Люк от этого выговора, от раздраженного тона, от того, что он стоит тут навытяжку, начал злиться.
– У меня своя точка зрения на эту ситуацию, ваше величество, – сказал он по возможности почтительно. Хотя все равно терять уже было нечего. – И я сделал то, что посчитал правильным.
– Да молчи, молчи же! – зашипел Луциус, зверея на глазах. – Ты, идиот, сделал глупость. Неужто ты думал, что я храню важные документы в одном экземпляре? В чем был смысл твоего дерзкого поступка, если вторая папка с фотографиями спокойно лежит у меня в сейфе спальни? Да, ты забрал накопитель, да и боги с ним, растиражировать можно и так.
Люк грязно выругался. Хорошо хоть, что почти неслышно.
– Я надеялся…
– Ты недооценил опасность и чуть не погиб, – жестко впечатывал слова король, сверля его пронзительным блекло-голубым взглядом, – ты недооценил противника и оказался в еще худшем положении, чем раньше! Да, – тон его вдруг смягчился, – похвально то, что ты не сдаешься, и я ценю твою отчаянность и смелость. Но есть разница между упорством и глупостью, Лукас! Нельзя мыслить столь местечково и ограниченно. Я дал тебе в руки возможность безболезненно склонить эту Рудлог к браку, при этом вся ответственность лежала бы на мне и все недовольство было бы направлено на меня. И что я вижу? Прекраснодушного осла!
Точно так же Люк чувствовал себя, когда его примерно в тех же выражениях отчитывал Тандаджи. Но главное он понял.
– Не нужно фотографий в прессу, ваше величество, – сказал его светлость настойчиво, ощущая, как оглушающе противно звучит поражение. – Уничтожьте их. Клянусь, завтра Марина Рудлог станет моей женой.
– И почему я должен тебе поверить, Лукас? – внимательно поинтересовался король. Люк пожал плечами и немного даже высокомерно ответил:
– Я даю вам свое слово, ваше величество. Считайте, что я проникся государственной необходимостью.
Инландер курил, прислонившись спиной к зеркалу, задумчиво разглядывая опального герцога.
– Даю тебе время до вечера, – проговорил он. – Фотографии я сожгу сегодня поутру, как вернусь во дворец. Считай это авансом моего к тебе доверия. И не разочаровывай меня еще больше, Лукас.
– Вас опасно разочаровывать, ваше величество, – едко усмехнулся Люк. – Не представляю, отчего вы меня еще терпите.
Король сунул окурок в пепельницу, подошел к Люку.
– Потому что, – сказал он неожиданно ровно, – мы очень похожи, Лукас. Мы оба не любим давления, но через года вспоминаем именно тех учителей, которые заставляли нас жилы рвать, чтобы чего-то добиться. Нам не свойственна организованность, и поэтому, когда в ней возникает нужда, она превращается в педантичность. Я вижу в тебе потенциал, Лукас, а в твоих прошлых метаниях вижу себя. У тебя много сил, которые ты тратишь на ерунду. Поэтому тебя нужно обуздывать, направлять в нужную колею, иначе ты израсходуешь себя впустую. Тебе это кажется жестокостью? Пусть. Когда-нибудь ты вспомнишь меня и скажешь спасибо. Как я говорил спасибо отцу, хоть он и ломал меня, молодого обалдуя, через колено. У него случались ошибки, но по сравнению с тем, что он дал мне – пусть вопреки моей воле, – это ничто.
Луциус на мгновение сжал пальцами плечо Люка, обалдевшего от этого тона и подтекста, поколебался, словно желая что-то сказать, поморщился, развернулся и ушел в зеркало.
Луциус Инландер вернулся в дом женщины, стойко выносящей его невыносимый характер, задумчиво покурил в гостиной и, тихо открыв дверь в спальню, скользнул в кровать. Повертелся, приподнялся на локте, рассматривая леди Шарлотту. Ему вдруг, после выволочки, которую он устроил Дармонширу, стало кристально ясно, что он сам ничуть не лучше. Сегодня днем пройдет церемония памяти Магдалены. Он соблюдет все внешние приличия, но ждать дальше смысла нет.
Его величество аккуратно откинул черную прядь с лица леди Шарлотты, посмотрел на морщинки у ее глаз, у рта – они были резкими сейчас, в свете ночника, – и погрузился в воспоминания.
Первый раз Луциус увидел ее еще малявкой: ему было шесть, ей четыре, и она плакала от страха, потому что Тери показал ей паука. Лотти, как и Магдалена, всегда была где-то рядом, незаметно росла, расцветала – и вот однажды он увидел ее, шестнадцатилетнюю, раскрасневшуюся, потерявшую шляпку и отчаянно, бесстрашно несущуюся на огромном жеребце по полю. И черные волосы стелились за ней, похожие на плащ колдуньи, и в свете утреннего солнца казались зеленоватыми, словно малахит.
Какой юной, смешной и свежей она была. Как пугалась поначалу его внимания и как доверяла ему потом.
– Лотти, – позвал он тихо и нетерпеливо. Раз решение принято, нужно его озвучить.
– Что, Лици? – глухо и сонно, не открывая глаз, отозвалась графиня. Подтянула на плечи одеяло.
– Завтра утром мы поженимся. Станешь моей женой, Шарлотта?
– Удивительно, что ты еще интересуешься моим мнением, – пробормотала она насмешливо и придвинулась ближе, сдерживая зевок.
– На самом деле я уже все решил, – несколько высокомерным шепотом признался Инландер, поворачиваясь на спину – леди Лотта тут же обняла его, поцеловала в плечо.
– Я так и подумала. Можно было и не будить меня, Луциус.
– Пока брак будет тайным. Служитель умеет молчать. А через год сделаем официальную церемонию. Если…
– Что «если», Лици?
«Если божественный отец мой поможет дожить до той поры и изменить судьбу».
Впервые за долгое время Луциус смотрел в будущее и не видел ничего. Ни удушающего последние месяцы ощущения близкой смерти, ни счастья. Можно ли это принять за надежду?
– Ничего, Шарлотта. Может, наконец-то у нас все будет нормально. Может, ты мне еще детей родишь, а?
Графиня с горькой нежностью улыбнулась ему в плечо.
– Спи, Лици, – сказала она. – Все будет так, как ты хочешь. Отдыхай.
Глава 18
25 декабря, среда, Инляндия
Барон фон Съедентент, лохматый, взбудораженный и явно что-то задумавший, появился в кабинете придворного мага Инляндии в обеденное время.
– Я только поцеловать! – заверил он деловую, под горло застегнутую Вики, тут же приступил к озвученному и в процессе, тиская ее за умопомрачительные тылы, как и следовало ожидать, немного увлекся. Хотя только с утра, развалившись на смятой постели, блестящими глазами наблюдал, как Виктория одевается в его спальне, в его доме, в который волшебница все-таки, пусть еще не со всеми вещами, пусть слабо сопротивляясь, переехала.
– Зачем у этого платья столько пуговиц? – ругался он, сдабривая попытки расстегнуть их смачными блакорийскими эпитетами. Одежда поддавалась с трудом: вот показались ключицы, краешек роскошного белья – и блакориец подергал его зубами, жалобно посмотрел на раскрасневшуюся Викторию, махнул рукой и посадил ее на стол.
– А как же «только поцеловать»? – строго спросила волшебница.
– Я и поцелую, – заверил барон невозмутимо, задирая ей подол, – вот сейчас сниму это кружевное недоразумение и так поцелую, Вик… О, чулки… люблю чулки… ум-м…
Ей и самой уже не терпелось, и Виктория незаметно запечатала дверь и теперь посмеивалась, глядя на его порывистые движения, принимая это нетерпение почти по-королевски великодушно. Но не успела одна из сильнейших магов на Туре прерывисто вздохнуть и запрокинуть голову, вцепившись пальцами в край стола, как зазвонил рабочий телефон.
– Ты обедаешь, – настойчиво и немного невнятно проговорил Мартин. – Как раз сейчас набрала в ложку чудесный грибной суп-пюре и никак не можешь ответить. Ну Ви-и-ик!
Она покачала головой и взяла телефон. Мартин все не останавливался, и она дергала ногами, улыбалась, пытаясь оттолкнуть его.
– Да? – спросила Вики в трубку, делая страшные глаза. Март со вздохом вернулся к пуговицам, коснулся губами шеи, начал водить туда-сюда подбородком, сбивая ее с мысли. – Конечно, ваше величество. Я сейчас буду. Не-е-ет… нет, – она потянула блакорийца, глухо хмыкающего ей в грудь, за волосы назад и строго свела брови, – все в порядке.
Телефон вернулся на место. Барон понятливо и с утрированной печалью на лице отступил назад, наблюдая, как волшебница быстро застегивает пуговицы на платье, бросает взгляд в зеркало, поправляет прическу, двумя уверенными движениями красит губы.
– Как я понимаю, вечером мы наверстаем и обед, и ужин. И полдник, это я тебе гарантирую, родная, – пообещал он немного напряженно. – Раз десерта мне сейчас не досталось.
«Десерт» усмехнулась, рассматривая платье сзади – не очень ли помялось.
– Вряд ли, Март. Его величество жаждет посетить Форштадт, а значит, может и завтра вернуться.
– Но ты ведь ночью придешь? Да, Вик? – спросил он с надеждой и запустил пальцы в волосы, потряс их.
– Да, – проговорила она, с удовольствием глядя, как светлеет его лицо. Направилась к двери, но у порога ее остановил томный голос Мартина.
– Ты ничего не забыла, родная?
– Поцеловать тебя? – откликнулась Вики смешливо. Ее должно было бы раздражать это ребячество, но не раздражало, а удивляло и радовало, а если уж совсем честно, она бесконечно наслаждалась им.
– Безусловно, – блакориец понизил голос, подходя ближе, почти вплотную. – Но я имел в виду другое. Конечно, я рад, что так задурил тебе голову, что ты забыла про это…
И он аккуратно провел ей по щеке губами и с выражением необыкновенного самодовольства достал из кармана трофей – черные кружевные трусики. Белье было изъято, нахальный барон – со смехом изгнан, и Виктория наконец-то пошла работать.
А фон Съедентент благодушно вкусил щедрый обед у себя дома, не торопясь вернуться на службу и параллельно просматривая присланные из его академии документы. Нехотя встал и отправился во дворец Блакори. Честно отработал положенное время, но на сегодня никаких вечерних дел у его величества Гюнтера не планировалось, поэтому маг со спокойной совестью вернулся домой.
И заскучал. Он уже так невозможно за эти четыре дня привык к Виктории рядом с собой, что в ее отсутствие дом казался наполненным мертвенным покоем. Даже потрескивание дров в камине не спасало.