— Гитлер капут!
Сдавая «языка» майору Батулину, разведчик Пономарев смущенно пояснил:
— Не глядите, что такого дохлого приволок… Он фельдфебельское звание имеет. У них сам фюрер в фельдфебелях ходил, а у этого еще и фамилия какая-то мудреная.
Пленный охотно поведал то, что нам давно уже было известно. Никакой ценности его показания не представляли, и запомнился этот фельдфебель лишь потому, что был взят в плен при любопытных обстоятельствах.
За передним краем на ничейной полосе лежал лошадиный труп. Однажды ночью при свете пущенной кем-то ракеты наши бойцы увидели двух немецких солдат, которые бежали от мертвой лошади к своим траншеям. Гитлеровцы что-то волокли за собой. А утром стало ясно, чем занимались ночные «охотники»: они вырезали огромный кусок конины.
Разведчик Пономарев взял этот случай на заметку и устроил засаду у замерзшего конского трупа. Пономарев рассудил правильно. На следующую ночь он подкараулил двух гитлеровцев. Одного пришлось застрелить в схватке, а другого — это и был фельдфебель — удалось захватить.
Из полка по телефону доложили, что Пономарев повел фельдфебеля на командный пункт дивизии; однако миновал час, другой, а разведчик с «языком» все не появлялся. В тот раз Пономарев допустил самоуправство, в котором сам признался. Он не без основания полагал, что его поймут и простят.
Сопровождая пленного, Пономарев встретил знакомого бойца, знавшего немецкий. Разведчику очень хотелось определить, какую «фигуру» он захватил, и, главное, выяснить, как может нормальный человек жрать дохлятину. Фельдфебель рассказал о себе и своих голодающих товарищах, которых он уже потчевал падалью. Заметив, что наш разведчик брезгливо поморщился, немец попросил переводчика слово в слово записать такие слова: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал». Но эти слова вызвали у Пономарева не сочувствие к фельдфебелю, а злость.
— Я ему сейчас покажу настоящее горе людское. Ком, ком! — поманил он за собой пленного.
И повел наш разведчик пленного фельдфебеля не на командный пункт дивизии, а к разрушенным домам Нижнего поселка. Сначала показал ему подвал развороченного бомбой детского сада, где на полу валялись игрушки, потом подвал разрушенного школьного здания, затем свалку искореженных станков. Гитлеровец растерянно смотрел на советского солдата, не понимая, чего от него хотят. Это еще больше разозлило Пономарева. Он знал только две немецкие команды: «Хальт», «Хэндэ хох» и одно слово — «ком». А переводчика нет. И не объяснишь фельдфебелю, что матерей, которые приносили младенцев в тот детский сад, и ребятишек, что ходили в ту школу, немцы гнали впереди себя на минные поля, когда месяц назад шли в атаку на полк майора Гуняги. Не расскажешь фельдфебелю, как дорого человеку все то, что разрушил, осквернил враг. И все же Пономарев страстно желал доказать пленному его вину. Уже на пути в штаб разведчик круто свернул к берегу, ступил на лед и подошел к проруби.
— Ком, ком! — опять поманил он пленного и, когда тот с опаской приблизился, объявил: — Вот она, Волга!
Глянул фельдфебель на круг проруби и задрожал.
— Соображать начинаешь, — обрадовался Пономарев. — В этой воде ты хотел меня утопить. Буль-буль, Иван! Так тебе приказывал Гитлер?
— Гитлер капут! — истошно закричал фельдфебель.
Только теперь понял пленный, какая связь существует между развалинами, что показывал ему русский солдат, и прорубью, на краю которой они стояли. Страшась наказания, пленный рухнул на колени, возвел руки к небу (кусок конины, с которым он не расставался, глухо стукнул об лед). И тут фельдфебель заметил, что в глазах конвоира не ненависть, одно презрение.
— Зачем ты мне долдонишь «Гитлер капут?» — спрашивал Пономарев, забыв, что пленный его не понимает. — Нашел чем оправдываться! Разве можно, дурья твоя голова, одним Гитлером рассчитаться за все горе людское? Встань!
Я спросил Пономарева, зачем понадобилась ему эта затея.
— Мне, товарищ полковник, еще воевать. Всякое может случиться… А этот тип отвоевался. Из плена вернется домой…
— Нашел кому завидовать!
— Да разве в том дело? — с досадой возразил разведчик. — Вот он, гитлеровец, до Волги дошел, тут мы ему хвост прищемили, а послушать его, так самое большое лихо испытал тот, кому падаль пришлось жрать. Не согласен я с этим! Хочу, чтобы пленный на всю жизнь запомнил, что такое война. Чтобы детям и внукам своим внушил это!
Наши штурмовые группы продолжали наступление, и каждый дом Нижнего поселка, точнее, каждый его подвал брали с боем.
В подвалах последних зданий гитлеровцы сопротивлялись особенно яростно. Дальше отступать им было некуда: дальше плен или смерть в заснеженном поле. И все же сдавались немногие, и среди них были такие, для которых даже Сталинградская битва не послужила уроком. Выбравшись из подвалов, эти маньяки поднимали только одну руку, чтобы изречь «Хайль Гитлер».
В ночь на десятое января 1943 года мы передали свой участок пулеметно-артиллерийской бригаде и получили приказ сосредоточиться в районе завода «Красный Октябрь».
После одиннадцати недель непрерывных боев расстаемся с «Баррикадами», где каждая пядь земли полита кровью наших бойцов и командиров. Отстояв «Баррикады», мы готовимся к решительному удару по врагу.
Третья по счету немецкая дивизия, с которой мы ведем бой в Сталинграде, 71-я пехотная, входит в состав 11-го армейского корпуса 6-й армии Паулюса. Корпусом командует генерал Штреккер.
Мы наступаем с западной окраины завода «Красный Октябрь» в направлении улиц Центральная и Зарайская на высоту 107,5. За день продвинулись всего на сто пятьдесят метров. Но на этих метрах — минная полоса, прикрываемая огнем противника, большие здания. Гитлеровцы, засевшие в домах, не сдаются, и истреблять их приходится в ожесточенных кровопролитных схватках. На этих метрах мы потеряли ординарца Коноваленко Ивана Злыднева, двух связистов из знаменитого «Ролика», отважных командиров штурмовых групп лейтенантов Чулкова и Колосова.
Но во имя чего гибли немецкие солдаты?
В результате двух недель упорных боев, продвинувшись на полтора километра, мы вышли на рубеж Жмеринкой и Угольной улиц. За это время противник потерял только на нашем участке около трех тысяч солдат и офицеров. Потерял потому, что «верноподданный» фюрера, командир 11-го армейского корпуса Штреккер категорически приказал уже обреченным на плен солдатам сражаться «до последнего патрона».
В заключительной главе книги «Поход на Сталинград» Г. Дёрр пишет: «История до сих пор не предоставляла права ни одному полководцу жертвовать жизнью своих солдат, когда они уже не могут продолжать борьбу»[16].
Но куда точнее высказался на сей счет Иоахим Видер, офицер-разведчик из 6-й армии Паулюса. В отличие от генерала Г. Дёрра, Видер пережил трагедию разгрома армии Паулюса и с последней группой офицеров сдался в плен на участке, обороняемом частями корпуса Штреккера. Признание Видера представляет несомненный интерес: «На заключительном этапе сражения от нас требовали уже не осознанного выполнения долга, а слепого повиновения бессмысленным приказам. Мы были лишь винтиками в бездушной человеческой машине милитаризма, извратившего и выхолостившего само понятие честь»[17].
Прочитав подобное, диву даешься, как могут некоторые немецкие авторы (не говоря уж о Манштейне) сваливать всю вину за катастрофу, постигшую фашистскую армию у стен Сталинграда, только на Гитлера и его ближайшее окружение. Разве один Гитлер безумствовал в ставке, требуя, чтобы обреченная армия Паулюса сражалась «до последнего патрона», до последнего вздоха? И разве фельдмаршал Манштейн, которому подчинялся Паулюс, не поставил перед командующим 6-й армией совершенно определенную цель? «Ваша задача состоит в том, чтобы всемерно содействовать выполнению полученных вами приказов. За то, к чему это приведет, вы не несете никакой ответственности»[18].
Никакой ответственности перед своей совестью! Никакой ответственности перед немецким народом за десятки тысяч зря загубленных солдат! Это ли не одно из чудовищных преступлений фашистской военной верхушки, командовавшей окруженными у стен Сталинграда немецкими войсками!
…Советский разведчик Александр Пономарев, о котором я рассказал выше, сражался во имя торжества жизни. Он не случайно пытался растолковать пленному фельдфебелю, в чем состоит вина каждого немецкого солдата, вторгшегося на советскую землю.
Надо полагать, что фельдфебель извлек из сталинградской катастрофы куда более полезный урок, чем битый фельдмаршал Манштейн или погубивший свой корпус генерал-полковник Штреккер.
Возмездие свершилось…
В просторной землянке на командном пункте 62-й армии на широкой деревянной скамье сидят сдавшиеся в плен немецкие генералы — командир 4-го армейского корпуса генерал артиллерии Пфеффер, командир 51-го армейского корпуса генерал артиллерии фон Зейдлитц-Курцбах, командир 295-й пехотной дивизии генерал-майор Корфес, начальник штаба этой дивизии полковник Диссель, старшие офицеры…
Гляжу на них, будто сошедших со знакомой картины. Уж очень напоминают они тех французов, что плелись из Москвы по старой Смоленской дороге. Только на одном — наш добротный полушубок и валенки. Остальные очень смахивают на пономаревского «языка» — фельдфебеля.
— Что нас ждет? — спросил один из немецких генералов, заглядывая в глаза Василию Ивановичу Чуйкову.
Наш командарм объяснил, что пленных генералов отправят в тыл страны. Сказал, что они имеют право носить знаки различия и награды, а личное оружие обязаны сдать.
— Оружие у нас отняли. Разве только вот это? — говорит тот же пленный, вынимая из кармана перочинный ножик, и протягивает его Чуйкову.
— Оставьте его при себе, хотя бы… для нужд гигиены. Мы не боялись вас, когда вы наступали с сильным оружием. А уж это…