Ходж остановил выбор на «Камуи», пятнадцатиметровой шхуне, которую УБН (Управление по Борьбе с Наркобизнесом) использовало для внезапных рейдов, а УРО — для развлечения высоких гостей, желавших совершить морскую прогулку. Ходж взошел на борт «Камуи» и, отперев каюту, швырнул туда свой саквояж.
Судно было просторным и комфортабельным, гораздо лучше, чем холостяцкие апартаменты Ходжа в Зоне № 4. Здесь имелась двуспальная кровать, два туалета — в носовой части и на корме — и пространство для размещения еще человек шести на койках-раскладушках. В каюте пахло прокисшим пивом и плесенью. Ходж распахнул два иллюминатора и вытер рукавом вспотевший лоб.
Прежде чем заняться подготовкой к отплытию, майор открыл аптечку с противоядием, достал шприц-инъектор в вакуумной упаковке и развернул обертку из рисовой бумаги. Послание, находившееся внутри, гласило:
«Все народы придут и будут поклоняться тебе, поскольку тебе дано право вершить суд».
Майор расстегнул брюки и приспустил их, обнажив жирные ляжки, затем проглотил оберточную бумажку с вишневым ароматом и приставил шприц к наиболее толстой части бедра. Он нажал на спусковой крючок инъектора, нога его вдруг непроизвольно дернулась, и половина дозы противоядия пролилась на пол.
Больше, чем половина!
Ангел уверял его, что даже одной капли препарата в организме вполне достаточно. Но ведь этот «ГеноВак» поражает организм жертв подобно радиации. Что, если противоядие окажется не в состоянии нейтрализовать вирус? Тогда куски его плоти — целые конечности, члены и органы — сгниют в считанные секунды. Ходж вдруг представил себя эдаким современным прокаженным, крадущимся от дома к дому, от двери к двери под покровом ночной темноты.
«Будто кто-либо останется в живых, чтобы увидеть тебя».
Рена Шольц останется в живых и все увидит. Ходж покосился на запасную аптечку, припасенную им для Рены. Может, позаимствовать у нее полдозы, чтобы скомпенсировать разницу? Ходж поморщился, вспомнив о том, что Рене приходится изображать сейчас шлюху, заигрывающую с Толедо. Подобная роль — не в характере Шольц, но надо отдать ей должное, играет она ее великолепно.
«Она вынуждает его откровенничать, — успокоил себя Ходж. — Рена флиртует с Толедо ради дела. Шпионский бизнес в чем-то сродни двум другим древнейшим профессиям — проституции и журналистике».
Ходж растер башмаком испаряющееся на тиковом полу противоядие и заставил себя отвести взгляд от запасной аптечки.
«Надо уговорить Солариса ослабить карантин, — решил он. — Тогда она по крайней мере не будет проводить столько времени рядом с Толедо».
В данный момент Шольц, Соларис и остальные занимались бесполезной, по мнению Ходжа, работой по цементированию территории «ВириВака». Мысль об этом в каком-то смысле опечалила майора, поскольку теперь ему приходилось признать, что Ангел в самом деле погиб, и ему, Эзре Невидимому, надлежит в одиночку ухватиться за эфес «Пылающего Меча». Ну ничего, он переждет огненную бурю Апокалипсиса в открытом море, в безопасности и комфорте «Камуи». Суша станет на некоторое время весьма непривлекательной средой обитания из-за нескольких миллиардов разлагающихся тел.
«Компост для садов Эдема», — как говорил Ангел Мишве.
Сегодняшняя поездка Ходжа через город по пути в порт убедила его в том, что сверкающий клинок «Пылающего Меча» уже обрушился на греховный мир. В Ла-Либертад пылали десятки пожаров — горели больницы, магазины, жилые дома. Особенное удовольствие доставило Ходжу зрелище пылающего Иезуитского Университета, расположенного на холме, возвышавшемся над посольством. Майор считал иезуитов чем-то вроде Корпуса морской пехоты папистов, и их смерти обещали вызвать еще большее отчаяние среди врагов Детей Эдема.
Вскоре предстояло спасать Рену Шольц; улицы уже были запружены блок-постами, патрулями, брошенными легковыми машинами и автобусами. Военные переставали подчиняться командованию; Ходж сам видел, как один солдат оставил свой пост и угнал шикарный автомобиль, а патруль выносил электронную аппаратуру через разбитую витрину магазина.
Ходж хотел было сразу вывести «Камуи» из гавани, на тот случай, если только прорвется через ограду, но потом понял, что тогда он не сумеет доставить Рену Шольц на борт шхуны. Он дважды выходил в море на этом судне с нанятым экипажем. Опыта кораблевождения он не имел, но немного разбирался в навигации, поэтому надеялся, что справится с управлением. Указатель уровня топлива показывал, что оба бензобака полны, равно как и баллоны с пропаном.
Включив пропановый холодильник, Ходж выгрузил в него припасы из своего саквояжа. В шкафах каюты и камбуза уже содержалось некоторое количество консервированных продуктов, более чем достаточное для пропитания четырех человек на протяжении нескольких месяцев. Рыболовные снасти также находились на месте и были в хорошем состоянии.
Поднявшись на палубу и проверив цистерны с пресной водой, Ходж вернулся в каюту и принялся размышлять над тем, как ему пробраться через пылающий город к «Каса Канаде», чтобы вызволить Рену Шольц.
Глава 27
Грейс Толедо стояла на коленях рядом с дрожащей Нэнси Бартлетт в церкви Санта Анны, пытаясь снова обрести духовное спокойствие, которое она помнила из своего католического детства. После кошмаров последних нескольких дней задача эта была не из легких. Грейс уже и забыла, когда в последний раз посещала пасхальную службу, но, поскольку жизнь вокруг нее буквально рушилась, она пошла бы на что угодно, лишь бы получить надежду. Духовное сосредоточение показалось ей особенно трудным сейчас, когда рядом дрожала Нэнси, представлявшая из себя комок нервов. Состояние Нэнси было для Грейс еще одной причиной ненавидеть своего бывшего мужа, что она и делала, вполне отдавая себе отчет в том, что ненависти не место в доме Господнем.
Проводил сегодняшнюю необыкновенно мрачную пасхальную мессу по поручению офиса архиепископа отец Фри. Отец Фри был другом ее бывшего мужа на протяжении более двадцати лет, и недобрые чувства, испытываемые Грейс по отношению к Рико, распространялись и на священника. Кроме того, будучи разведенной, Грейс не могла рассчитывать на то, что католическая церковь с готовностью позволит ей вернуться в свое лоно.
Грейс гордилась своей подругой Нэнси столь же сильно, как ненавидела своего бывшего супруга. Подавленные воспоминания Нэнси, сдерживаемые до последнего времени «блокировкой памяти», прорвали заслон после похищения детей и просмотра видеозаписи всех этих горящих человеческих тел в «ВириВаке». Накачанная снотворным — самостоятельно Нэнси, конечно, не смогла бы и глаз сомкнуть — на следующее утро она все же сумела, несмотря на трясущиеся руки, вести посольский лимузин, на котором они с Грейс приехали в аэропорт повидаться с детьми, когда тех выпустили из изоляторов. Мертвенная бледность и бивший ее озноб не помешали трогательному воссоединению Нэнси с Соней, которую она родила и вырастила, и которая, как оказалось, приходилась ей не дочерью в полном смысле этого слова, но лишь генетическим двойником, клоном.
Грейс согласилась с Нэнси насчет того, что детям не следует знать всей правды о смерти Реда Бартлетта; они уже и без того подверглись сильнейшему эмоциональному шоку…
Раздумья Грейс вновь прервались воем сирен, донесшимся снаружи, со стороны городского центра.
«Что-то весьма серьезное происходит, — подумала Грейс. — С самого утра такой переполох».
Информация о «ВириВаке» всколыхнула гражданскую войну между католиками и Детьми Эдема, двухдневную кровавую баню, которая, как надеялась Грейс, закончится теперь, когда Гарсия ушел в отставку. Посольство ожидало определенных осложнений ситуации, хотя и не таких трагических, поскольку временное правительство не успело должным образом обезопасить себя, да и лояльность к нему армии оставалась пока под вопросом. Пожары пылали по всей Ла-Либертад, но больше всего пострадали отдаленные районы, населенные преимущественно Садоводами. По городу поползли слухи о том, что католическое подполье сводит счеты с Детьми Эдема за двадцать лет генетического манипулирования человеческим материалом. Грейс окинула взглядом испуганную толпу, сгрудившуюся внутри церкви с обшитыми деревянными рейками стенами.
«Неужели они способны на такое? Вряд ли. Но если не они, тогда кто?»
Посол Симпсон высказал предположение, что Садоводы сами устроили «поджог Рейхстага», дабы подбить своих приверженцев на выступления против католиков. Но, как бы ни ненавидела Грейс Садоводов, она отказывалась верить в то, что они способны пожертвовать столь огромным количеством своих людей ради достижения сиюминутных политических целей.
Сведения о растаявших людях просочились в средства массовой информации, и видеозаписи этой трагедии транслировались по телеканалам всего мира. Согласно еще одному слуху, «ВириВак» использовал в своих разработках Простодушных, и это, по мнению Грейс, весьма соответствовало истине. Садоводы не «разводили» детей с синдромом Дауна, но они явно стремились собрать их всех под свое крыло.
В последнее время в Коста-Брава значительно увеличилось число католических супружеских пар, страдающих бесплодием, и теперь уже никто не сомневался, кто повинен в этом проклятии — конечно же, Садоводы. Но, с другой стороны, за прошедшую ночь дотла сгорело несколько десятков Садоводческих домов-интернатов для дефективных детей, и Грейс Толедо молилась за бедных, до смерти перепуганных Простодушных, которые погибли в этих пожарах. Кое-кто предполагал, что это — хорошо скоординированная серия террористических акций, но пока что ни одна экстремистская группировка не взяла на себя ответственность за такую массовую диверсию. Противопожарная служба Коста-Брава реагировала на эпидемию возгораний с подозрительной медлительностью, в ряде случаев вообще игнорируя вызовы на места. Грейс настораживало еще и то, что пожарные в большинстве своем исповедовали католицизм.
Грейс склонила голову, заслышав колокольный звон, возвестивший о начале Великого Таинства и напугавший Нэнси Бартлетт. До нынешнего дня Грейс считала себя католичкой скорее с политической точки зрения, нежели с религиозной, чем-то вроде лишней галочки в списках переписи населения, указывающих на растущее влияние Садоводов, но сегодня она желала большего и сожалела, что не может получить причастие вместе с остальными верующими, хотя священник отправил общее отпущение грехов для своей паствы. Будучи по-прежнему верующей, Грейс состояла в разводе с мужем, а таинство епитимьи не распространялось на разведенных, так что сейчас она не смела надеяться на более тесные узы с церковью.