– Бик зур рәхмәт![2]
Степняк одобрительно похлопал его по плечу и ушел. А Димитрий мысленно от всей души поблагодарил покойного батюшку, буквально заставлявшего сына учить ордынский язык.
В Сарай они прибыли лишь на десятый день пути. Всё время Димитрий изображал из себя сильно покалеченного. Когда на привалах его снимали с лошади, развязывали ноги, чтобы он мог походить, справить нужду, Димитрий всякий раз усердно хромал, морщился, даже постанывал и смотрел на охранявших обоз татар жалобно-испуганно. Из отдельных и не всегда понятных фраз и слов в их разговорах парень понял, что пленных везут на базар в столицу Большой орды – Сарай, и даже обрадовался – ведь там будет проще попасть на глаза какому-нибудь хану и показать ему свою не по годам хорошую сноровку и воинские навыки.
И он добился своего. Спустя три-четыре дня татары перестали пристально следить за Димитрием, уверившись, что мальчишка не сможет сбежать в таком плачевном состоянии. Конечно, если бы Димитрий нацелился удариться в бега, то теперь это не составило бы для него труда. Но он решил пройти свой путь до конца и потому продолжал изображать тяжко страдающего и всего боящегося подростка.
В Сарае пленных сразу отправили на базар, где недалеко от торжища располагались бараки для полонян, предназначенных к продаже. Путы наконец сняли совсем, и когда дощатые двери барака захлопнулись, Димитрий немедленно принялся приводить руки-ноги в порядок – растирал их, приседал, по многу раз прокручивал суставы, даже попробовал встать на руки. Но всё же не удержался и упал, вызвав своим поведением недовольство и ропот остальных узников.
– Ты бы, сынку, помолился лучше, – посоветовал пожилой, но жилистый оратай в изодранной рубахе. – А ну как завтра продадут тебя османам или куда подальше, так до конца дней своих святого креста и не увидишь боле…
– А он разве здесь есть?.. – заинтересовался Димитрий.
– А вона он, – кивнул в сторону оратай. – Подойди к той стене да выгляни в щелку…
Димитрий пробрался к дальней стене барака, прильнул к широкой щели и даже рот открыл от удивления. За стеной была просторная площадь, полная разномастного народа, а на противоположном конце ее между каких-то глинобитных строений скромно светила крестом на единственной луковке небольшая церквушка – деревянная!..
Справившись с изумлением, Димитрий счёл это знамением, что он на правильном пути, и вознёс горячую молитву Спасителю. Вовремя. Ворота барака распахнулись, и по проходам двинулись вооруженные татары, внимательно разглядывая пленных. Временами они тыкали скрученными плётками то в одного, то в другого, и всё – в молодых парней да крепких мужчин. Димитрий понял: вот он, случай!.. И встал прямо в проходе, чтобы его точно заметили.
Горделиво шедший впереди остальных татарин в расшитом узорами чекмене и с серебряными бляхами на поясе остановился перед загородившим дорогу юным русичем, несколько мгновений разглядывал его, потом небрежным жестом с зажатой в руке плёткой отодвинул Димитрия. Вернее, подумал, что отодвинул, потому что его плётка вдруг оказалась у русича, а в следующий миг она со свистом сбила с него шлем с острым серебряным навершием. Татарин опешил, а его помощники схватились за сабли. Но странный русич тут же улыбнулся и с полупоклоном протянул плётку владельцу.
Димитрий замер. Ему очень хотелось зажмуриться – так было страшно, но он пересилил себя и продолжал стоять в позе покорности, исподлобья поглядывая на степняка. Сердце бухало так, что того и гляди – выскочит, в горле будто песку насыпало. Татарин молчал, покачиваясь с пяток на носки сапог из тонко выделанной кожи с узорной насечкой, потом медленно взял плётку и вдруг расхохотался. Следом засмеялись и остальные татары, отпустив рукояти сабель. Кто-то подал старшему сбитый шлем, татарин жестом приказал Димитрию выпрямиться – они оказались почти одного роста – и нахлобучил свой шлем на голову ловкого русича. Татары снова захохотали, показывая на Димитрия пальцами. Затем старший построжел и приказал парню:
– Минем артымнан бар, урус![3]
Они вышли из барака и направились через площадь к одному из глинобитных домов, окружавших толковище со всех сторон. Шлем татарин вернул себе, шёл впереди, не оглядываясь и не обращая внимания на многолюдную толчею, – ему спешно уступали дорогу. Димитрий ещё раньше догадался по одежде и повадкам, что это не простой нукер, а, наверное, сотник или даже тысяцкий, и он ведёт его не на казнь или наказание, а для чего-то другого.
И верно. Татарин привёл Димитрия к большому дому, стоявшему посреди просторного двора, где под широким навесом были расстелены разноцветные ковры, а на горе подушек развалился богато одетый немолодой татарин – лысый, седоусый и толстый. Провожатый Димитрия низко поклонился старику, прижав руку к сердцу, и быстро заговорил:
– Да не оставит Аллах своим покровительством твой дом, Умар-ати[4]! Я побеспокоил тебя, чтобы показать, какой новый подарок нашел для великого хана Ахмата, да продлятся его дни! Этот молодой урус очень ловок и смел. Он не побоялся показать мне свою удаль прямо в бараке на глазах у моих нукеров. Из него выйдет прекрасный воин, который будет верно служить великому хану до последнего вздоха!..
Димитрий слушал настороженно, едва разобрал несколько слов – «молодой», «ловкий», «воин», «служить», – но понял одно: татарин привёл его к своему деду Умару, чтобы тот одобрил выбор.
Хозяин дома молча потягивал чай из богато изукрашенной чаши, а когда его внук закончил, добродушно произнёс:
– Ты смел и удачлив, Беркен, мой мальчик. Вот и сегодня ты нашёл для своего могущественного дяди Ахмата прекрасный подарок!.. Я уверен – он оценит его по достоинству. Однако твой подарок имеет жалкий вид… Отведи-ка его на задний двор да скажи Физуле, пусть займется мальчишкой…
– Благодарю за совет и великодушие, Умар-ати! – снова поклонился старику татарин, взял Димитрия за плечо и повёл вокруг дома, мимо загонов для овец и кур и прочих закутков и пристроек.
Димитрий шел с опаской, потому что снова разобрал лишь то, что его ведут к какой-то Физуле, но оказалось, что его повели мыться!
Физула – сморщенная и потемневшая от старости женщина – завела Димитрия в каморку с одним маленьким окошком. Внутри посередине стояла большая, исходящая паром лохань с водой, а в углу – широкая лавка. Димитрий с некоторым облегчением снял с себя изодранную рубаху и портки, осторожно забрался в лохань…
Потом смуглый старик-раб с железным ошейником на тощей шее принёс ему одежду – тоже рубаху и портки, но вот ткань их была другой. Димитрий никогда прежде такой не встречал – тонкая и мягкая. Дали ему и обувь. Не привычные онучи или лапти, а диковинные короткие сапоги из кожи – тоже мягкие, тонкой выделки. В таких удобно и в жару, и в слякоть.
Удовольствие от телесной чистоты и хорошей одежды оказалось недолгим. Всё тот же Беркен повёл его в сопровождении двух воинов по городу, и вскоре они оказались на торжище.
Димитрий увидел ряд невысоких помостов, на которых кучками стояли, сидели пленники. Разных племён, возрастов и сословий – на помостах были и взрослые мужчины, и женщины, и дети, и даже старики – смирившись с жестокой участью, они хранили угрюмое молчание. Вдоль помостов прохаживались богато одетые люди – не только узкоглазые степняки, Димитрий с удивлением узрел высоких, смуглолицых и горбоносых людей со странными, похожими на горшки из накрученной ткани шапками.
Немного в стороне от помостов был раскинут огромный шатер, обвешанный узорчатыми коврами. Перед входом в него стояли четверо воинов в полном вооружении, а справа от входа полоскался на ветру девятихвостый бунчук. Димитрий вспомнил рассказы отца: девять волчьих хвостов означали главного хана Большой орды!
Беркен повёл Димитрия прямиком к шатру. Но тут дорогу им заступил один из богато одетых степняков – наверное, тоже хан, только не главный. На сей раз разговор вёлся неспешно, и Димитрий смог понять почти всё, в который раз возблагодарив в душе суровую настойчивость отца.
– Эй, Беркен, отдай мне этого уруса! – высокомерно заговорил хан. – Мне как раз нужен раб для омовения ног!..
– Это добыча великого хана Ахмата, уважаемый Юлчи, – вежливо ответил нукер. – Или ты будешь оспаривать его долю?
– У великого хана Ахмата и без того много рабов и прислуги, – возразил Юлчи. – Одним больше, одним меньше…
– Этот урус – особый. Он – молодой воин…
– Чепуха! Это мальчишка, и годится только в услужение!..
С этими словами Юлчи схватил пленника за рукав рубахи и потянул к себе. Димитрий понял: если сейчас Беркен уступит нахальному хану, не видать ему более родного Олексина!.. И Димитрий решился на отчаянный шаг. Он резко оттолкнул толстого Юлчи и рванул из его ножен саблю. Татарин не ожидал такого поворота и слегка растерялся, но тут же опомнился, злобно ощерился и выхватил у стоявшего рядом и равнодушно глазевшего на сценку слугиего оружие – короткое копьё. С ним он и бросился на пленника.
Димитрий искоса глянул на Беркена, поймал его насмешливый взгляд и понял: нукер вмешиваться не станет. Тогда он легко, в последний момент, увернулся от выпада Юлчи, а когда тот по инерции проскочил мимо, плашмя легонько ударил хана клинком по обширному седалищу. В окружившей их толпе раздался хохот. Юлчи, багровый от ярости, что-то прошипел и снова ринулся на пленника. И опять Димитрий в последний миг ушел с линии атаки, но на этот раз резко ударил саблей по древку копья и почти разрубил его.
Оставшийся без оружия татарин, однако, не растерялся, выхватил из-за широкого пояса сразу два длинных кинжала и пошел вокруг напрягшегося Димитрия, временами делая короткие выпады и заставляя пленника дергаться в ответ. Димитрий быстро понял замысел Юлчи: запутать ложными атаками, улучить момент и воткнуть или метнуть в него один из кинжалов.