– Нас двое: ты и я. Я вдруг это поняла.
– Конечно, двое. Магог не в счет.
– Я не про сейчас. Я про вообще. Понимаешь, я всегда думала, что на свете я одна, а все остальные не имеют важности. Или вообще мне мерещатся. А ты имеешь для меня важность. Даже если мерещишься. Не понимаешь?
– Нет.
– Я тебе одну историю расскажу. Тогда ты поймешь. – Она поворошила палкой неяркий, бездымный костер. Дамианос никогда еще не видел ее такой грустной и серьезной.
– …Однажды, давно, я тоже один раз подумала, что встретила человека, который имеет важность. Мне было шестнадцать лет, и это было первое задание. – Пухлые губы искривились, по лицу пробежала тень. – Нет. Не хочу вспоминать.
– Ну и не надо. Многие не любят вспоминать свое первое задание. Я тоже.
– …Нет, все-таки расскажу, – сказала она минуту спустя. – Прибыли послы от императора франков. И нужно было знать, о чем они между собой разговаривают. Задание дали мне. Кто заподозрит девчонку? В шестнадцать лет я выглядела на четырнадцать. Мне поручили самого молодого посла. Он был принц, племянник императора. Его включили в посольство, потому что он был царской крови, а все дела вершили два других посла. Принц, конечно, в меня влюбился. Это было совсем легко. Очень старался, чтобы мне с ним было хорошо. Был нежен. Говорил, что не может жениться, но оставит меня при себе и сделает моих сыновей графами – это такие франкские патрикии. Я жалела его, бедняжку. – Гелия виновато посмотрела на собеседника. – Чего ты хочешь? Мне было шестнадцать. Ты в шестнадцать лет был умный?
– Не помню. Вряд ли.
– А потом мне велели моего принца отравить. Я удивилась, но спрашивать, сам знаешь, у нас не положено. Потом узнала, конечно. Я всегда всё узнаю. Император франков хотел избавиться от племянника, потому что тот был сильный, храбрый и красивый. На родине его все очень любили. Больше, чем сыновей императора. Старшие послы в тайной беседе с логофетом пообещали какие-то важные уступки, если принц вдруг заболеет и умрет. Знаешь… Я тебе первому про это рассказываю. – Эфиопка печально улыбнулась. – У меня была глупая мысль всё рассказать принцу и убежать с ним. Но потом, конечно, я одумалась.
Она вздохнула, бросила ветку в огонь.
– Выполнила приказ?
– Принц умер у меня на руках. Я гладила его по лицу. Я дала ему самый безболезненный яд. Это всё, что я могла для него сделать.
– Ты часто его вспоминаешь? – с любопытством спросил Дамианос.
– Раньше вспоминала часто. Теперь редко… – Она пожала плечами. – Значит, он не был важным. Ты важнее. Тебя бы я не отравила, даже если бы мне приказал сам пирофилакс. Ты для меня важнее, чем пирофилакс.
Коротко взглянула и отвела взгляд.
Дамианос серьезно покивал. Про себя усмехнулся: «Подбираешь ключик? Ну-ну, старайся».
Гелия потом рассказывала много историй из своего прошлого, в том числе удивительных. Она была лет на десять моложе Дамианоса, а повидала на своем веку больше, чем он. Женщинам-аминтесам не дают долгих заданий, редко посылают в дальние края. Чаще всего приходится работать прямо в Константинополе или неподалеку. Почти всегда – с мужчинами.
Но главный разговор, определивший отношения напарников, был не о прошлом. Он состоялся на второй или третьей стоянке.
Дамианос подстрелил из манубалиста бобра, а Гелия превосходно его зажарила с какими-то травами. Женщин-аминтесов в Гимназионе среди прочего учили кулинарному искусству.
Половину бобра слопал Магог. Он начал есть, когда получил приказ. Перестал жевать тоже по приказу. Если не остановить, так и жрал бы, пока не лопнет желудок.
Гелия вытерла сочный рот листком мягкого, пушистого разноцвета, разлеглась на траве, потянулась гибким телом. Вопросительно посмотрела: насчет любви не передумал?
Он погрозил пальцем. Тогда эфиопка повернулась на бок, подперла голову локтем и сказала:
– А я знаю, почему ты отказываешься. Поняла. Ты не хочешь быть беззащитным, когда я защищена. И это правильно. Но хочешь, я тоже стану беззащитной? Хочешь, я, как твоя барсиха, подставлю тебе открытый живот? Я не про тело. – Она небрежно дернула плечом. – Я про душу.
– Если ты сама этого хочешь, – вежливо ответил Дамианос, пытаясь угадать, с какой стороны она зайдет на этот раз.
– Я хочу, чтобы ты меня узнал. Настоящую меня. Помнишь, ты вчера сказал, что мы не боги, потому что смертны, а я промолчала? Ты первый, кому я это говорю… – Она глубоко вздохнула, и Дамианос вдруг понял, что она волнуется – не притворяется, а в самом деле волнуется. – Я никогда не умру, я бессмертна. Что бы ни говорили попы и кто угодно, меня не обманешь. – В ее голосе звучала убежденность. – Разве было когда-то, чтобы меня не было? Я была всегда, сколько себя помню. У меня не было начала. А может ли иметь конец то, что не имело начала?
И посмотрела с торжеством.
«Философии в женском Гимназионе обучали, но лишь азам – остановились на софистике, – подумал Дамианос. – Когда малоученому человеку приходит в голову собственная мысль, он чувствует себя первооткрывателем». Спорить не стал. В конце концов, каждый договаривается со смертью по-своему. У кого-то Белая Дева, у кого-то иллюзия о придуманности мира, в котором существует только одна реальность – ты сам.
– Теперь ты не побоишься отказаться от защиты? – спросила она, с беспокойством следя за его лицом. – Дай себе волю. Отпусти поводья. Тебе нужно хоть изредка это делать. Тебе будет хорошо, ты знаешь.
– Не нужно этого, – ласково ответил он. – Плотские отношения всё усложняют, а нам надо оставаться друг с другом простыми. Давай лучше будем братом и сестрой.
Она презрительно фыркнула:
– У меня слишком много братьев и сестер.
– А мы с тобой будем близнецы, – засмеялся он. – Мы и вправду очень похожи. И я не имею в виду родинку под левой грудью.
У Гелии вспыхнули глаза.
– Да! Ты прав! – воскликнула она. – Двойняшки девять месяцев лежат рядом в утробе, отгороженные от остального мира. Такими будем и мы! Только мы вдвоем – и больше никого!
– Договорились. А теперь мне нужно поспать.
День был пасмурный и холодный. Вскоре стал накрапывать дождь. Они лежали, прижавшись друг к другу для тепла, укрытые шкурой. В самом деле – будто близнецы в материнской утробе.
С хвои падали капли. У костра сидел и сопел не ведающий сна автоматон.
– Вас в Гимназионе учили поэзии? – спросила Гелия. – Или это только девочек?
И процитировала Овидия:
«Когда возлюбленную прочь
Ушлет злой рок, без колебаний
За ней на самый край земли
Тотчас последует любовник.
Преодолеет горы он,
Раздутые дождями реки,
И даже снежная метель
Влюбленного не остановит».
– Учитель приводил эти строки как пример добровольного сумасшествия, которым заболевают люди, вообразившие себя влюбленными. А я сейчас подумала: вдруг настоящая любовь – это то, что у нас с тобой?
– Сомневаюсь, – ответил он. – Спи.
Радослава
Что такое Кресторечье, о котором поминал князь Кый, Дамианос понял, когда Ловать, за время пути превратившаяся из чахлой лесной речки в немалую реку, пересеклась с еще одним потоком, образовав подобие огромной буквы Х. На остром мысе, видный издали, торчал столб с каким-то знаком. Когда подплыли ближе, стало видно, что это грубо вырезанный деревянный орел.
– К берегу. К берегу. К берегу, – свистнув, трижды повторил аминтес, прежде чем Магог понял.
Нос лодки мягко ткнулся в нависшую над водой кромку травянистого берега. Гелия спала, будить ее Дамианос не стал.
Вскарабкался по некрутому откосу один.
Время было полурассветное: еще не день, но уже не ночь. Туман, что стелился над водой, наверху не удерживался, его сдувал холодный ветерок. Полагалось бы щебетать ранним птицам, но над мысом висела мертвая тишина.
Дамианос знал, какое зрелище здесь обнаружит – и все равно содрогнулся.
Вокруг столба, как сходящиеся к центру лучи, лежали двенадцать тел. Аминтес на своем веку насмотрелся на мертвецов, в том числе преданных самым лютым казням, но такого еще не видывал.
Голые люди лежали ничком. Руки раскинуты. Ребра с обеих сторон вывернуты и загнуты назад. От внутренностей, вынутых палачами, ничего не осталось – давным-давно пожрали стервятники. Но у всех покойников – Дамианос наклонился к каждому – были широко разинуты рты. Значит, ужасному ритуалу их подвергли при жизни. Аминтес перевернул костяк, на котором еще сохранилась кожа.
Понятно. Сначала распороли живот, потом положили лицом вниз и кто-то очень сильный, взявшись руками за ребра, рванул их кверху. Какому жестокому богу приносят такие жертвоприношения?
Вернулся в лодку. Гелия сидела, полоскала рот речной водой, готовилась чистить зубы толченым мелом – она очень следила за белизной улыбки.
– Вылезаем? Будем дневать здесь?
– Нет, чуть дальше, – сказал он. Через некоторое время спросил. – Какому богу приносят жертвы вэринги?
– У них много богов, как у всех варваров. Есть бог грома Тор – как у славян Перун. Могут делать жертвоприношения ему. Но главнее Один, отец Тора. Он обитает в великолепном дворце Вальгалла, куда могут попасть только храбрецы, павшие в бою.
– Орел – символ Одина?
– Один из символов. Почему ты спрашиваешь?
– …Скоро встретим вэрингов. Осталось только попасть на ту сторону озера Ильмерь.
Озеро оказалось очень большим, противоположного берега не видно. Можно было бы плыть прямо, это сократило бы путь, но Дамианос предпочел двигаться вдоль суши. И, конечно же, только в темное время.
Прибрежные поселки – скорее, не поселки, а дворы на одну большую семью – попадались часто и, в отличие от прежних, не пустовали. Окна светились тусклыми огоньками. Должно быть, местные жители приняли власть вэрингов и платили им дань.
На исходе ночи Дамианос велел автоматону причалить к лесистому берегу неподалеку от кучки домов, чьи контуры вырисовывались на побледневшем небе. Этот поселок вплотную примыкал к деревьям, где легко укрыться и откуда удобно наблюдать.