Пару дней назад я начал поправляться, и Митху рассказала, что в чужеземном анклаве происходит «чего-то большое»: на майдане установили «мандаринский шатер», к которому стекаются сотни мужчин.
Сегодня по дороге в печатню я заглянул в тот украшенный стягами и вымпелами шатер, больше похожий на просторный павильон. Казалось, там проходят состязания по гиревому спорту, которые судят шесть важных чиновников со знаками отличия. Молодых мужчин, собравшихся на майдане, по очереди приглашали внутрь и предлагали им выжать гирю. Тех, кто справлялся с задачей, отводили вглубь павильона и заносили их имена в список.
Все юноши были одеты по-спортивному, одни держали в руках боевые палки, лбы других пересекали повязки с иероглифами. День выдался жаркий, но кое-кто, дожидаясь своей очереди, устраивал тренировочную схватку на кулаках или палках и, пританцовывая, выполнял нырки, уклоны и выпады.
Позже Комптон разъяснил, что происходит: комиссар Линь отдал приказ о создании местной милиции. И вот толпы юношей повалили к вербовочным пунктам, один из которых я видел. Среди соискателей те, кто в спортивных обществах постигает искусство традиционных единоборств, а также чау фэй — юные хулиганы, желающие подзаработать.
«Но из-за чего вся эта кутерьма?» — спросил я. Вот тогда-то Комптон и сообщил о прибытии британской эскадры. Большое число кораблей встало на якорь в устье Жемчужной реки, вдоль всего побережья от Гонконга до Макао. Они доставили тысячи солдат — индусов и англичан. В проливе Кап Шуй Мун замечена высадка войск на острова Линтин, Гонконг и другие, что вызвало панику в этой части провинции. В Кантоне о том мало кто знает, ибо власти не спешат обнародовать новость.
Окружение комиссара Линя сильно встревожено, оттого-то и предприняты чрезвычайные меры. Всем ясно, что боевые джонки не смогут противостоять военно-морским силам англичан, и потому идет подготовка к сражению на суше. Но и здесь все непросто, сказал Комптон, в распоряжении комиссара всего несколько тысяч бойцов.
Меня это удивило, я-то думал, что в стране с таким населением всякая провинция располагает огромной армией. Оказалось — нет, основные имперские силы растянуты вдоль западных границ, вдали от Гуандуна.
Похоже, комиссар не слишком уверен в своих военачальниках, и посему решил вооружить простой народ — жителям провинции раздают пики, сабли и прочее оружие. Вдобавок тысячи лодочников мобилизованы на службу «водными храбрецами» — говорят, недавно им удалось поджечь английские корабли, стоявшие на якоре под Хумэнем.
Комиссар свято верит в обычных людей. Он убежден: именно народные массы поднимутся и отразят атаку агрессора.
Поразительно, что в столь крупном чиновнике проглядывают черты якобинца.
Комптон рассказал о прокламациях, сулящих награду за вражеские корабли, офицеров и солдат. За британского генерала выплатят пять тысяч долларов серебром, если он взят живым, и треть этой суммы за мертвого. За офицеров чином ниже на пятьсот долларов меньше по нисходящей, но на тех же условиях: вся сумма за живого, треть — за мертвого. Купцы, англичане и парсы, стоят сотню долларов живыми и пятую часть суммы покойными. За «черных чужаков», то есть сипаев и ласкаров, дадут вдвое меньше, чем за белых солдат и матросов.
Я не знал, плакать мне или смеяться.
— А как со мной-то? — спросил я. — Надо ли мне опасаться охотников за наградой?
Вам беспокоиться нечего, сказал Комптон, вы не ласкар и не сипай, и потом, многие вас считают не индусом, но выходцем из Наньяна[81].
— Не грозит ли опасность Джоду и другим ласкарам из команды «Кембриджа»? — не унимался я.
Печатник заверил, что меры предосторожности уже приняты: по настоянию Чжун Лоу-сы к упомянутым лицам приставлена особая охрана.
С рассвета следующего дня Захарий помогал корабельным плотникам установить временную грот-мачту. Работа под палящим солнцем была долгой. В полдень он спустился в свою каморку сменить насквозь промокшую рубаху, и там его ждал Раджу.
— Хавильдар Кесри Сингх просил вам кое-что передать, сэр.
Захарий вскинул бровь:
— В смысле, индийский сержант?
— Да, сэр. Он хочет с вами переговорить с глазу на глаз и придет сюда в половине девятого вечера, после склянок на первую вахту. Хавильдар просил о том никому, кроме вас, не сообщать, он не хочет, чтоб прознали его сослуживцы.
— А чего ему надо от меня?
— Что-то касательно «Ибиса», сэр.
— «Ибиса»? — Захарий озадаченно нахмурился. — Сержант-то здесь каким боком?
— Не знаю, сэр. Наверное, он слышал, как вчера я рассказывал музыкантам о вас и происшествии на шхуне.
Захарий удивился еще больше: он даже не предполагал, что Раджу известно о его участии в тех событиях; тема эта никогда не возникала, и кто бы мог подумать, что она интересна мальчишке?
— От кого ты узнал про «Ибис», малыш?
— От вас, сэр, — ляпнул Раджу. — В суде.
Он тотчас понял, что проговорился, выдав себя и, наверное, отца. Казнясь содеянным, он попытался исправить свою жуткую оплошность:
— Вернее, Ноб Киссин-бабу говорил…
Морщина на лбу Захария стала глубже.
— С какой стати ему говорить об этом с тобой? Ты-то здесь при чем?
Отчаяние лишило Раджу дара речи, губы его задрожали, он безмолвно смотрел на Захария, который не мог взять в толк, из-за чего парнишка так разволновался.
— В чем дело, малыш? — мягко спросил он. — Никаких причин гнать волну. Ты ведь знаешь, я не сделаю тебе ничего дурного.
Ласковый тон поверг Раджу еще в большее смятение. За короткое время Захарий полностью завоевал его доверие, и мальчик с радостью сказал бы правду: в Макао он разыщет своего отца, который тоже был на «Ибисе». Однако Ноб Киссин строго-настрого предупредил — ни в коем случае не открываться. Поди знай, как поступит Захарий, выяснив, что Нил жив, а Раджу — его сын. Вполне возможно, он сочтет своим долгом доложить о том властям.
Захарию хватило одного взгляда на красного как рак, пыхтящего мальчугана, чтобы понять: тут кроется некая тайна.
— Ну так что, малыш? — негромко сказал он. — Ты хочешь мне что-то поведать?
Упрямо сжав губы, Раджу помотал головой. Столь неумелое притворство вызывало улыбку.
— Знаешь, малыш, в тебе много такого, что никак не сходится, — твой английский, твои изящные манеры, — проговорил Захарий. — Как хочешь, но я не верю, что ты всегда был слугой.
Раджу стрельнул в него взглядом, однако молчал. Захарий присел на сундук и посмотрел мальчику в глаза.
— Скажи, мы не встречались раньше, до того, как Ноб Киссин-бабу привел тебя на баджру? Может, я должен был тебя узнать?
Раджу покачал головой и чуть слышно пролепетал:
— Нет, сэр.
Захарий понял, что больше ничего от него не добьется.
— Кто ж ты такой, а? Хотел бы я знать.
По щекам мальчика побежали струйки слез, он сглотнул, словно сдерживая рыдание. Захарий всполошился:
— Эй, ты чего? Ты, это, давай не плачь и все такое… Я же тебя не браню, вовсе нет…
В покаянном порыве Захарий взял его за плечо, и как-то само так получилось, что он привлек Раджу к себе и обнял.
И вот это объятье сломило оборону мальчика, слезы его хлынули потоком, прорвавшим плотину.
Со дня ареста Нила он, не желая добавлять горестей маме, ни разу не дал волю чувствам, все держал в себе. И теперь как будто изливал все свои страдания, скопившиеся за последние два года.
Захарий же, ощутив теплую влагу на груди, слегка запаниковал: еще никогда он не держал в объятьях плачущего ребенка, еще никогда не утешал маленькое беспомощное существо. Скорее по наитию, нежели осознанно он поднял руку (или она сама поднялась?) и погладил мальчика по голове, сперва неуклюже, потом увереннее.
— Все хорошо, малыш, — приговаривал Захарий. — Что бы там ни случилось, не тревожься. Я с тобой. Я о тебе позабочусь.
Слова эти поразили его самого. Прежде он никогда и никому не обещал своей заботы, и никто, кроме матери, не обещал позаботиться о нем. Казалось, он обнимает себя маленького, того безвозвратно сгинувшего малыша, о ком невозможно не скорбеть.
С первым ударом корабельного колокола Кесри, сменивший форму на белые унгу и дхоти, вышел из своей каюты и ровно в ту минуту, как угас звон восьмой склянки, постучал в дверь каморки Захария. Дверь тотчас отворилась, явив хозяина, одетого в полотняные штаны и тельняшку.
В тусклом свете единственной лампы виднелись ящики, в тесном пространстве исполнявшие роль кушетки, и сундук, служивший креслом.
— Входите, сержант. — Захарий жестом предложил гостю занять сундук, сам уселся на ящик.
С минуту оба разглядывали друг друга, потом Кесри сказал:
— Здравствуйте, Рейд-саиб.
— Добрый вечер.
Хавильдар прокашлялся и, не придумав вступительной темы, сразу взял быка за рога:
— Правда ли, что вы служили на «Ибисе»?
— Да. В рейсе на Маврикий я был вторым помощником.
— С вами плыл один человек — субедар Бхиро Сингх, так?
— Да, верно.
— Что с ним случилось?
В двух словах Захарий поведал всю историю: субедар повздорил с переселенцем-кули и потребовал для него наказания поркой. После дюжины плетей кули, обладавший невиданной физической силой, сумел освободиться от вязок, выхватил из рук субедара бич и, захлестнув его на горле своего истязателя, сломал ему шею. Все произошло мгновенно, а позже выяснилось, что истоком конфликта стало нападение субедара на жену кули.
— Как ее звали, ту женщину? — тотчас спросил Кесри.
Вспоминая, Захарий почесал голову.
— Что-то вроде «Дитти» или как-то так.
Кесри ждал ответа, затаив дыхание, теперь же шумно выдохнул и поник головой, постигая услышанное.
Значит, все это — правда? Дити, его сестренка, в жизни не уезжавшая дальше Патны, пустилась в бега с другим мужчиной, не убоявшись пересечь Черную воду?
Пытаясь сжиться с этой мыслью, Кесри медленно поднял голову, и вот тогда Захарий разглядел его серые, чем-то знакомые глаза. Он даже вздрогнул от сего странного впечатления, но оно разъяснилось после слов хавильдара: