— Пойду обработаю свою дыр… свою ранку. А вы оставайтесь здесь, приходите в себя. Вскоре я пришлю вам новые пособия, вы их изучите, и тогда мы опять встретимся. Прошу вас, мистер Рейд, не покидать комнату до окончания припадка и обретения достойного вида.
В последующие дни Ширин всеми силами старалась изгнать из памяти встречу с Задигом. В целом она преуспела, но бывали минуты, когда слова «Но это правда, биби-джи… у Бахрама есть сын… спросите Вико…» застигали ее врасплох, всплывая в уме, точно пузыри со дна заиленного пруда.
И тогда она бросалась в работу — выхватывала у служанки тряпку и начинала протирать стоявшие на полках сувениры из Китая: кивающих болванчиков, расписные веера, шары из слоновой кости с затейливой резьбой и прочее. Обычно приступ активности заканчивался тем, что она замирала перед застекленным портретом Бахрама, и порой ей казалось, что в знакомых чертах проскальзывает нечто неуловимое глазом. Словно в облаке, в котором все, кроме тебя, различают какой-то образ.
Однако Ширин не видела резона копаться в прошлом. Что толку ворошить жизнь покойного? Всякое новое открытие навлечет еще большее бесчестье на нее и дочерей, и без того уже опозоренных.
А потом вдруг однажды утром слуга доложил, что пришел Вико и хочет с ней поговорить.
— Вико? — Сердце екнуло, Ширин присела на ближайший стул. — Что ему нужно?
— Откуда я знаю? — удивился слуга. — Разве он скажет?
— Да, конечно. Пусть войдет.
Ширин сделала глубокий вдох и, собравшись с силами, сумела встретить гостя радушной улыбкой.
— Кхем чхо, Вико, как поживаешь? — сказала она на гуджарати.
Как всегда, управляющий, смуглый здоровяк, был одет на европейский лад, его светло-бежевый костюм выглядел безукоризненно.
— Благодарю, как вы, биби-джи? — бодро ответил Вико, сверкая большими глазами навыкате.
Широкая улыбка его и учтивость несколько успокоили Ширин.
— Прошу садиться, — сказала она, указав на козетку.
Однако в обществе хозяйки управляющий всегда оставался на ногах, вот и сейчас он покачал головой:
— Нет-нет, биби-джи, я ненадолго, всего один вопрос.
— Слушаю.
— Я бы хотел устроить скромные поминки по вашему покойному мужу. Несмотря на все события, в Бомбее немало тех, кто желал бы почтить память сета.
— Вот как? — Взгляд Ширин метнулся на портрет мужа. — Где намечается поминальная трапеза?
— В моей родной деревне Васай. Я очень надеюсь на ваше участие, без вас все будет не так.
— И когда?
— На следующей неделе, биби-джи.
— Что за спешка?
— Понимаете, я хочу пригласить господина Карабедьяна, друга хозяина, а он скоро отбывает в Коломбо.
Ширин вздрогнула.
— Господин Карабедьян в числе гостей?
— Разумеется, биби-джи. — Вико недоуменно вскинул брови. — Он был лучшим другом сета.
Ширин отвернулась, подыскивая слова для отказа, и вдруг услыхала треск рвущейся материи. Опустив взгляд, она поняла, что безотчетно разодрала свободный край своего сари.
Вико, разумеется, это видел.
— Что случилось, биби-джи? Я вас чем-то огорчил?
Теперь, когда Ширин выдала свое смятение, не было смысла притворяться.
— Послушай, Вико… — Голос ее дрогнул. — Я должна кое о чем тебя спросить… — Глаза ее обратились к портрету на стене, и она чуть слышно прошептала: — Пусть небеса простят меня за то, что я скажу.
— Говорите, биби-джи.
— До меня дошли слухи… о моем муже…
— Какие? — В голосе и взгляде Вико возникла настороженность.
— Говорят, будто на стороне он прижил ребенка, сына. — Ширин пристально посмотрела на управляющего, который, уставившись в пол, мял в руках шляпу. — Но ведь это неправда?
— Конечно, биби-джи, — тотчас ответил Вико. — В том нет ни капли правды.
Говорил он твердо, однако в глаза не смотрел, словно что-то скрывая. Ширин поняла: если сейчас промешкать, истину не узнаешь никогда. Она отринула все сомнения.
— Скажи все как есть, Вико. Я должна знать.
Управляющий не отрывал взгляд от пола, и тогда Ширин встала и подошла к нему.
— Я знаю, ты человек верующий, добрый католик. Прошу тебя присягнуть на распятье, которое ты носишь. Поклянись на кресте, что у моего мужа нет незаконнорожденного сына.
Вико испустил глубокий вздох и попытался что-то сказать, рука его потянулась к висевшему на шее распятью, но потом безвольно упала.
— Не требуйте присяги, биби-джи, — наконец проговорил он. — Я хотел бы избавить вас от излишнего горя, но клятвы дать не могу.
В груди Ширин словно что-то лопнуло. Не вполне сознавая, что делает, она шагнула к стене и сбросила портрет Бахрама на пол.
На шум разбитого стекла сбежались слуги.
— Что с вами, биби-джи, что произошло?
Ответить не было сил, но, к счастью, Вико привычно взял дело в свои руки.
— Случайность, — сказал он небрежно. — У хозяйки закружилась голова. Принесите нюхательную соль, через минуту все будет в порядке.
Ширин легла на кушетку, что придало ситуации достоверность. Потом, раз-другой нюхнув из флакона, она села. Когда подмели осколки, Ширин велела слугам выйти и закрыть дверь.
— Со мной все хорошо, Вико. Теперь скажи, кто мать ребенка.
— Женщина из Кантона, ее звали Чимей.
— Она таваиф, куртизанка? Или уличная девка?
— Нет, биби-джи, вовсе нет. Обычная женщина, лодочница, можно назвать ее прачкой — она обстирывала иноземцев. Сет-джи с ней так и познакомился.
— Сколько лет мальчику? Как его зовут?
— Он уже юноша, ему за двадцать. Сет-джи называл его Фредди, это уменьшительное от Фрам-джи. Еще есть китайское имя и прозвище А-Фатт.
— Где он сейчас? Как он рос? Говори, раз уж я о нем знаю, я хочу знать все.
— Он вырос в Кантоне, его воспитала мать. Сет-джи всегда был щедр к ним, он купил Чимей большую лодку, которую та превратила в харчевню. Дела, кажется, шли хорошо. Несколько лет назад Чимей умерла.
— А Фредди тоже работал в харчевне?
— Да, мальчиком он помогал матери. Но сет-джи хотел дать ему хорошее образование — нанял учителей, велел освоить английский. Однако парню было тяжко. В Кантоне даже обычные лодочники считаются низшей кастой, а он был ни то ни сё.
Ширин уже не сиделось, она подошла к окну и посмотрела на море.
— Вико, у меня к тебе просьба.
— Слушаю, биби-джи.
— Я хочу повидаться с господином Карабедьяном. О нашей встрече не должен знать никто, даже мои дочери. Сможешь это устроить?
— Конечно, биби-джи.
— Каким образом?
Вико задумался лишь на секунду.
— Давайте вот как поступим, биби-джи: вы скажете родным, что моя жена пригласила вас в гости, и мы доставим вас в деревню на частной лодке. Я думаю, никто не станет возражать?
— Нет.
— Остальное предоставьте мне.
20 октября 1839
Хонам
Остров Хонам тих и спокоен, однако и он не без сюрпризов. Здесь обосновался один из самых больших в провинции буддистских монастырей под названием Хайчжуан, Океанский Стяг. Помнится, Вико говорил, в нем обитают тибетские монахи.
Перебравшись на остров, я стал наведываться в этот монастырь, похожий на огромные соты. Среди монументальных статуй, старых деревьев и золоченых усыпальниц можно бродить целыми днями.
Иногда я встречаю тибетских монахов. Признав во мне «ачха», они улыбаются и кивают. Я бы хотел поговорить с ними, но у нас нет общего языка, на кантонском диалекте они знают лишь несколько слов.
Но вот однажды я, прогуливаясь по монастырским дворам, познакомился со старым ламой, у которого изборожденное глубокими морщинами лицо походило на пересохшее речное русло, а седые волоски, торчавшие из всех этих впадин и складок, напоминали цепкие растения. Старик, сидевший в тени баньяна, поманил меня к себе. Когда я подошел, он улыбнулся, показав пеньки зубов, а потом сложил ладони у груди и поздоровался:
— Ка халба? Как поживаете?
Бходжпури! В Кантоне! Из уст тибетского ламы!
На секунду я просто онемел.
Старик поведал, что много лет посещал буддистские святые места в Бихаре — Гаю и Сарнатх, где и выучил бходжпури. У него даже было индийское имя — Таранатх-джи.
Я спросил, где еще он побывал, и на меня излился поток историй.
Сейчас ему под восемьдесят, он много странствовал. В правление династии Цин служил переводчиком у китайского командующего, генерала Фукангана, воевавшего с гуркхами[40]; долгое время состоял в свите последнего панчен-ламы и был его толмачом, когда англичане послали нага-садху Парангири своим эмиссаром в Тибет. Вел богословские диспуты со священниками Русской православной церкви и проповедовал в ламаистских монастырях Северной Монголии. Горы, пустыни и равнины на его обширных маршрутах были для него что реки и моря — он многажды их пересекал. Вместе с панчен-ламой посетил Пекин и даже присутствовал на встрече своего начальника с императором Цяньлуном[41].
Старик огорошил меня вопросом: знаю ли я, что император Цяньлун, величайший правитель династии Цин, написал книгу об Индостане? Нет, признался я, даже не слышал о том.
В глазах Таранатх-джи сверкнула искра. Такая книга, сказал он, и впрямь существует. В последние годы жизни император Цяньлун был весьма озабочен отношениями с Индией, которую маньчжуры называли Энектек. Расширив пределы Китая, империя Цин теперь простиралась до самых границ с Индией, что порождало множество новых проблем, главной из которых были непальские цари, притязавшие на Тибет. Устав от их бесконечных провокаций, император послал в Непал армию, которая разгромила гуркхов наголову. В какой-то момент те попросили помощи у англичан, но безуспешно — Ост-Индская компания уклонилась, не желая подрывать прибыльные торговые отношения с Китаем. С тех пор покоренные гуркхи стали данниками Поднебесной и ее главным источником сведений об Индостане.