– Наша крайняя. Мы с бабинькой живем. Она глухая совсем, – сказала Радослава и хихикнула. – Ой, я ему рассказываю, а он все и так знает.
– Беги домой. Не оборачивайся. А то молнию с неба пошлю, – строго приказал Дамианос, решив, что быть богом, пожалуй, удобнее.
– Опять шутишь. Ты молниями не караешь – то Перун.
– А чем я караю?
– Ну как… Медведя можешь наслать. Или волков.
– Нашлю. Медведя. Беги домой!
Она медлила.
– А еще придешь?
– Приду. Не оборачивайся, поняла?
Девушка, подобрав рубашку, побежала, а Дамианос упал в высокую траву, где стоял. Конечно, обернулась – женщины есть женщины, хоть небесные, хоть земные. Увидела, что на поле никого нет, вскрикнула и припустила еще быстрее, только белые ноги замелькали.
И вскоре – показалось, сразу после того, как убежала Радослава, – померк последний свет. Стало темно.
Дамианос торопливо шел назад к озеру и повторял: «Потом, потом, не сейчас».
Ему было страшно, как никогда в жизни. Может быть, вообще – впервые в жизни.
Словно сорвали надежный панцирь, под которым он чувствовал себя неуязвимым. Раньше он смотрел на других людей и чувствовал, что сильнее их, потому что его ждет Белая Дева и он ничего не боится. Но если Дева не Там, а здесь, то как же тогда умирать?
Он стал таким же, как все. Смертным, который боится смерти.
О Боже! О боги! Как это страшно…
«Потом, потом, не сейчас».
…Вэринг валялся на том же месте. Когда аминтес вывел его из обморока, Токе захлопал единственным глазом, стал бить себя по щекам, озираться. Он не понимал, что с ним произошло, куда подевалась девушка и почему вдруг стало темно.
– Где баба? Был баба. Нету.
Дамианос пожал плечами:
– Не было никого. Наверно ты видел ведьму. Фрозлейк. Колдовство. Нет ли на тебе какого-нибудь амулета от злых чар? Амулет, понимаешь? Есть ведьмы, которых амулеты не отпугивают, а приманивают… Идем в лагерь, темно уже.
Варвар затрясся. Сорвал с шеи какую-то ладанку и швырнул в воду.
«Больше о ней не думать, – приказал себе Дамианос. – Иначе буду бояться, сделаю ошибку, и меня убьют. Мне теперь погибать нельзя».
Логово змея
Лагерь русов был виден издалека.
Прошли рощей, оказались на краю большого поля, и на дальнем его конце засветился огненный остров: черный холм с ровным венцом черного вала, а поверху – багровый отсвет от множества костров. Будто жерло невысокого, но широкого, пышущего пламенем вулкана.
Скоро засиял бледный месяц, и замерцала лента широкой реки, на берегу которой вэринги поставили свою крепость.
Вкруг плоской вершины тянулась стена из вбитых в землю древесных стволов в два ряда, посередине насыпаны земля и камни.
У распахнутых ворот стояла стража – молчаливые бородачи в войлочных куртках, обшитых железными полосами, с огромными топорами и длинными обоюдоострыми мечами.
Токе сказал им что-то, показав на Дамианоса. Прозвучало знакомое слово (или имя?) годи и несколько раз фрозлейк, «колдовство». Часовые посмотрели на тщедушного аминтеса с опаской, сделали одинаковый жест: поплевали на пальцы и потерли ими о левое плечо – должно быть, отогнали злых духов.
Что ж, эти грозные варвары суеверны. Отлично.
Конвоир повел Дамианоса через весь лагерь, на другую сторону холма, так что было время присмотреться к русам получше.
Жили они кто как. Некоторые в длинных бревенчатых домах – заглянув в окно, аминтес увидел длинноволосых, длиннобородых людей, которые ели у длинного стола, или лежали на лавках, или чистили оружие. Попадались и кожаные либо войлочные шатры. Но многие вэринги, кажется, обходились без крова над головой и просто сидели вокруг больших костров. Все, как на подбор, плечистые, грубоголосые, заросшие буйным волосом, похожие на буйволов или на медведей.
На утоптанной площадке молча дрались двое богатырей. Бились так: сначала ударит кулаком один – в грудь или в лицо; другой пошатнется – ударит в ответ; и снова, и снова. Вокруг стояли зрители, на каждый удар откликались ревом. Остановился и Токе, тоже стал кричать.
Наконец один боец не удержался на ногах и грузно повалился. Полежал на земле. Встал. Потянул из ножен меч. Толпа подбадривающее загудела. Победитель тоже обнажил оружие.
«Неужто будут биться насмерть? – удивился Дамианос. – И никто не остановит?»!
Но зрители просто расступились пошире. Мечи сшиблись, полетели искры. Искусством фехтования верзилы не владели, но быстрота ударов была такая, что свистел воздух. Вот один, победитель кулачной драки, оступился, и второй рубанул его сверху наискось по шее. Голова вместе с плечом и рукой отлетели в сторону. Укоротившееся тело, выпустив фонтан крови, рухнуло в другую. Ну и силища!
Под оглушительные вопли толпы пошли дальше.
На середине лагеря, когда проходили мимо дома, который был длиннее и выше остальных (наверное, там обитал князь с ближней дружиной), Дамианос попытался прикинуть, сколько у Рорика воинов.
«Казарм» – так аминтес окрестил бревенчатые постройки – десятка полтора. В каждой, кажется, человек по тридцать-сорок. Да шатры, да сидящие у костров… Не так уж русов много. Может, тысяча или немного больше. Город Кыев они, пожалуй, возьмут, особенно если нападут врасплох. Каждый из этих дикарей справится с двумя или тремя обычными воинами. Но Херсонесу и тем более великому Константинополю этой кучки разбойников можно не опасаться. Во всяком случае, пока.
Надо будет еще осмотреться при свете дня. Возможно, кроме основного лагеря есть другие.
Провожатый вел его в самый дальний конец. Это место было не похоже на другие. Сначала чернела пустая полоса, потом кольцом горели костры, но около них никто не сидел. Внутри освещенного круга стояла плетенная из ветвей хижина и торчал столб с изображением орла – как у Кресторечья, над жуткими мертвецами.
– Годи, – кивнул Токе на хижину и погрозил кулаком. – Годи Урм! Ты плохой колдун. Урм – хороший.
У столба стоял старик с седыми волосами до середины спины и такой же длинной бородой, заплетенной в две косы. Он держал в руке посох, на верхнем конце которого был закреплен нож, и проделывал странные манипуляции: окунал клинок в какой-то сосуд и потом смазывал красной жидкостью – кровью или, может быть, ягодным соком – клюв деревянного орла. Движения старика были странно замедленны, неуверенны. Прежде чем сунуть посох в кувшин, он всякий раз шарил рукой в воздухе. С таким же трудом находил он и клюв.
Слепой, догадался Дамианос. И вспомнил рассказ Кыя о варяжском колдуне, который видит насквозь всякого человека и по чьему слову любого подозрительного предают немедленной смерти.
Токе опасливо вошел в освещенный круг, поклонился, что-то сказал. Слепец коротко ответил.
«У них один глаз на двоих», – сказал себе Дамианос, усмехнувшись. Дикарских чар и чародеев он нисколько не опасался. Об ожившей Белой Деве аминтес думать себе запретил, дисциплинированный разум повиновался, и сейчас Дамианос чувствовал себя так же, как в начале всякого рискованного предприятия – напряженно и весело.
Одноглазый вернулся, отвел задержанного к самому большому костру, где, переступая с ноги на ногу, ждал человек, не похожий на вэринга: в длинной рубахе до колен, в плетенных из лыка лаптях. Емчанин, определил Дамианос по вышивке на рукавах. В обхват лба крученый кожаный ремешок. Значит, уважаемый человек. Старейшина или волхв.
– Стой тут. Жди. Урм зовет – ходи, – бросил на прощанье Токе и ушел.
Рядом сидел на земле, медленно жевал длинный лоскут мяса полусонный детина с исполинской шипастой дубиной поперек коленей. На шее тускло посверкивал железный обруч. Очевидно, охранник, приставленный стеречь тех, кого приводят к слепому. Сбежать от такого стража было бы нетрудно, но зачем?
Интересно, что емчанин выглядел совершенно спокойным. Поглядел на аминтеса мирно, спросил:
– Что за человек? Одет по-славянски, а борода короткая, как у греческого купца.
Говорил он нечисто, но понятно: «Сьто са селовек?»
– Шел оттуда, – неопределенно махнул Дамианос в сторону севера, ничего не ответив про короткую бороду. – Варяги остановили, сюда привели. Кто этот слепой? Что он делает?
– Это годи. По-вашему волхв. Имя – Урм. По-вашему Змей.
«Змей? Значит, тезка. Я у северичей тоже Гадом был», – все так же весело подумал аминтес.
– Змей кормит бога Одина кровью.
– Петуха зарезал? – кивнул Дамианос, зная, что у северных народов лучшей жертвой богам считается петух.
– Нет, это я петуха резал. Нашему богу Юмалу жертву давал. Руотсы видели, меня к Урму привели. Он один решает, кто может быть волхв, а кто нет. Ничего. Посмотрит – отпустит. Скажет: можно. Что я ему? Он большой волхв, я совсем маленький. – И тем же спокойным, рассудительным тоном продолжил. – Бог Один, которому молятся руотсы, любит человечью кровь. Ее тут много. Каждый день кого-то убивают. Или у них энвиг – это когда они между собой рубятся. Или кто-то совсем больной и просит, чтобы его зарезали.
– Больные русы просят, чтобы их зарезали? – переспросил Дамианос, подумав, что неправильно понял.
Емчанин улыбнулся.
– Руотсы ничего не боятся. Но боятся помереть от болезни или от старости. У них называется «смерть на соломе». Кто так умер, никогда к богу Одину в небесный дворец не попадет. Поэтому больные и старые просят, чтобы их убили. Нужно с мечом в руке помирать – тогда хорошо… А еще Урм много чужих убивает. Понюхает, понюхает. Если не такой запах – ножом режет. А кровь Одину даёт.
– Как это «нюхает»? – опять не понял Дамианос.
– Носом. У него нос волшебный. Врага чует. Поэтому я совсем не боюсь. Я руотсы не враг. Зачем меня убивать?
Вдруг раздался шум, и интересный разговор прервался. От центра лагеря к логову Змея-Урма двигались гурьбой десятка три воинов. Передние несли что-то на руках. Вот они вышли на пространство, освещенное кострами, и Дамианос увидел, что это мертвое тело.