— На что пари? — осведомился Эштон.
— Поскольку у тебя нет денег, можно назначить такой штраф: если проиграешь, то оставишь в покое Бетани и мальчика. Навсегда. Согласен?
Среди слушавших поднялся ропот. Бетани прижала пальцы к губам, сдерживая острое желание умолять Эштона не принимать такое хладнокровное и опасное предложение.
— А если я одержу верх?
— Называй свои условия, Маркхэм.
— Отдашь мне ту лошадь, какую захочу.
— Лошади не мои. Я не могу их раздавать, ведь они принадлежат твоему сыну.
— Но не Корсар. Бетани рассказала, что ты распорядился оставить его для себя.
Офицер резко вскинул голову, бросив взгляд на прекрасного гнедого жеребца по имени Бландербас, бившего копытом землю и гордо выгибавшего шею. Дориан улыбнулся, и Бетани поняла, о чем он подумал — четырехлетний жеребец был новым чемпионом острова Эквиднек.
— Договорились, — сказал Дориан. — Ты уже решил, какую возьмешь лошадь?
— Корсара.
Бетани вскочила на ноги и бросилась к мужу.
— Корсару больше десяти лет, ему не по силам победить.
— Ты сомневаешься только в лошади или во мне тоже? — коротко засмеялся Эштон. — Если проиграю, получишь то, чего давно желаешь.
— Эштон, — понизила она голос, — ты обязан воспитывать Генри. — «Боже мой, несмотря ни на что, я совсем не хочу, чтобы ты исчезал из моей жизни!»
Толпа зашумела, а Эштон, швырнув пиджак на траву, подошел к Корсару, погладил его мускулистую шею и что-то ласково проговорил на ухо; конь тихо заржал — узы дружбы между жеребцом и хозяином не ослабли.
На стартовой линии Корсар стоял спокойно, в то время как Бландербас бил копытом землю, натягивая узду. Бетани отправилась через луг к финишу. Один из офицеров дал старт, выстрелив из пистолета.
Лошади помчались, а всадники прижались к ним, склонившись над их крепкими шеями. Бетани казалось, что она видит, как шевелятся губы Эштона, и ей представлялось, как он шепчет ласковые слова своему любимцу. Соперники скакали на одной линии, морда к морде, даже уши на одном уровне. Все наблюдали затаив дыхание.
Но вот гнедой чуть выдвинулся вперед, а затем опередил черного жеребца на целую голову. Бетани отвернулась, не желая видеть поражение Эштона и великолепного Корсара.
Услышав удивленные возгласы толпы, она резко обернулась: в этом состязании нельзя было недооценивать состояние двух сердец — Эштона и Корсара. Несколько лет назад муж ей это объяснил: скачки причиняют лошади боль, но Корсар обладал способностью преодолевать ее, не замедляя бега, — он готов к победе, даже если это приносит ему страдания. В одно мгновение лошадь и всадник слились в единое целое и помчались вперед с неземной скоростью. Отвергая природу и логику, копыта Корсара, казалось, отрывались от земли, длинное сильное тело коня с искусным всадником рванулось вперед и у самой финишной черты, демонстрируя грацию мифического животного, опередило гнедого.
Приветствия толпы были очень сдержанными. Генри радостно хлопал в ладоши, смех Бетани смешался с одобрительными криками Джастиса.
— Это волшебный конь, — заметил конюх, отводя взмыленного коня в сторону, чтобы тот остыл.
Бетани Уинслоу Маркхэм, поразившая гостей тем, что поставила свои чувства к мужу выше лоялистских принципов, словно девчонка, бросилась бегом через зеленую поляну и в одно мгновение оказалась в его объятиях. Они стояли рядом с черным жеребцом, ставшим навсегда легендой.
Освещенный июньским солнцем, в окружении шелестящей морской травы, шума волн и крика чаек, летающих над морем и пенистыми волнами в поисках добычи, в убежище среди скал сидел Эштон, в своем любимом, начиная с детства, месте, а сейчас к тому же и безопасном — английский патруль, регулярно объезжающий остров, пока не обнаружил это укрытие.
Он готовил коммюнике на французском языке, которое сделает ненужными услуги подставной фирмы «Ортале и Си». С заключением союза с Францией Эштону не нужно будет тайно доставлять патриотам взрывчатку Лавуазье: ранее французы не могли открыто помогать американцам, поэтому была создана эта мифическая компания.
Ему будет скучно без своего нового французского друга, розовощекого Ламораля, оформлявшего заявки на взрывчатку с беспечностью пекаря, принимавшего заказы на хлеб.
В настоящее время еще один план занимал мысли Эштона: два месяца назад выиграв Корсара, он решил доставать и подготавливать лошадей для Континентальной кавалерии. «Это совершенно невозможно, — твердили тогда члены комитета, — настоящее самоубийство: преступная деятельность прямо под носом у «красных мундиров» — воровать их лошадей, тренировать необъезженных фермерских коней, а затем всех их переправлять в Провиденс, занятый повстанцами».
Эштон работал на ферме «Миддлтаун», принадлежащей Гейлорду Парсону, такой заброшенной, что даже англичане не стали ее занимать. Позади фермы, в наскоро сооруженном загоне, уже паслись первые четыре лошади: одна — спокойная, фермерская; вторая — гнедой полукровка с длинными упрямыми ушами; третья — небольшая и покладистая, уважавшая русский чертополох. Самые же большие надежды возлагались на четвертого коня, добытого с большим риском — Эштон украл его прямо со двора здания суда. Всей этой разношерстной и разномастной компанией командовал Корсар.
У Эштона от волнения перехватило горло, когда припомнилось, как Бетани бросилась к нему в объятия после скачек. Ее податливое тело и согретые солнцем волосы вызвали у него такое сильное желание, что перехватило дыхание. Это стало мгновением исцеления, пробившим брешь в стене отчуждения. Но затем, как бы по взаимному согласию, они отстранились друг от друга, и реальность мгновенно заполнила образовавшуюся было брешь. Подошел ее страж, настроение у Бетани упало, и с тех пор он не видел своей жены.
Вдруг Эштон замер, разглядев знакомую фигурку на выступе над обрывом — грациозно сидя на серовато-коричневой кобыле, Бетани направила ее вниз по узкой тропинке. Послеобеденное солнце, просвечивая насквозь ее волосы, золотило светлые пряди. У него стало горько на душе.
— Ты выглядишь так, как будто весь мир преследует тебя, Эштон, — задумчиво заметила она. — Когда-то эти же слова ты сказал мне. Три года назад, таким же летним днем.
Бетани соскочила с седла, привязала лошадь, сорвала цветок шиповника и приблизилась к нему, с естественной соблазнительностью покачивая бедрами. Его пальцы сжались в кулаки. Она легко коснулась цветком его груди.
— И ты был прав: казалось, весь мир преследовал меня — родители настаивали выбрать приличного мужа, но мне хотелось только тебя. Глупо с моей стороны?
— Трудно ответить на этот вопрос. — Он едва узнавал собственный голос. Ее глаза наполнились грустью.
— Я много узнала с тех пор. Любовь. Предательство. — Ее слова разрывали сердце; хотелось бы исправить эти годы, он сожалел о причиненной ей боли.
— Я танцевал с тобой в тот день.
— Теперь ничего не исправишь танцем.
— И поцеловал.
— А я влюбилась в тебя.
В следующее мгновение она оказалась в его объятиях — он целовал ее лицо и волосы, наслаждаясь близостью. Нежные лепестки шиповника смялись между напряженными телами; и цветок, и их одежда упали на песок. Эштон, забыв обо всем, кроме любви, поразился несовершенству собственной памяти: как можно было забыть мягкость и аромат ее кожи, шелковистость волос, приливы страсти и горячие объятия? Ее дыхание сделалось прерывистым, похожим на рыдание.
— Боже, — прошептал он, — что с нами произошло, Бетани?
Дрожа, она отстранилась от него, медленно оделась. Взглянув на лошадей, не ответила на его вопрос.
— Готовятся для Континентальной кавалерии, не так ли?
— Откуда тебе это известно? — потребовал он ответа.
— А этот мерин принадлежит лейтенанту Ярову, не так ли? В самом деле, Эштон, у Михаила Ярова необузданный темперамент — он чуть не придушил подчиненного, когда обнаружил пропажу. — Бетани снова взглянула на гнедого. — Нетрудно догадаться: ты дожидаешься темноты, чтобы проскочить мимо английских фрегатов. Девять вечера — самое удобное время. Думаю, ты уже изучил расписание патрульных служб, правда?
Эштон схватил ее за руку.
— Что за игру ты ведешь?
Она многозначительно посмотрела на его руку.
— Твоя жизнь мне дороже лошади Ярова. И я не собираюсь доносить на тебя.
Эштон расслабил руку.
— Тогда зачем ты пришла сюда?
— Я бываю здесь ежедневно, с тех пор, как узнала о твоих планах тренировать лошадей для мятежников. Догадалась, что ты изберешь именно это место, потому что оно очень уединенное. — Она отошла от него на несколько шагов. — Эштон, это безумие. Тебя обязательно схватят.
— Такая забота с твоей стороны очень трогательна.
— Моей главной драгоценностью является Генри, а ты можешь лишить его счастья.
— Неужели тебе бы хотелось желать сыну слишком хилого отца, неспособного бороться за свои убеждения? Мужчину, который бы отвернулся от дела свободы?
— Отца, который не повинуется своему королю и выступает против соседей, — возразила Бетани.
— Мы ни о чем не договоримся до тех пор, пока ты принимаешь у себя в доме Дориана Тэннера. Или ты выступаешь не только в роли хозяйки с этим блестящим офицером?
Упрямый взгляд голубых глаз скрестился с гневным орехово-золотистым. Ему хотелось трясти жену за плечи, пока зубы не застучат и она не запросит пощады, и, одновременно, заключить в объятия, чтобы снова понять, почему они когда-то полюбили друг друга. Эштон знал, что она слишком горда, чтобы искать утешение в объятиях другого мужчины.
— Я не хотел произносить этих слов, — признался он, понизив голос. — Прости.
Она резко вскинула голову.
— Ты знаешь, Эштон, что впервые просишь у меня прощения?
— И, несомненно, не в последний раз.
Глава 21
Жарким июльским днем по аллеям сада Систоуна, ведущим к летнему домику, где располагалась школа Бетани, торопился Эштон, испытывая неловкое чувство непрошеного гостя и необъяснимую тяжесть на душе — было о чем поразмышлять.