Она легла сверху на него и не двигалась с места; стук сердца медленно и громко отдавался в ее ушах. Отсюда можно было выглянуть в окно: рваная темная линия деревьев в дальнем конце дворика, а за ними небо, освещенное звездами, такими близкими и яркими, как будто можно выйти прямо к ним и, переступая с одной звезды на другую, добраться до серпа растущей луны.
– Ты не злишься на меня? – Хотя сейчас его голос звучал спокойнее, прижимаясь ухом к груди, она уловила сбивчивые нотки, когда воздух, образуя слова, проходил через покрытое шрамами горло.
– Нет. Я не запрещала тебе его читать.
Он легко коснулся ее плеча, и от удовольствия она поджала пальцы на ногах. Наверное, ей следовало чувствовать себя уязвимой из-за того, что он узнал о всех ее сокровенных мыслях и снах, но она ему доверилась. Он ни за что не использовал бы их против нее.
Кроме того, описанные на бумаге, сны становились чем-то отдельным от нее самой. Как и рисунки: размышления по какому-то поводу, нечто, что она мельком увидела, осмыслила, почувствовала, но не то же самое, что разум и душа, которые она вложила в работу.
– Тогда давай по-честному. – Она уперлась подбородком в ложбинку у его плеча. От него шел приятный запах, терпкий, мускусный, с нотками удовлетворенного желания. – Расскажи мне какой-нибудь свой сон.
Он почти беззвучно рассмеялся.
– Всего один?
– Который имеет для тебя значение. Не какой-нибудь там мимолетный, или где за тобой гонится монстр, или ты приходишь в школу без одежды. Такие сны бывают у всех, но что снилось только тебе?
Одна ее рука лежала на его груди и нежно царапала темные кудрявые волоски. Другая рука была под подушкой – если легонько пошевелить пальцами, можно почувствовать гладкие очертания амулета. Она представляла, как увеличивается ее живот, становясь круглым и упругим. Внизу чувствовались легкие сжимающие спазмы, отголоски их занятий любовью. Может, в этот раз?
Лежа на подушке, он с задумчивым видом повернул голову. Длинные ресницы, черные, как контуры деревьев снаружи, почти касались щеки. Затем ресницы поднялись, открывая глаза болотно-зеленого цвета, нежные и яркие в приглушенном свете.
– Я могу быть романтичным, – прошептал он и провел пальцами по ее спине так, что по коже побежали мурашки. – Наверное, вот мой лучший сон: мы с тобой здесь, одни… только мы и наши дети. – Он слегка наклонил голову, глянув на тележку в углу, в которой крепко спал незаметный Джемми.
– Наверное, – повторила она и опустила голову, уперевшись лбом ему в плечо. – Но это мечта, а не настоящий сон. Ты знаешь, о чем я.
– Да, знаю.
Он замолчал, его рука, широкая и теплая, неподвижно лежала на ее пояснице.
– Иногда, – наконец прошептал он, – иногда мне снится, что я пою, а когда просыпаюсь, у меня болит горло.
Он не видел ее лица, не видел, что в уголках ее глаз появились слезы.
– И что ты поешь? – так же шепотом спросила она.
Зашуршала льняная наволочка – он покачал головой.
– Какую-то незнакомую песню. Но я точно пою ее для тебя.
Глава 106Журнал хирурга: продолжение
«Вызвали с маслобойни к Розамунд Линдси, которую в конце дня привезли с серьезной рваной раной левой руки, нанесенной топором во время кольцевания деревьев. Ранение обширное, от основания указательного пальца до шиловидного отростка лучевой кости, получившего поверхностные повреждения; едва не отрублен большой палец. Ранение произошло примерно за три дня до вызова, лечили с помощью тугой повязки и свиного жира. Обширный сепсис и нагноение, характерный едкий запах. Подкожные красные пятна, указывающие на заражение крови, распространились от раны и почти до локтевой ямки.
У пациентки высокая температура (около сорока, измерено вручную), симптомы обезвоживания, нарушена ориентация. Выраженная тахикардия.
Учитывая тяжелое состояние пациентки, рекомендовала безотлагательную ампутацию конечности до локтя. Больная отказалась рассмотреть данный вариант, настаивая на применении голубиной припарки, – разделенная на части тушка только что убитого голубя прикладывается к месту раны (муж больной принес голубя со свернутой шеей). Ампутировала большой палец до основания пястной кости, перевязала остатки лучевой артерии (поврежденной при ранении) и поверхностной ладонной дуги. Обработала и дренировала рану, местно применила около половины унции неочищенного пенициллинового порошка (полученного из кожуры сгнившей зимней дыни, партия № 23, препарат 15/4/72), после чего прикладывала протертый сырой чеснок (три зубчика), бальзам из барбариса и поверх повязки, по настоянию мужа, припарку из голубя. Для принятия внутрь: жаропонижающая смесь из красного василька, лапчатки и хмеля; вода по мере необходимости. Сделала инъекцию пенициллиновой смеси внутривенно (партия № 23), дозировка – четверть унции во взвешенном состоянии в стерилизованной воде.
Состояние пациентки быстро ухудшилось, сильнее проявились симптомы дезориентации, бреда и сильного жара. Руку и верхнюю часть туловища покрыла крапивница. Пыталась сбить температуру холодным компрессом. Безрезультатно. Так как больная была не в себе, обратилась с просьбой разрешить ампутацию к ее мужу, но получила отказ по причине того, что смерть неизбежна и пациентка «не хотела бы быть похороненной по частям».
Повторила инъекцию пенициллина. Вскоре после этого пациентка впала в бессознательное состояние и к рассвету скончалась».
С острого кончика пера капнули чернила. Продолжать ли?
Прочно укоренившаяся во мне склонность к научной скрупулезности боролась с предусмотрительностью. Было важно описать случившееся во всех подробностях. В то же время я сомневалась, стоит ли писать о том, что может считаться непредумышленным убийством – я уверяла себя, что в этом не было никакого злого умысла, но на чувство вины эти разграничения не влияли.
– Чувства не есть истина, – пробормотала я.
Сидевшая в другом углу комнаты Брианна оторвалась от нарезания хлеба и подняла голову, однако я склонилась над бумагой, и она продолжила шептаться с Марсали у камина. Снаружи было мрачно и дождливо. Я зажгла всего одну свечу, чтобы делать записи, но руки девушек уже замелькали над темным столом, точно мотыльки, зажигая свечи между тарелками и блюдами.
Истина заключалась в том, что, по моему мнению, Розамунд Линдси умерла не из-за общего заражения крови. Я была практически уверена в том, что причиной ее смерти стала острая реакция на неочищенную смесь пенициллина – то есть на лекарство, которое я ей давала. Конечно, истинно было и то, что не лечи я ее, она точно скончалась бы от заражения крови.
И я не могла предполагать, что на нее так подействует пенициллин… В этом-то и смысл записей, так ведь? Чтобы другие узнали?
Я повертела в руке перо, перекатывая его между большим и указательным пальцем. Я добросовестно делала записи о своих экспериментах с пенициллином – выращивала культуры на разных носителях, от хлеба до пережеванной папайи и кожуры гнилой дыни, досконально описывала микроскопическое и макроскопическое распознавание плесневых грибов Penicillium и эффект их ограниченного – на тот момент – применения.
Да, я обязана включить описание побочного действия. Только вот в чем вопрос – для кого я старательно веду этот журнал?
Я прикусила губу, задумавшись. Если журнал только для собственного пользования, тогда все просто: я лишь опишу симптомы, время и результат, не вдаваясь в подробности причины смерти, ведь вряд ли я сама когда-нибудь об этом забуду. Но если однажды записями воспользуется кто-то… кто-то, не знакомый с тем, какую пользу и какой вред может нанести антибиотик…
Чернила на пере начали подсыхать. Я коснулась страницы его кончиком.
«Возраст – 44 года», – медленно вывела я. В те времена подобные записи в журнале врача часто заканчивались благочестивым описанием последних мгновений ушедшего, отмеченных, предположительно, христианским смирением у праведников и покаянием у грешников. Ни того ни другого не скажешь об уходе Розамунд Линдси.
Я посмотрела на гроб, стоящий на опорах у залитого дождем окна. Хижина семьи Линдси была маленькой и неподходящей для похорон в такой ливень, когда ожидалось большое количество скорбящих. В ожидании поминок гроб открыли, но лицо покойной было накрыто муслиновым саваном.
В Бостоне Розамунд была проституткой; став слишком полной и старой, чтобы прилично зарабатывать своим ремеслом, в поисках мужа она отправилась на юг. «Не могла больше терпеть эти зимы, – призналась как-то она мне вскоре после своего приезда в Ридж. – И вонючих рыбаков».
Розамунд нашла искомое прибежище в объятиях Кеннета Линдси, искавшего жену, которая помогала бы работать на ферме. Хотя оба не отличались внешней привлекательностью – на двоих у четы Линдси было примерно шесть зубов – или совместимостью характеров, их отношения казались довольно теплыми.
Скорее потрясенному, а не убитому горем Кенни Джейми решил устроить лечение с помощью виски – в чем-то даже более эффективное, чем мое врачевание. По крайней мере, оно не приведет к летальному исходу.
«Непосредственная причина смерти», – написала я и снова остановилась. Вряд ли в преддверии неминуемой смерти Розамунд нашла бы отдушину в молитве или философствовании. Да у нее и не было такой возможности. Она умерла с посиневшим лицом, налившимися кровью органами и выпученными глазами; ткани в глотке так опухли, что она не могла выдавить ни слова, ни вздоха.
Теперь и у меня сдавило горло так, будто меня душили. Я сделала глоток успокаивающего чая из кошачьей мяты, чувствуя, как жидкость с резким привкусом нежно проникает внутрь. То, что смерть от заражения крови была бы более мучительной, не сильно утешало.
Я легонько постучала кончиком пера по промокательной бумаге, и чернильные точки расползлись по грубым волокнам бумаги, образуя целую галактику крошечных звезд. Есть еще один вариант. Причиной смерти Розамунд могла стать легочная эмболия – сгусток крови в легком. Бывает, что сепсис дает такое осложнение, им объясняются и все симптомы.