— Я? Ни за что! Она меня ещё не знает — я твёрдый!
— Слушай, Андрюшка, — вдруг как-то грустно сказал Афоня, — вот почему у меня, кроме тебя, ещё ни разу не было настоящего кореша? Вот я хотел подружиться в школе, а не мог. Как услышу, кто хоть слово болтнёт против меня, так я прямо шишек и банок вешаю. Почему, а? Вот Миколка сказал, что я единоличник, а какой же я единоличник, когда в школе учусь?
— А правда, с чего это он сказал?
— Кто его знает… Со злости, наверное. Что я, обязан, например, строить эту спортплощадку? Нет! На кой она мне! У меня и так мускулы — на двоих хватит.
Андрюша взглянул на вздувшийся на Афониной руке бугор и сказал:
— Конечно, не обязан. И я не обязан, потому что всё равно уезжаю.
Вдруг Андрюша замолчал, ковырнул пальцем в песке.
— А кто же тогда обязан?.. Афоня, а как ты думаешь, что лучше; если они построят или если не построят?
— Пускай, конечно, делают… Кому-нибудь пригодится. Только меня не трогай. Я сам себе дел найду сколько хочешь. — Афоня весело подмигнул. — Уху варить, купаться… А вот скоро арбузы поспеют, тогда и спать не придётся. Тут по мосту машины идут тихо, а в кузовах — никого. Ну, вскакивай на борт, цоп за арбуз и тикай! Чем не жизнь? — И Афоня, развалившись на песке, погладил себя ладонью по животу. — Красота! — Он зажмурил глаза и прикрыл их рубашкой. С минуту молчал, потом спросил: — А ты танк, настоящий видел?
— Видел.
— А залезал в него?
— Нет.
— Тогда пойдём…
За бугром (Андрюша не мог его раньше заметить) стоял самый настоящий фашистский танк.
На этой тяжёлой машине, с белым крестом на боку, подмявшей под себя землю, была оторвана пушка и разбита гусеница. В круглой башне чернела зубастая дырка. Люк был раскрыт. Внутри танка были приятная прохлада и полумрак. Белая краска в отделении водителей обгорела. Под одним из сидений валялся разорванный шлем танкиста с пробковыми обводами.
Ребята облазили танк вдоль и поперёк.
— А он тонн семьдесят весит? — спросил Андрюша у Афони, похлопывая ладонью по броне.
— Весит, наверное…
— Вот махина! А почти что новенький. Как ему наши-то влепили! Чик! — и пушки нет.
Андрюша заглядывал и в пушку и лазил внутрь.
Потом ему захотелось по-настоящему испытать, как чувствуют себя танкисты в машине, и он крикнул:
— Эй, Афонька, захлопни крышку!
Афоня поднял тяжёлый люк, и тот с грохотом упал на башню. На голову Андрюше посыпалась ржавчина. В танке стало темно. Андрюша трогал какие-то рычаги, глядел в смотровую щель. Впереди стояли ещё два подбитых танка.
Наконец ему надоело сидеть в машине, и он стал поднимать крышку, но она не поддавалась.
— Эй, Афоня, слезай с люка!
Но Афоня ответил с правого борта:
— Чего ты кричишь?
— Крышку открой!
Афоня вцепился руками в поржавевшую скобу на крышке, но она не поднялась.
— Заклинило! — крикнул он Андрюше. — Ты мне снизу помогай!
— Я помогаю… — растерянно сказал Андрюша. — Не получается…
У Андрюши вдруг запершило в горле. Неужели он отсюда не вылезет? Ему захотелось пить, и он попросил у Афони фляжку с водой. Но она не пролезала в пробоину.
— Афоня, как быть? — дрогнувшим голосом спросил Андрюша.
— Да не скули! Не пропадём! — сказал Афоня и соскочил с танка.
Андрюша поглядел в узкую смотровую щель, и ему стало не по себе.
Кругом, до самого горизонта, лежала волнистая, покрытая балками степь. Зелёная, но уже кое-где желтеющая, она была от края и до края исполосована пшеничными, кукурузными и подсолнуховыми полями. Суховей раскачивал подсолнухи, и они степенно кивали друг другу тяжёлыми головами. Вдали к бледно-голубому небу поднимался всё выше и выше бурый столб. Там двигался смерч.
— Сейчас откроем крышку! — услыхал Андрюша голос Афони.
И действительно, с помощью рычага — длинного противотанкового ружья, найденного в обвалившемся окопчике, — Афоня вмиг приподнял крышку.
Андрюша вылез на свет и зажмурился.
— Спасибо! — счастливо сказал он. — Спас! Как на фронте…
Подхватив ведёрко с рыбой, ребята двинулись вдоль берега к заводу.
На Синичкиной улице, зайдя во двор знакомого дома и увидев сынишку тёти Фроси, Андрюша крикнул:
— Эй, пацан, матка дома?
— Нема её, — ответил тот. — За мной соседка глядела и тоже ушла.
— Ты вот что, — сказал Андрюша, протягивая Пашке ведёрко с бычками. — Как матка придёт, отдай ей эту рыбу. Скажешь, принесли долг.
— Ладно…
Когда мальчик подхватил ведёрко, Андрюша почувствовал, что у него немного отлегло от сердца. Теперь Витаха уже ничего не напишет в школу. А почему не напишет? Может написать! Теперь скажет, что Андрюша торговал рыбой, — и будет прав!
Тьфу, чёрт, опять эти тяжёлые мысли!
Глава XIV. В пустой квартире
В большом трёхэтажном доме соцгородка, за шесть километров от завода, Афонины друзья-маляры белили потолки, красили стены и окна, Афоня познакомился с ними через тётку. Они около месяца проходили под её наблюдением практику, и Афоня за это время успел с ними сойтись.
Когда Афоня и Андрюша появились в длинном коридоре, они услышали песню. Высокому и чистому, чуть дрожащему голосу вторил мужской бас, сильный и красивый. Песня вылетала из последней по коридору комнаты:
Ты навик моя коха-ана,
Змерть одна ра-азлу-учить нас…
— Наташа с Толькой поют, — сказал Афоня. — Премию по самодеятельности получили. Их в киевский театр брали, а они не пошли. — И вдруг он закричал: — Эй, артисты, здорово!
Песня оборвалась.
— Привет молодому поколению!
Афоня ввёл Андрюшу к малярам и представил:
— Мой друг, товарищ из Москвы!
Молодой парень с забрызганным белой краской лицом — он был похож на припудренного артиста — кивнул Андрюше головой.
Высокая девушка с нежным розовым лицом, к которому очень шёл голубой платок, протянула Андрюше руку.
Андрюша знал: они лишь всего год назад окончили «ремесло», то есть ремесленное училище, и теперь уже работают мастерами.
— Ты чего пришёл?! — спросил Анатолий. — Опять, наверное, за краской — трубу расписывать?
— Я её давно уже покрасил охрой, — сказал Афоня. — Я просто так зашёл, навестить. Как живёте? Может, помочь в чём надо?
Анатолий и Наташа переглянулись. С таким предложением Афоня обращался к ним впервые. Он иногда просил у них в долг кисть, белила, олифу, но о помощи не заикался. А тут…
Анатолий подозрительно осмотрел Афоню:
— И по-настоящему будешь работать?
— По-настоящему. Только я не один, а вот с этим парнем. — Афоня обнял Андрюшу.
Анатолий не понимал одного: с чего это вдруг ребятам потребовалась работа?
Конечно, он мог им дать какое-нибудь поручение, тем более что в малярном деле Афоня уже разбирался, но ему было странно видеть двух мальчишек в этот солнечный день не на реке, а в строящемся доме, пустынном и пропахшем краской.
А дело было просто.
После ссоры с Майкой Андрюша тихо возненавидел Афоню. Только он во всём виноват. И это чувство у Андрюши не прошло даже после того, как они отдали вместе с Афоней свой долг — рыбу.
Андрюша чувствовал, что ждёт минуты, чтобы крепко поругаться с Афоней, но, немного поостыв и поняв, что, поссорившись с Афоней, потеряет единственного друга, он задумался.
Вот, допрыгался! Сама Майка, человек, которому он так доверял, против него. И, главное, ничего не возразишь: она права. Все кругом работают: отец на заводе, Майка по дому, Витаха площадку строит, а он… ничего не делает.
Но что ему прикажете делать? На завод работать — маленьких не берут, к Витахе после всего происшедшего не пойдёшь… Как же тогда доказать, что ты не курортник?
И вдруг Андрюшу осенила замечательная мысль. Афоня как-то рассказывал, что у него есть друзья-маляры, которые учились у тётки. Надо идти к малярам! Работа у них не тяжёлая, и Андрюша докажет, что он не какой-нибудь там белоручка, а тоже соображает, что сейчас надо всем работать.
Разговор с Афоней был короткий; хочет он или не хочет, а познакомить Андрюшу с малярами он должен.
Почувствовав решительность в тоне приятеля, Афоня не возражал. Он тут же оделся и пошёл в соцгородок.
Анатолий позволил ребятам поработать в третьей квартире.
Войдя в третью квартиру, Афоня деловито прошёлся по комнате и прищуренным глазом окинул потолок. На Афоне были рваная, вся в мелу, в масляной краске, военная гимнастёрка и выцветшие галифе, подвёрнутые у щиколоток.
Андрюша был в свежей белой рубашке и в коротких шерстяных штанах.
— Ты вот что, — предложил Афоня, — снимай свою рубаху и надевай мою гимнастёрку. Так лучше будет.
— А ты-то как — голый?
— Голый поработаю, а ты надевай, надевай!
Афоня быстро стянул с себя гимнастёрку и отдал товарищу.
Андрюша подошёл к раскрытой оконной раме — она была как тёмное зеркало — и взглянул на себя. Он одёрнул гимнастёрку, огляделся направо и налево. Ему показалось, что он стал как-то сильнее, и захотелось, чтобы его сейчас увидела Майка.
— Ну, давай, Афоня, начнём, — сказал он. — Что будем делать?
Афоня сунул Андрюше решето и велел трясти его над ведром, а сам стал кидать в решето известь. Белая пыльца, словно облако, поднималась над ребятами. Просеянную известь, мягкую как мука, Афоня размешал в воде и всё это вылил в краскопульт.
Прибор для побелки — краскопульт — чем-то напоминал Андрюше парикмахерский пульверизатор. Правда, там парикмахер, опрыскивая одеколоном, давил грушу, а у этого большого «пульверизатора» сбоку торчал шофёрский насос. От краскопульта отходила резиновая трубка с дырчатым шариком на конце.
Пока Афоня прочищал проволочкой дырки, забитые краской, Андрюша прошёлся по квартире.
От шагов звенел воздух, и голос был гудящим, будто раздавался в пустой бочке.
Три комнаты соединялись между собой дверями. На кухне, вся забрызганная краской, стояла газовая плита с никелированными краниками.