Еще один боярин поднялся и, отвесив поклон государю, сказал:
– Зело сребролюбцев богатых и брюхатых, государь, здесь собралось! Видать, терять им есть чего, коли так за Орду сладко бают. Али подарки ордынские отрабатывают – табуны конские да кожи булгарские с мехами небось уже попрятали. Ну а ежели не за мошну свою душу нехристям продали, а по скудоумию своему тебя наставляют, то пускай детей своих в аманаты Ахмату дают, а девиц своих в гарем салтана турецкого отправят! Тогда к ним умишко вернется, и откроется им, от какой славы к какому бесчестью сводят они твое величество!
– Любо, – зашумели бояре, – любо!
Боярин продолжил:
– Аще побьем Орду, то подмога через то великая будет – товары восточные легче торговать, каков казне прибыток! А еще, государь…
Удар резного посоха об пол оборвал гомон и речи боярские. Иван Васильевич глухо произнес:
– Пиши, дьяк, волю мою. Послов ордынских гнать с государева двора. Отсечь всем головы за мостом у Крымской дороги и схоронить там же. Одного в живых оставить и басму Ахматову при нем сжечь да пепел по ветру развеять. И велеть передать, что великий князь Иван ни перед кем шапку ломать не будет и с самого Ахмата дань возьмет. Ну а ежели Орда на нас войной пойдет…
Иван Васильевич хищно всмотрелся в бородатые, лоснящиеся лица бояр:
– На все воля Господа…
Царевич Сатылган проснулся от резких толчков в плечо. Открыв глаза, он увидел стоящего возле кровати отца. Хан Нур-Девлет приложил палец к губам и показал взглядом на спящего брата. Сатылган кивнул и стал быстро одеваться, стараясь не шуметь. Взяв в руки расшитые ичиги, юноша на цыпочках вышел из комнаты.
Зимний ветерок поддувал из неплотно прикрытых ставен. Солнце уже встало, но тепла от него не было вовсе. Почему-то здесь, в крепости Чуфут-Кале, всегда было прохладно.
Сатылган поежился и поспешил вниз по лестнице, застегивая на ходу мягкую кожаную рубашку. Отец не любит ждать. Особенно утром, когда занимается с ним рубкой на саблях. Клинок с детства сопровождал Сатылгана: едва он встал на ноги, отец подарил ему игрушечную саблю и стал учить ратному искусству. Чуть повзрослев, Сатылган почти каждый день обучался стрелять из лука и ружья, метать топор, орудовать бердышем и шестопером, рубиться легкой саблей и тяжелым мечом. А год тому назад отец приказал немецкому полонянику Фридриху обучать старшего сына фехтованию на заморской диковинке со странным названием – ра-пи-ра. Этот же немец Фридрих учил его младшего брата, царевича Джаная, который сейчас мирно посапывал, всевозможным наукам и языкам. Сатылган был рад такому разделению – он никогда не понимал того усердия, с которым младший брат читал старинные свитки, изучал латинский и греческий языки, интересовался устройством механизмов воинских и строительных. Нет, это все было ему не по душе. Сатылгану вполне хватало учиться у Фридриха немецкому языку – языку ландскнехтов и рейтаров, лучших воинов Европы.
Сатылган с большим удовольствием изучал искусство войны. Отец постоянно напоминал о том, что когда-нибудь придет время идти ему на войну во главе отважных уланов. Предстоит Сатылгану воевать под бунчуком крымского хана наравне с другими родовитыми беками и мурзами.
Юноша вбежал в оружейную залу, весело насвистывая. Отец уже рубил во все стороны воздух, разминая крепкие жилистые руки. Увидев сына, он встал в позицию и отсалютовал клинком, как показывал Фридрих. Сатылган снял со стены рапиру, повторил его жест. И тут же сделал выпад, целясь в предплечье. Удар за ударом Сатылган надвигался на отца, постепенно тесня его к сваленным в углу проржавевшим латам. Нур-Девлет бойко парировал удары саблей, но было видно, что он значительно уступает сыну в скорости и ловкости. Через несколько минут юноша обманным движением выманил отца вперед и молниеносным ударом кольнул его в плечо.
На рубашке Нур-Девлета выступили алые прожилки. Сатылган, отбросив клинок, принялся останавливать кровь.
– Оставь, сын, это пустяшная рана. – Хан присел на дубовую скамейку и воткнул саблю в пол. – Ты хорошо овладел оружием неверных. Но если ты нарвешься на сильного противника, шпага может проиграть сабле – сабля и рубит и колет, а шпагой можно только заколоть. Это красивая игрушка. На узкой улочке да в умелых руках, вроде твоих, она может спасти жизнь. Но мы воюем больше в степях, на конях, и здесь без сабли никак. Помни об этом.
Юноша ответил:
– Ата, я буду следовать твоим словам! Я напою кровью неверных свою саблю! Клянусь Аллахом, ты увидишь, как твой сын прославит имя рода Гераев!
Хан усмехнулся.
– Скорее тебе придется обнажить саблю против единоверцев. Со дня на день я жду вестей с северных застав о новом походе на нас Большой Орды. А приведут их сюда наши же соплеменники – ширинские беи, которые никак не могут поделить власть в степи. Боюсь, нас ждут недобрые времена. А еще мои люди из Стамбула сообщали, что скоро в Каффу прибудут корабли османов – султан Мехмед пришлет новые полки янычар. Там нет никого из гяуров, все до одного правоверные, но что нам с того – палачам султана без разницы кого душить – мусульманина, христианина или иудея.
– На все воля Аллаха, ата, – раздался звонкий, почти девичий голос от двери. Отец и сын обернулись: в залу вошел Джанай. Он подошел к хану и поклонился ему. – Не первый раз нам сражаться, отобьемся, Иншаала!
– Иншаала, дети мои. – Нур-Давлет привстал и прошелся по зале. Потом повернулся к сыновьям и спросил:
– Джанай, ты выполнил мою просьбу?
– Да, ата. Последние две недели я провел в Каффе. Ходил по рынкам неузнанным, переодетым в купца, слушал разговоры тамошнего люда. Общался с купцами из Киева, Москвы, Казани и Хаджи-Тархана.
– Что говорят обо мне люди?
Джанай наморщил лоб и ответил:
– Ата, прости, но очень мало хорошего.
– Что именно? Говори как есть.
Юноша нахмурил брови:
– Ата, крымцы очень устали от твоих ссор с братом, моим дядей Айдаром. Говорят, что из-за ваших склок османы захватили весь южный берег у генуэзцев, а ордынцы вот-вот завоюют северную часть ханства. Торговля идет очень плохо, одни убытки. Раньше хоть генуэзцы обеспечивали безопасность купцов, пока османы не вырезали их всех. А еще говорят, что очень ждут возвращения на ханский престол другого твоего брата, Менгли. Мол, при нем был порядок и покой, а при тебе…
Нур-Давлет перебил сына:
– Не эти ли болтуны клялись мне в верности и кричали, что никогда не допустят возврата Менгли на трон? Разве не они схватили моего брата и выдали его султану? А теперь только и делают, что пишут на меня кляузы султану Мехмеду!
Джанай, вздохнув и чуть помедлив, продолжил:
– Ата, ты уже дважды терял престол. И если и на этот раз тебя снова свергнут, то через какое-то время, Иншаала, тебя снова провозгласят ханом.
– Сын мой, неужели все так плохо? Это так говорят люди на рынках?
– Ата, я разговаривал с литовскими и московскими купцами. По их словам, в государствах этих очень уважают ханов, потомков рода Чингисова. Тамошние государи дают всем прибывающим татарским воинам землю и жалование. В Литве татарам пожаловали удел, где правит темник Яголдай[24], недалеко от Курска и Оскола. И в Московском княжестве есть особый удел[25], где правит хан.
Сатылган фыркнул и покачал головой.
– Зачем гяурам оказывать такую честь мусульманам? Тем более что мы часто воюем друг с другом.
– С Москвой мы еще никогда не воевали, – возразил Джанай, – с Литвой тоже, это все Ахмат на них в походы ходит. Просто гяуры давно поняли, что только татары могут их научить, как воевать против Орды, и за это они воздают татарским служильцам должные почести. Купцы говорили мне, что правитель татарского Касимовского ханства из рода Чингисова при дворе московского государя сидит по правую руку от него, и великий князь часто ездит к нему в гости.
– Астагфируллах, брат. А креститься этот хан касимовский еще не собирается?
– Нет, брат. Купцы говорили, что в Касимове мусульманам никакого стеснения нет, и уже стоит одна мечеть, а другая строится. Для московского государя главное, чтобы воины касимовские границы его охраняли от Ахматовых войск.
– Довольно нам говорить про далекие края. – Нур-Давлет устало сел на скамью. – Но хоть были такие, кто за меня вступался, Джанай? Неужели все меня клянут?
Джанай насупился.
– Может, и были такие, но мне на рынке не попадались. Да что на рынке! Я часто невольно слышу, как некоторые наши воины выказывают недовольство. Ты же знаешь – так всегда было в степи, сегодня ты на кошме и тебя провозглашают ханом, а завтра ты крадешься ночами, спасаясь бегством от своих же подданных, жаждущих привезти твою отрезанную голову новому правителю.
В дверь оружейной залы громко постучали, и тут же вошли несколько воинов. Они выглядели встревоженными.
– В чем дело? – недовольно нахмурился Нур-Давлет.
– Великий хан, – поклонился почтительно один из воинов, – плохие вести! Вчера в Каффу прибыли корабли из Стамбула. С ними приехал Менгли.
– Говори, – Нур-Давлет привстал, – мне передавали, что его держат пленником.
– Так и было до этой ночи. Но Менгли сбежал от османов и к ночи будет здесь со своими сторонниками, чтобы свергнуть тебя и казнить.
– Ата! – Сатылган сжал кулаки. – Мы закроемся в крепости и отобьемся от бунтовщиков. А потом попросим помощи у ногайцев и астраханцев, выбьем твоего брата из пределов Крымского ханства! Мы прольем их кровь, и море станет красного цвета!
– Нет, – Нур-Давлет отвернулся от сыновей к стене, – довольно нам лить кровь своих братьев. Седлайте коней. Мы едем в Литву, к королю Казимиру.
Выбежав из оружейной залы, Сатылган вместе с несколькими другими воинами направился было на стены города проверить посты. Но вдруг, будто что-то вспомнив, остановился.