы в косу. – Не думаю, что им грозит опасность. Наверняка они живут на противоположном берегу реки. Впрочем, я поспрашиваю. Время еще есть: охотники из Канугалайи прибудут дня через три-четыре.
– Вот и хорошо, – заметила я, завязывая ремешок. – Как раз успеешь доесть всю голубиную печень.
Следующие несколько дней прошли довольно приятно, хотя напряжение постепенно нарастало. Наконец прибыли охотники из Канугалайи, что в переводе означает «Шиповник»; по крайней мере, так мне растолковали. Видимо, их пригласили из-за навыков охоты среди колючих кустарников, подумала я, однако уточнять не рискнула. Джейми, как обычно, с легкостью подхватывал чужой язык, но мне не хотелось лишний раз напрягать его, заставляя переводить игру слов.
Похоже, Джемми унаследовал способность деда к языкам: уже через неделю после нашего приезда он удвоил свой активный словарь, в котором половина слов была на английском, половина – на чероки; в результате его понимала только мать. Мой собственный словарь дополнился понятиями «вода», «огонь», «еда» и «помогите!»; в остальном я полагалась на доброту англоговорящих индейцев.
После надлежащих церемоний и шикарного приветственного пира (гвоздем программы, разумеется, была копченая голубиная печень с жареными яблоками) большая партия охотников отправилась на рассвете в путь, укомплектованная, помимо луков, мушкетов и ружей, сосновыми факелами и тиглями. Накормив охотников завтраком (маисовая каша с печенью и свежими яблоками), оставшиеся разошлись по домам и занялись плетением корзин, шитьем и разговорами.
Было жарко и влажно. В полях безжизненно застыли сухие стебли убранной кукурузы и подсолнуха, словно воткнутые спички. Ни малейшего ветерка; даже пыль не колыхалась на дорогах. Самый подходящий день для поджога, отметила я, прячась в прохладе хижины Сунги.
Посреди неспешных разговоров о том о сем мне пришло в голову спросить о компонентах амулета, который собрала Найявен. Конечно, она была из племени тускарора, и лежащие в основе верования могли различаться, но меня интересовала летучая мышь.
– Про мышей есть одна история, – начала Сунги, и я подавила улыбку. На самом деле чероки ужасно похожи на шотландских горцев, особенно по части всяких историй. За несколько дней, что мы провели в деревне, мне довелось выслушать целую кучу.
– Однажды звери и птицы решили сыграть в мяч, – переводила Анна вслед за Сунги. – В то время летучие мыши бегали на четырех лапах, как и остальные животные. Однако играть им не разрешили: другие звери сказали, что те слишком малы, их просто растопчут. Летучим мышам это не понравилось. – Сунги нахмурилась, изображая недовольную мышь.