Поняв, что помощь близка, Кесри позволил себе расслабиться. Когда подошли камеронианцы, он был без сознания.
Мой дорогой Захарий,
Пишу в спешке…
Я не знаю, каким поступком или какими словами убедить тебя, что я не желала причинить тебе боль. Если порой я была бессердечной и капризной, то лишь потому, что понимала: лучшим выражением моей любви станет предоставленная тебе свобода для поиска своего пути в жизни. Ты же знаешь, я глупое, суетное и несчастное создание, и я хотела избавить тебя от бед и позора, которые навлекала на всех, кого любила. Но и в этом своем стремлении я была глупа и суетна, лишь теперь я понимаю, что есть только один действенный способ отпустить тебя на свободу…
На прощанье прошу об одном: позаботься о Полетт, чьи надежды на счастье я тоже порушила. Ты уже крепко стоишь на ногах и, несомненно, добьешься большого успеха, а вот ей придется несладко. Если хоть что-нибудь я для тебя значу, ты исполнишь то, что не успела я: загладишь мою вину.
Я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь себя и женщину, которой злосчастная судьба предначертала быть
Твоей Кэти.
29 мая 1841 г.
Глава 22
После бури английские войска перегруппировались и, собрав свои заблудившиеся подразделения, спешно отступили в укрытие четырех бастионов.
Однако противостояние далеко не закончилось, демонстрация враждебных намерений длилась еще два дня: двадцать пять тысяч крестьян, подчинявшихся только своим вожакам, упорно стояли под знаменами своих деревень.
Контрмерами английского командования стали новые ультиматумы мандаринам с угрозами атаковать город, если толпа не рассеется. Грозные посулы возымели действие, и китайские власти, наконец вмешавшись, уговорили крестьян разойтись по домам. И лишь тогда английские войска оставили высоты над Кантоном.
Обо всем этом Кесри узнал гораздо позже: волонтеры еще томились в бастионе, когда у него началась гангрена и ему отняли выше колена левую ногу.
Накачанный морфием, он мало что помнил о том времени. Но однажды, в минуту просветления, увидел стоявшего над ним капитана Ми. Заметив, что Кесри открыл глаза, тот сказал:
— Здравствуй, хавильдар. — Голос его дрогнул. — Ну как ты?
— Живой, каптан-саиб, — прошептал Кесри.
— Жаль, что так вышло.
— Жалеть не о чем, каптан-саиб. Вот он я, хоть не думал, что уцелею.
— И мне бы, наверное, конец, если б не ты. Камеронианцы вряд ли подоспели бы, не сообрази ты с ружьем. Поди знай, чем бы оно все закончилось.
— Нам повезло.
— Дело не в везенье. Ты всех нас спас. Командующий представил тебя к награде за храбрость.
— Рад стараться, каптан-саиб.
— Завтра возвращаемся на транспортный корабль, что стоит у Вампоа. Потом тебя переправят на Гонконг. Там о тебе позаботятся, и я договорился, чтобы у тебя была отдельная комната. Компанию тебе составит пушкарь Маддоу, он сам попросился в сопровождающие.
— Благодарю, каптан-саиб, я тронут.
— Не за что, все по твоим заслугам. — Капитан похлопал Кесри по плечу. — Я навещу тебя, как только окажусь на Гонконге. Ну, до скорого.
— Спасибо, каптан-саиб.
Последующие дни Кесри помнил плохо, за исключением того, что рядом неизменно был Маддоу, который переменял ему нательное белье, обрабатывал культю, выносил судно и давал морфий.
Однажды, вынырнув из забытья, Кесри спросил:
— Батавела, скажи, почему ты со мной возишься? И почему вернулся, когда меня свалили? Это же не твое дело, ты не солдат. Ты понимал, что можешь погибнуть?
Маддоу долго молчал и наконец ответил:
— Я делал это ради вашей сестры, Кесри Сингх-джи. Иначе не смог бы смотреть ей в глаза.
— Ты говоришь о Дити?
— О ней.
Вот все и разъяснилось. Перед глазами Кесри, уплывавшего обратно в забытье, возник образ Дити, и он понял, что сестра вновь управляет его судьбой.
Сперва казалось, что миссис Бернэм, заточенная на «Анахите», сгинула безвозвратно. Но через двое суток после шторма, в тот день, когда мистер Бернэм вернулся на Гонконг, ее тело нашли на берегу восточной оконечности бухты.
Мистер Бернэм был раздавлен горем, организацией похорон занимались Захарий и Дафти; местом упокоения выбрали протестантское кладбище в Макао, куда на другой день и переправили покойницу в срочно купленном гробу. Ближе к вечеру состоялось погребение, на которое пришло много народу.
Во время прощания Захарий выглядывал Полетт, но увидел ее лишь по окончании церемонии. В дальнем конце кладбища она сидела на обросшем мхом надгробии, уткнувшись лицом в платок. Захарий подошел неслышно, не дав ей возможности скрыться.
— Мисс Полетт…
Девушка подняла заплаканное лицо:
— Что вам?
— Позвольте присесть?
Полетт пожала плечами и вновь закрылась платком, давая понять, что сейчас ей все безразлично. Захарий прокашлялся.
— Знаете, миссис Бернэм хотела, чтобы мы помирились. Она сама мне о том сказала.
— Что-что? — выглянув из-за платка, удивленно спросила Полетт.
— Именно так. И еще настоятельно просила позаботиться о вас.
— Вот как, мистер Рейд? А мне она сказала совсем другое.
— Что же?
— Что я — ваша единственная надежда и должна за вами присмотреть.
Повисло молчание. Потом Захарий сказал:
— Могу ли я хотя бы взглянуть на ваш питомник?
— Как вам угодно. Я не против.
— Спасибо, мисс Полетт. Я уверен, миссис Бернэм была бы довольна.
В следующий раз Кесри и капитан Ми свиделись на Гонконге, куда вернулись бенгальские волонтеры.
К тому времени Кесри провел неделю в новом военном лагере, отстроенном на острове. Одним вечером он дремал в постели, когда дверь его комнаты распахнулась, едва не загасив мигающее пламя свечи. Сперва Кесри подумал, что, покончив с делами, вернулся Маддоу, но потом в силуэте, возникшем в дверном проеме, узнал капитана Ми. Растрепанного командира слегка покачивало, в руках он держал кожаный саквояж.
Страдая от жары, Кесри лежал неприкрытый и теперь, желая избавить капитана от зрелища своей культи, зашарил рукой, безуспешно отыскивая простыню. Кончилось тем, что капитан сам поднял ее с пола и накрыл его.
— Прости, что вот так вваливаюсь к тебе, хавильдар, — нечетко выговорил Ми, от него попахивало спиртным.
— Пустяки, каптан-саиб, я рад вас видеть.
Капитан кивнул и, выронив саквояж, плюхнулся на стул возле кровати. В свете свечи стали видны его осунувшееся лицо и воспаленные глаза в темных окружьях. Подтянувшись, Кесри сел повыше.
— Как вы, каптан-саиб?
Ми не ответил, но согнулся и, упершись локтями в колени, спрятал лицо в ладонях. Кесри ошеломленно понял, что капитан плачет. Не шевелясь, он ждал, что будет дальше.
Но вот плечи гостя перестали вздрагивать, и тогда Кесри спросил:
— Что случилось, каптан-саиб?
Ми поднял еще больше покрасневшие глаза:
— Наверное, ты не знаешь про Кэти… миссис Бернэм…
— Что с ней, сэр?
— Умерла.
— Не может быть!.. — воскликнул Кесри, потрясенный известием. — Как… когда?..
— В шторм она была на корабле, который затонул. Это все, что я знаю.
— Каптан-саиб… я… — Кесри не находил слов, — я не могу…
Ми оборвал его резким жестом.
— Все понятно, не надо ничего говорить. — Он поднял саквояж. — Я тут кое-что тебе принес.
— Мне? — удивился Кесри.
— Да. — Капитан всунул саквояж ему в руки. — Открой.
Чемоданчик был очень тяжел, и Кесри, возясь с замком, услышал, как в нем что-то звякает. Капитан поднес свечу, Кесри заглянул в саквояж и тотчас отвернулся, не веря своим глазам. Затем опять посмотрел и вновь чуть не ослеп от блеска золотых украшений и серебряных монет.
— Что это, каптан-саиб?
— Здесь моя доля трофеев, да еще вчера нам выплатили долги по денежному довольствию. Об остальном не спрашивай.
— Но… я не могу это принять.
— Можешь. Я твой должник.
— Нет, тут гораздо больше. Я в жизни столько не зарабатывал. Не возьму.
Капитан встал.
— Бери, — жестко сказал он. — Я хочу, чтоб это было твоим.
— Но… — начал Кесри.
Ми хлопнул его по плечу:
— Прощай, хавильдар.
— Почему — прощай? — опешил Кесри, но дверь за Ми уже захлопнулась.
Расстроенный его столь резким уходом, Кесри прокручивал в голове последние слова капитана, и они все больше его тревожили. Беспомощный калека, он старался найти способ предотвратить возможное несчастье. Может, обратиться к кому-нибудь из офицеров? Но вряд ли кто ему поверит, если только не выложить всю правду о капитане и миссис Бернэм, что совершенно невозможно. Пожалуй, его сочтут вруном — откуда все это известно простому хавильдару?
Вернулся Маддоу.
— Ты знал о смерти Бернэм-мемсаиб? — спросил Кесри.
— Да, слышал.
— Почему же не сказал мне?
— Я думал, скажу позже, Кесри-джи. Как вы узнали?
— Приходил каптан-саиб…
Если б не мучительная фантомная боль, Кесри отказался бы от медикаментов. Предчувствие дурного было столь острым, что лучше бы ему не спать. Но к ночи он не вытерпел, принял дозу морфия и, одурманенный, провалился в глубокий сон, от которого через пару часов его пробудил Маддоу.
— Кесри-джи! — Великан тряс его за плечо. — Проснитесь!
— Каа хорахелба, что стряслось?
— Понимаете… Ми-саиб…
Кесри сел в кровати и протер глаза, пытаясь разогнать дурман.
— Что с ним?
— Несчастье. Каптан-саиб чистил пистолет. И тот выстрелил.
— Как он? Рана тяжелая?
— Он убит, Кесри-джи.
Цепляясь за руку великана, Кесри попытался выбраться из постели.
— Помоги встать. Мне надо к нему. Я хочу его видеть.
Костыль он еще не освоил, а потому обхватил Маддоу за плечи и запрыгал к офицерским палаткам, где суетились караульные и денщики.
Перед палаткой Ми дорогу преградил сержант из ирландского полка:
— Назад!
— Дай пройти, — сказал Кесри. — Он мой ротный командир.
— Извини, приказано никого не пускать.