Димитрий тут же изобразил великое удивление и заторопился:
– Господь Всемогущий, удача-то какая!.. Семен Иванович Беклемишев – ты будешь, боярин? Так у меня к тебе тайное дело от Андрея Васильевича! Окажи милость, выслушай. Только с глазу на глаз – иначе никак!..
Воевода в сомнении огладил бороду, ещё раз оглянулся на советчика Федора, потом всё же спрыгнул с лошади на удивление легко, по-молодецки, и сделал приглашающий жест:
– Ну, коли так, давай-ка прогуляемся…
Он неспешно пошёл по дороге в сторону Калуги, и Димитрий пристроился слева, стараясь шагать в ногу. Некоторое время шли молча, пока не удалились саженей на двадцать. Тогда Беклемишев остановился и в упор посмотрел на парня.
– Итак, теперь нас никто не слышит. Изволь сказать правду: кто ты такой? Иначе разговора не получится!
Димитрий переступил с ноги на ногу и, как в прорубь головой, решительно начал:
– Не гневайся, Семен Иванович. Перед тобой и правда Димитрий Замятня, Васильев сын, из Олексина. Истинный крест!.. В полон я тогда попал, когда Ахмат-хан крепость сжег… А в Сарае меня взял в обучение беклербек Тимур – приглянулся я ему, верно…
– Погоди-ка, – перебил его Беклемишев, озадаченно теребя бороду. – Ты хочешь сказать, что тебя не продали, а вот так запросто пожалели и даже взяли в обучение?!.. Слабо верится!.. Сколько зим тебе?..
– Девятнадцать… Выслушай, Семен Иванович! – Димитрий понял, что не надо ничего скрывать, и торопливо, сбиваясь и перепрыгивая с одного на другое, поведал воеводе свою историю – сколько помнил, конечно.
Когда он выдохся, опустив голову, Беклемишев долго ещё смотрел на него, покряхтывая и покачиваясь с пяток на носки своих прошитых золотой нитью сапог и заложив руки за спину. Наконец выпрямился, полез за пазуху и вынул лоскут тонкой кожи, развернул. На лоскуте Димитрий с удивлением и радостью увидел знакомый оттиск – двуглавый орел с коронами, распростерший свои крыла.
– Ну, а где твой? – прищурился воевода.
Димитрий поспешно полез в суму, вытащил нож в ножнах и протянул Беклемишеву. Тот спрятал свой лоскут, взял оружие, покрутил так и сяк.
– И в чем загадка?
– Сними оплётку, Семен Иванович…
Воевода подцепил за край кожаный чехол и аккуратно стянул его с деревянных ножен, потом надрезал клинком зашитый край и развернул. На него с изнанки чехла глянула точно такая же странная и гордая птица с коронами на головах.
Взгляд Беклемишева потеплел, стал почти отеческим. Он бросил нож и ножны на землю и обнял смущённого парня.
– Слава Богу, живой!.. – Воевода отстранился, удерживая Димитрия за плечи. – Князь Даниил Дмитриевич говорил о лазутчике, которому дал тайный знак с новой печатью государя, но имени твоего не называл. И правильно!.. Не ровен час, и у нас могут уши Ахмат-хана обретаться… Значит, вот ты каков – Димитрий Васильевич Замятня.
Он ещё раз хлопнул Димитрия по плечам и, улыбаясь, отступил на шаг. Димитрий тоже с облегчением улыбнулся, но тут же помрачнел.
– Семен Иванович, орда уже близко! Надо государя предупредить. Ахмат-хан уже выступил из Сарая и идёт сюда.
– Откуда знаешь?
– Так ведь я здесь – унлык, десятник над ханскими лазутчиками. Ищем броды да удобные берега для войска.
– И много Ахмат-хан ведёт людей?..
– С ним вся Великая степь, Семен Иванович! И кыпчаки, и башкиры, и ногайцы… – Димитрий тяжело вздохнул. – Выстоит ли Русь?..
– Не тужи, Замятня! – преувеличенно бодро сказал Беклемишев. – Кто предупрежден, тот вооружен… Вся Степь, говоришь?.. Лады. Встретим, как дорогих гостей!.. Будут ещё важные вести, приходи на это же место или прямо в крепость…
– Не смогу, Семен Иванович. Завтра все десятки возвращаются к орде. Нам с тобой просто повезло встретиться…
– Не повезло, а Божьим провидением случилось!.. Ну да ладно. Даст Бог, свидимся ещё, Димитрий Васильевич.
Они снова обнялись, и Димитрий, собрав пожитки и спрятав лоскут с тайным знаком, прыгнул в густые заросли осокоря. А Беклемишев, жестом подозвал Федора с лошадьми, вскочил в седло и приказал:
– Разворачиваемся! Едем в Москву! На подменах. Без ночлега!..
Лето 6988-е. Листопад
Ахмат-хан появился не там, где его ждали. Когда летом в его стан на реке Тыныч[12] вернулись разведчики с берегов Оки, хан собрал на совет верных мурз. Там же присутствовал и поверенный короля Казимира Ягеллона, некто Яцех Войтовский – вальяжный, пузатый и самоуверенный, он при каждом удобном случае пытался рассказывать о своем якобы кровном родстве с королем польским и великим князем литовским и потрясал при этом некой грамотой с печатями, писанной, правда, на непонятном толмачам хана языке.
Впрочем, Ахмат-хан на него особого внимания не обращал: его собственный советник и посол у короля Казимира, Урум-хан, привёз подписанный польским королем договор о совместных действиях против московского князя Ивана Васильевича. Этого было достаточно.
На совете дружно порешили: идти к Оке-реке под русские крепости Таруса и Олексин, встать там против бродов и потребовать у князя Ивана выход за девять лет. А если московский правитель снова откажется, перейти Оку и разорить все южные уделы его княжества.
Орда двинулась в поход. Но вскоре разведка донесла, что русские отряды появились как раз возле Тарусы и Олексина! Это было похоже на предательство.
Ахмат-хан снова потребовал собрать совет. Получалось, что русских кто-то предупредил?.. Нужно было срочно менять план, и тогда Ахмат вспомнил о хвастливом поляке.
Поверенный короля Казимира незамедлительно был доставлен в ханский шатер.
– Садись, вәкил[13], и слушай! – грозно приказал Ахмат-хан. – Твой господин, король Казимир, обещал мне помощь. Так вот, час настал! Ступай к королю и передай: мне нужны немедленно проводники, чтобы быстро обойти войско князя Ивана, там, где он не ждет! Даю тебе сроку – одну луну. Можешь идти!..
Поляк в полном недоумении подчинился, понимая, что перечить степняку – себе дороже. Однако он так и не уразумел, в чем причина столь грозного предупреждения. Радуясь, что его отпустили подобру-поздорову, Войтовский собрал скарб и отправился в родной Полоцк, рассчитывая сначала побывать в своем имении, отдохнуть от тягот походной жизни, а уж затем навестить короля в его летней резиденции в Гродно.
Минуло почти две луны, когда терпение Ахмат-хана закончилось. В ярости он приказал казнить трех польских шляхтичей, по глупости оставшихся дожидаться своего господина в татарском стане. Затем, выслав, как и прежде, конные разъезды, орда двинулась на запад, огибая долину Оки, и к концу лета пересекла границы Великого княжества Литовского.
Тут наконец-то в ставку хана явился перепуганный посланник короля Казимира и сообщил сердитому степняку, что его величество сейчас не может участвовать в походе на Москву, потому как с юга на него движется войско крымского хана Менгли-Гирея, жжет города и веси, угоняет скот и селян.
– Мой младший брат Менгли возомнил себя великим ханом? – скорее удивился, чем разозлился Ахмат. – Что ж, мы накажем его позже. Сначала нужно вразумить русского князя!..
Он потребовал от посланника Казимира проводников, хорошо знающих Заочье, чтобы провести ордынские тумены в обход русских отрядов, растянувшихся вдоль реки от Серпухова до Калуги.
Димитрий был призван в ханский шатер.
– Многомудрый Тимур много раз заступался за тебя, урус, убеждал меня, что ты – верный нукер, – надменно заговорил Ахмат. – Пришло время доказать это. Ты ходил в разведку летом в эти места. Что скажешь? Есть ли на реке достаточно удобное место, чтобы мои воины могли беспрепятственно перейти на тот берег?
– Есть, великий хан, – не моргнув глазом, ответил Димитрий. Он прекрасно понимал: Ахмат устраивает ему очередную проверку, и рассудил, что если укажет неверное место – не сносить ему головы. С другой стороны, он верил, что воеводы государя Ивана Васильевича тоже знают все броды на Оке и ее притоках и уже приняли меры по их защите. – Недалеко от устья реки Угры, что впадает в Оку возле Калужской крепости, мы нашли удобную излучину – широкую и низкую. На левом берегу там стоит православный монастырь, берега пологие, не болотистые. Наши лошади легко перейдут там реку, даже спешиваться не придётся.
– Отлично! Отправляйся с кыпчаками хана Газмана, покажешь брод и подходы к нему…
Осень в этих местах уже вступила в свои права. Перелески оделись в яркие желто-красные наряды, луга и опушки вызолотились переспевшими травами, а речные воды налились тяжёлым, стальным холодом.
Димитрий ехал неспешной иноходью рядом с ханом Газманом, держась, впрочем, немного в стороне и сзади. Хан что-то бурно обсуждал со своим верным советником, старым нукером Талгатом. Говорили они громко, но Димитрий мало что понимал, поскольку разговор шёл на одном из кыпчакских наречий. Вдобавок к Димитрию с самого начала похода привязался этот малолетний Куян. Он ни на шаг не отходил от «абыя Дамира»[14], ловя каждое его слово и только что в рот не заглядывая!.. У Куяна же рот не закрывался с утра до ночи. Парень болтал обо всём – что видел, что слышал, что узнал за прошедший день. Умолкал он лишь на время еды да короткого сна.
Вот и теперь он пристроился стремя в стремя слева от лошади Димитрия и в подробностях рассказывал ему, как два дня назад поймал в ручье огромного алабуга[15] – колючего, полосатого и зубастого.
– Чуть палец мне не откусил! – хвастался мальчишка, показывая свой распухший и покрасневший мизинец.
– Приложи лист порезника, – посоветовал Димитрий, – не то лихоманка прицепится, сгоришь.
Он сказал это по-русски, задумавшись. Кыпчак не понял и вытаращил на «абыя» удивленные глаза. Димитрий некоторое время с усмешкой смотрел на него, потом смилостивился.