Снова вскипела вода тихой Угры от множества ног и копыт. Димитрию даже не пришлось ничего спрашивать. Первый же кыпчак, вылетевший из реки прямо на него, закричал:
– Коткару! Шайтан үзе безгә төште!..[19]
Русичи, однако, не погнались за кыпчаками. Так что в лагерь вернулись не обезумевшие от ужаса люди, а понурые и злые воины, прекрасно понимающие, что их ждет. И расплата не замедлила явиться в виде разгневанного хана и его свиты.
– Жалкие трусы! Бесхвостые псы!.. Я скормлю ваши головы стервятникам!.. Вы посрамили имя непобедимого великого хана Ахмата!.. Вам нет прощения и пощады!..
Он долго орал, плевался и взывал, хлестал плетью по согбенным спинам сотников, пинал кого-то по голове, даже попытался вытащить саблю и зарубить одного, но бдительный Талгат успел перехватить ханскую руку.
– О мудрый Газман, остановись!.. Не стоит осквернять оружие твоих предков кровью труса и предателя. Дозволь, я сам займусь его наказанием?
Красный от злости Газман несколько мгновений в упор смотрел на советника, потом с лязгом вогнал саблю обратно в ножны и презрительно бросил:
– Забирай!.. Хочу, чтоб к полудню его голова на копье торчала у моей палатки!.. И ещё. Приказываю казнить каждого десятого из бежавших сотен… нет! Отрезать им уши и принести мне!..
Хан удалился, а Талгат скомандовал своим нукерам:
– Связать и посадить в круг![20]
Он порыскал глазами, увидел Димитрия и жестом подозвал к себе.
– Ну, говори, урус: как получилось, что твои сородичи ждали нас на том берегу? Как ты сумел их предупредить?
Димитрий оторопело воззрился на него. О таком повороте он не подумал! Надо было выкручиваться, иначе отрезанными ушами ему не отделаться. Он опустился на колено, обнажил голову и произнёс:
– Уважаемый Талгат, ничего подобного я не совершал!.. Я дал клятву верности самому великому хану Ахмату. Я спас жизнь Тимуру Многомудрому!..
– Ты ходил в ночной дозор накануне!..
– Да. Я был в дозоре по велению хана Газмана… Но я не переходил реку. Мы вместе с моим помощником Куяном всю ночь стерегли брод!..
Талгат с сомнением пожевал длинный ус, повернулся к стоявшему рядом нукеру.
– Приведи сюда Куяна!
– Невозможно, уважаемый Талгат, – почтительно отозвался тот. – Юный Куян сейчас лежит у костра, как и многие другие славные воины.[21]
Талгат молча направился к костру, махнув остальным следовать за ним. Кострище на дальнем краю лагеря горело ровным желтым конусом – безветрие, наступившее прошлой ночью, продолжало держаться, словно и впрямь наведенное шаманом. Вокруг костра по кругу в несколько рядов лежали-сидели исполосованные, изрубленные, с торчавшими обломками стрел, безучастные ко всему молодые и старые воины. Между ними бродил, присаживаясь и что-то бормоча, похожий на прошлогоднюю луковицу, старый шаман Бурех в сопровождении тощего ученика, таскавшего за ним жаровню с тлевшими травами и мех с аракой.
Куян лежал навзничь на самом краю круга и часто, со свистом дышал. Из правой половины груди его торчал обломок стрелы. Мальчишка задыхался, кожа на лице уже подернулась серым – явный признак скорой смерти. Димитрию откровенно стало жаль его, но он уже ничем не мог ему помочь, в отличие от самого Куяна.
Талгат склонился над раненым.
– Ты слышишь меня, воин?
Мальчишка приоткрыл глубоко запавшие глаза, с трудом посмотрел на Талгата, потом на стоявшего рядом Димитрия и попытался улыбнуться. Вышло криво.
– Здравствуй, абый… – слабо прошептал он. – Думал, ты уже не придёшь…
Талгат покосился на Димитрия, нахмурился.
– Куян, ты должен мне сказать правду: вчера в дозоре твой… унлык Дамир никуда не отлучался?
Раненый медленно покачал головой и просипел:
– Мы с абыем Дамиром всю ночь сидели на берегу, не сомкнув глаз…
Талгат выпрямился, задумчиво подергал себя за ус и махнул рукой.
– Свободен, урус. Готовься: на закате пойдешь снова в дозор к реке. Только теперь твоим унлыком будет Юртыш… – Он кивнул на здоровенного кыпчака, неотступно, как тень, везде ходившего за Талгатом.
Весь день от реки доносились крики, брань и топот копыт – это самые отчаянные, обозленные неудачной атакой, перестреливались с русскими лучниками. Как понял Димитрий из обрывков разговоров, вчерашнее поражение из-за применения русичами необычного оружия – «огневого боя» – нынче дополнилось неприятной подробностью: русские луки оказались дальнобойнее и точнее кыпчакских, так что урон был не в пользу степняков. И это злило их ещё больше.
По здравому размышлению, хану Газману после столь неудачной схватки следовало убраться от реки обратно в степь, но он не мог этого сделать из-за повеления Ахмат-хана. Наоборот, кыпчаки должны были делать вид, что именно здесь орда намеревается перейти рубеж Московского государства. По приказу Газмана в лагере разожгли много костров, чтобы казалось, будто здесь стоит огромное войско. А небольшие отряды то и дело носились вдоль берега на виду у русских дозорных.
Стало смеркаться, и у палатки Димитрия появился Юртыш с ещё двумя нукерами.
– Идем, урус. Пора в дозор…
Они выбрали место в стороне от брода, где Угра делала небольшой поворот, образовав излучину с невысоким взгорком. Солнце уже село, и от реки поползли первые тонкие языки тумана. Юртыш улегся за разросшимся кустом орешника и меланхолично жевал полоску тозлыка – сушеного соленого мяса. Его приятели расположились ниже, рядом с зарослями камыша, и играли в пычак[22], то тихо переругиваясь, то похохатывая.
Димитрий сидел слева от Юртыша, наблюдая за поднимающимся туманом, и думал. Время уходило безвозвратно, а он так ничего и не смог предпринять, чтобы предупредить сородичей об опасности. Ну ладно, во время ночной схватки действительно можно было запросто погибнуть, не добравшись до русского лагеря. Больше того, кто-нибудь из них в пылу боя непременно зарубил бы «наглого нехристя», проникшего в полевой стан. Днём за Димитрием неустанно следили нукеры Талгата, так что уйти незамеченным к реке не получилось. Теперь же, в темноте, вдали от костров, под покровом тумана вполне можно было бы переплыть Угру и сдаться дозорным, а там – как Бог рассудит, авось и не прибьют, доставят к воеводе… Но как избавиться от Юртыша?.. Сбежать не получится – перехватят на берегу или в воде. Драться со здоровенным кыпчаком – ещё неизвестно, кто кого, можно и жизни лишиться или ещё хуже – плен, а потом позорная и мучительная смерть на шесте!.. Остается одно: убить Юртыша исподтишка. Тоже трудно, даже очень трудно! Ведь если он хотя бы вскрикнет, прибегут его нукеры, и тогда – конец, Димитрию с тремя уж точно не справиться, зарубят…
Выждав ещё некоторое время, пока туман окончательно не затянул затон с камышами и не вытек на берег, скрыв взгорок от тех, что сидели у воды, Димитрий решил: пора! Он медленно вытащил из чехла на поясе короткий нож-подсадок и зажал в руке для броска, потом поднял другой рукой ком земли и кинул его Юртышу на живот. Кыпчак тут же резко сел, удивленно озираясь, и поэтому не сразу заметил движение Димитрия. А в следующий миг уже было поздно. С пяти шагов промахнуться для опытного воина невозможно, увернуться от броска – тоже.
Нож глубоко, по самую рукоятку вошёл Юртышу в незащищенное горло. Издав короткий хрип, кыпчак завалился снова на спину, беспорядочно дергая руками и ногами. Потом вдруг ухватился за рукоятку и выдернул нож из раны. Кровь фонтаном ударила вверх и в стороны, забулькала, не давая Юртышу крикнуть.
Димитрий был уже на ногах, метнулся со взгорка вниз, к воде. И тут из тумана навстречу ему выскочил один из приятелей Юртыша. На миг оба растерялись, но Димитрий опомнился раньше. Кыпчак ещё только схватился за рукоять сабли, а клинок Димитрия со стальным шелестом уже описал смертельную «восьмёрку». Обе руки и голова кыпчака отделились от тела и с глухим стуком упали в мокрую траву.
Казалось, путь был свободен, но откуда-то сбоку с рычанием на Димитрия налетел третий степняк, и только включившаяся во время схватки «чуйка» спасла русича от неминуемой смерти. Сабля кыпчака вскользь полоснула его по плечу, рассекла рукав и распорола мышцы. Боль была страшная. Она будто кипятком окатила Димитрия с головы до ног, но в то же время придала ясность рассудку.
Он легко ушёл от следующего выпада противника и, перехватив саблю в левую руку, сам ударил из очень неудобного положения – наискось вверх от земли. Кыпчак явно не знал такого приёма. Взвыв от боли, он отскочил назад, выставив саблю перед собой. Правая штанина превратилась в два лоскута, и нога под ними окрасилась кровью.
Димитрий поморщился: правое плечо горело огнём, рукав отяжелел, напитавшись кровью. Димитрий перехватил саблю поудобнее – всё-таки левая рука! – и сделал обманное движение, будто хотел ткнуть противника в живот. Тот невольно прикрылся клинком, а Димитрий, тут же сменив направление атаки, с полуразворота ударил кыпчака в правый локоть. Клинок пришёл сверху, так что длинный наруч не смог защитить хозяина. Охнув, тот выпустил саблю из повисшей руки, а в следующий миг его голова тоже отделилась от тела.
Димитрий тяжело оперся на саблю и перевёл дух. Враги были мертвы, но и он с такой раной, если о ней не позаботиться, долго не протянет. Рана сильно кровоточила, перевязать ее толком не удалось, и Димитрий, с трудом стянув с себя доспех, сняв пояс с оружием и сапоги, в одних портках и рубахе вошёл в почти ледяную воду Угры.
Сначала он просто брёл по дну. Дно у берега было песчаным, плотным. Но вот песок кончился и начался ил. Димитрий сразу провалился по шею, хлебнул – и вода будто придала сил! Он поплыл, усиленно работая ногами и подгребая левой рукой. Правой теперь совсем не чувствовал, она онемела, но зато от холода притихла и боль. Поднявшийся туман не позволял видеть противоположный берег, поэтому Димитрий полагался исключительно на ощущение течения. Его окутывала полная тишина. Даже слабый плеск от его движений тут же тонул без следа в плотном сыром воздухе.