Захарий чуть вздрогнул, коснувшись длинного чубука.
— Ладно, — сказал он. — Разок можно попробовать.
— Верно, надо знать, чем торгуешь, — улыбнулся Чан. — Только снимать пробу следует правильно, что невозможно в сюртуке и панталонах. Вам лучше переодеться в китайское платье.
Он хлопнул в ладоши, и в гостиной опять появилась давешняя девушка. Выслушав хозяина, она проводила Захария в соседнюю комнату, выглядевшую большой гардеробной, подала ему серый с голубым отливом халат и, поклонившись, удалилась.
Переодеваясь, Захарий слышал, как за стенкой двигают мебель. Вернувшись в гостиную, он увидел, что огни в ней пригашены, а между двумя кушетками, сдвинутыми друг к другу, поставлен стол с мраморной крышкой, на котором расположились лакированная шкатулка, пара игл с крючками на концах, два блюдца и, конечно, едва уместившийся Желтый дракон. Возле стола сидела на корточках девушка с маленькой лампой в руках.
— Прошу вас, мистер Рейд. — Чан кивнул на кушетку: — Устраивайтесь удобно.
Захарий улегся, и хозяин подал ему лакированную шкатулку:
— Вот, взгляните, это свежеприготовленный опий под названием чанду. Он сварен из сырца, которым заполнены ваши ящики.
В шкатулке лежал маленький темно-коричневый брусок.
— Понюхайте, мистер Рейд.
Сладкий дымный аромат резко отличался от запаха сырца.
Чан забрал шкатулку и передал ее девушке, которая уже поставила лампу между кушетками. Девушка взяла иглу, привычным движением ловко отколупнула от бруска кусочек не больше горошины и поднесла его к пламени лампы. Когда горошина, зашипев, вспузырилась, она подала иглу Чану, и тот стряхнул опаленный опий в чашку Желтого дракона, который он устроил у себя на груди, не касаясь губами мундштука. Вся операция повторилась еще дважды.
Затем Чан сказал:
— Мы почти готовы, мистер Рейд. Сейчас я снова разогрею опий, и он воспламенится на одну-две секунды. Будьте начеку — выдохните весь воздух, чтобы затянуться дымом. Как только опий вспыхнет, я помещу его в драконий глаз, — он показал на крохотную дырочку в восьмигранной чашке, — а вы тотчас сделайте глубокую затяжку.
Передав трубку Захарию, Чан сунул опийную горошину в пламя, та вспыхнула, и он выкрикнул:
— Готовы?
— Да!
Захарий уже выпустил весь воздух и, как только горошина оказалась в драконьем глазу, глубоко вдохнул, наполнив легкие текучим, словно жидкость, густым, маслянистым и чрезвычайно душистым дымом, который вмиг его затопил и одурманил.
— Чувствуете, мистер Рейд? Сейчас внутри вас сила, что движет миром. Откиньтесь, отдайтесь ей.
Захарий отвалился на подушки, вдруг ощутив биение пульса не только в запястье и горле, но во всем теле. Сердце гнало кровь так мощно, что он буквально чувствовал ее бег по жилам. Необычное впечатление заставило взглянуть на свою руку: кожа сильно покраснела, словно все поры открылись, излучая цвет крови.
Казалось, глаза его стали зорче, ибо различали мельчайшие трещины в потолочных досках, а слух острее — плеск забортной воды прямо-таки оглушал. Захарий смежил веки, наслаждаясь чувством невесомости и отдаваясь воздействию дыма, точно приливной волне.
Настала очередь Чана. Сделав затяжку, он отложил трубку и откинулся на валик кушетки.
— Знаете, почему меня тянет к опию, мистер Рейд? Потому что по складу своему я садовник, люблю цветы, а этот дым — суть цветочного царства.
Голос его растаял.
Чуть позже Захарий обнаружил, что Чана в комнате нет, а он наедине с девушкой. Впервые за все время она подняла голову и посмотрела ему в глаза, губы ее тронула легкая улыбка. Захарий не мог оторвать взгляд от ее лица, казавшегося чем-то знакомым, вот только чем? Он протянул руку и провел пальцами по ее щеке, и тогда вдруг явился ответ: девушка невероятно похожа на миссис Бернэм. Сходство еще больше усилилось, когда руки ее, нырнув ему под халат, обежали его тело, а потом она стала и вовсе неотличима от оригинала, приняв его в себя.
Захарий держал ее в объятьях, чувствуя неуемный голод, который всегда его охватывал в постели с миссис Бернэм, и на пике наслаждения даже выкрикнул ее имя. Но едва оно сорвалось с губ, как Захария накрыло виной, и он пристыженно замер, напугав девушку, решившую, что она допустила какую-то оплошность.
— Нет-нет, ты ни при чем, — успокоил ее Захарий. — Дело во мне.
Она, конечно, его не поняла. Не зная, как ей это объяснить, Захарий взял ее руку и шутливо ударил себя по щеке — мол, наказан я. Хоть очень легкий, шлепок ожег кожу, под воздействием опия еще не потерявшую особую чувствительность. Ощущение, однако, было удивительно приятным, как будто этим наказанием Захарий искупал вину.
Он снова себя ударил, чуть сильнее, и стало еще приятнее. Похоже, девушка поняла, чего он хочет, и принялась игриво лупить его по лицу, спине и голой заднице. Наслаждение было велико, но Захарий сообразил: надо остановиться, иначе его ждет второй заход на все, включая трубку.
Мысль эта отрезвила, и он, улыбнувшись, сказал:
— Мне пора уходить.
Когда девушка принесла его одежду, Захарий, порывшись в карманах, протянул ей горсть монет, но она помотала головой и, поклонившись, вышла.
Почти сразу дверь отворилась, впустив Чана, и у Захария, пока он натягивал сюртук, возникла неприятная мысль: не наблюдал ли хозяин за всем происходившим в комнате?
Однако Чан, вновь оживленный и деловитый, ничем не проявил свою осведомленность.
— Что ж, мистер Рейд, я надеюсь, визит доставил вам удовольствие и положит начало нашему долгому партнерству.
— Благодарю вас, сэр, — промямлил Захарий. — Я тоже на это надеюсь.
— Уверен, мы с вами поладим. — Чан пожал ему руку. — Должен сказать, вы очень напоминаете мистера Бернэма, с которым я долго вел дела. Вы с ним чрезвычайно похожи.
— Спасибо, мистер Чан, вы мне польстили.
Для Чжун Лоу-сы и его приближенных бой у заставы знаменовал поражение по всем статьям. Они всё видели собственными глазами, однако не сумели убедить комиссара Линя в истинности своих свидетельств. Командарм, раньше добравшийся до комиссара, уверил его в своей безоговорочной победе: мол, англичане, понеся огромные потери, обратились в бегство. Глава района, соседнего с Макао, и другие официальные лица подтвердили ложные сведения, а те, кто пытался сказать правду, сильно уступали им числом и чином.
В результате комиссар поверил фальшивой версии командующего и отразил ее в своем докладе императору.
— Если уж Линь Цзэсюя обвели вокруг пальца, — с горечью сказал Комптон, — можно ли надеяться, что истина все-таки достигнет Запретного города?[88]
Однако вскоре стало ясно, что оградить императора от событий на побережье не удастся.
Бой под Макао еще был свеж в памяти, когда в Гуанчжоу узнали о том, что отряд английских кораблей вошел в устье реки Бай и встал неподалеку от Пекина. Угроза, нависшая над столицей, вынудила высокопоставленного мандарина по имени Цишань, главу провинции, принять меморандум, который англичане так долго пытались передать императору.
Содержание документа ошеломило сверх всяких ожиданий: помимо немалого числа иных требований, британцы выдвигали иск на шесть миллионов испанских долларов в компенсацию за опий, годом ранее конфискованный комиссаром Линем. И вдобавок настаивали на передаче им одного острова под торговую базу.
Самое удивительное, что англичане не признали своей вины — ни словом не обмолвились о контрабанде, бесконечных провокациях и отказе соблюдать китайские законы на китайской земле. Напротив, всю ответственность они возложили на комиссара Линя, якобы совершившего бандитский разбой. Похоже, огневая мощь их кораблей наделяла англичан правом выдавать черное за белое.
Оказавшись под сильным давлением, комиссар направил императору пространное письмо, в котором пытался объяснить свои промахи и неудачи. Признавая отдельные ошибки, он подчеркивал, что во всех своих действиях руководствовался ясными указаниями императора, и гневно обвинял купцов Гуанчжоу, которые, по его словам, состояли в тайном сговоре с англичанами, во всем им потакая.
Пока еще было неизвестно, как император воспринял это послание, но уже прошел слух, что доводы комиссара его не убедили. Поговаривали даже, что он согласился выдать Линя британцам, дабы те покарали его, как сочтут нужным.
Для Чжун Лоу-сы и его советников слухи эти уподобились дрожанию земли, и они уже не могли отмахнуться от признаков близкого обрушения свода их власти. Всякий день отмечался новыми толчками и отголосками, принимавшими вид молвы и напоминавшими о том, что земля уходит из-под ног.
Из рассказов печатника Нил узнал о том, что среди многочисленных группировок в официальных кругах Гуанчжоу развернулась борьба за власть. Стало ясно, что люди неортодоксальных взглядов вроде Чжун Лоу-сы терпят сокрушительное поражение. Нынче взошла звезда традиционалистов, а тех, кто ратовал за изучение чужеземного опыта, окутали миазмы подозрительности.
Последние события затронули не только власть имущих, простые люди тоже ощутили последствия блокады Жемчужной реки. Слухи о захвате Тинхаэ, Макао и других городов породили большие волнения. Все, кто имел связи с иноземцами (а таких в Гуандуне было немало), попали под подозрение. Повсюду говорили о хань-чиэн, фаан-гват-цзай и чиэн-шан — изменниках, смутьянах, шпионах и вероломных купцах, спевшихся с британцами.
На семье Бабурао ситуация сказалась особенно остро. Все уже знали, что индийские хаак-гвай, солдаты и матросы, на пару с английскими фаан-гвай свободно разгуливают по побережью, а связь Бабурао с бенгальцами, как и то, что лодка-кухня Аша-диди потчует главным образом ачха, ни для кого не было секретом. Возникшие серьезные неприятности не оставили семье иного варианта, как прикрыть харчевню.
После боя под Макао минуло два месяца, и одним прохладным осенним вечером в дверь Нила постучали. Комптон выглядел совершенно убитым.