Покои Меритатон по сравнению с пустотой дворца выглядели странно. Страж у дверей был трезв, бдителен и полон достоинства. Прислуга вела себя как положено: служанки были готовы ухаживать за малышкой и за самой царицей, а почтенный дворецкий проводил гостей к хозяйке.
Царевна только что проснулась. Ее дочка лежала в постели, уютно устроенная среди подушек. Меритатон сидела в кресле, одетая в длинное прозрачное платье. Тело у нее было уже не таким детским, как у сестры, но лицо похоже — такое же нежное, только с более мягкими, расплывчатыми чертами.
Как и отец, Меритатон умела пропускать мимо своего внимания все неудобное и неприятное. Казалось, царевну не волнует даже чума, бушующая за надежными стенами ее жилища. Она встретила сестру тепло, с точки зрения египетских вельмож, и до безразличия холодно для чужеземного глаза Нофрет.
Анхесенпаатон тоже изощрялась в вежливости, рассыпая любезности так долго, что Нофрет чуть не взвыла от нетерпения. Она сидела на стуле наискосок от сестры, потягивала финиковое вино, покусывала печенье, слушала несвязную болтовню Меритатон и сама бормотала какую-то несуразицу.
Нофрет уже давно лишилась терпения, а Меритатон только вошла во вкус беседы, когда Анхесенпаатон сказала:
— Бабушка умерла.
Меритатон побледнела, но сохранила спокойствие.
— Я скорблю по ней.
Анхесенпаатон склонила голову.
— И все мы. Весь мир болен от горя. Так много мертвых. А сколько еще умрет!
Меритатон побледнела как полотно.
— Я не умру. И моя Меритатон — тоже.
— Дай Бог, — ответила Анхесенпаатон. — Отец жив и здоров. Все остальные… — ее голос прервался, но она овладела собой: — Все остальные умерли.
— А госпожа Кийа?
Вопрос был вполне деловой и более вдумчивый, чем могла ожидать Нофрет. Анхесенпаатон, казалось, не удивилась.
— Она согревает отца по ночам.
Не Меритатон… Но сестры не стали упоминать об этом. Старшая сказала:
— Значит, мы — всё, что осталось. Отец бодр?
— Не больше, чем всегда. Нам надо что-то делать. Больше никто не может и не желает.
Меритатон закрыла глаза.
— Я устала. Мне нужно поспать.
— Мы все устали, — отрезала Анхесенпаатон, но ее вспышка быстро угасла. Она попробовала еще раз, помягче, с легкой дрожью в голосе: — Ты мне поможешь? Я намного младше тебя и так мало знаю. И я не царица. Я никогда не собиралась становиться ею. Всегда были ты и Мекетатон. Ты поможешь мне сообразить, что делать?
— Я не в состоянии соображать, — ответила Меритатон и зевнула. — Цветок Лотоса, я хочу спать. Ты не могла бы прийти завтра? Мертвые не оживут, и болезнь останется такой же ужасной.
Нофрет подумала, что и от Меритатон не будет никакого толку. Казалось, Анхесенпаатон будет настаивать, но она была не глупа и хорошо знала свою сестру. Младшая царевна ушла почти неприлично быстро — наверное, чтобы не поддаться соблазну придушить очаровательную дурочку.
— Меритатон, — сказала она Нофрет, когда дверь и стражник остались позади, — очень повезло, что она унаследовала красоту нашей матери и ум отца.
— А ты — от бабушки Тийи, — заметила Нофрет.
Царевна покосилась на нее. Это имя причиняло ей боль. Но Нофрет не собиралась брать свои слова обратно.
— Я больше похожа на нашу мать, — сказала ее госпожа.
— Но думаешь ты, как Тийа.
— Как она меня учила.
— Она учила тебя, потому что знала: ты можешь научиться. Все остальные были или слишком малы, или почти без мозгов.
Царевна передернула плечами, быстро, почти сердито.
— Я есть то, что есть. Моя сестра — царица, не хуже любой другой. Если она не может или не хочет делать то, что необходимо, я сделаю вместо нее. Для этого я и существую — делать то, что не могут другие.
— Ты еще мала для таких мыслей, — заметила Нофрет.
— Я древняя, как Хеопс, — возразила царевна и остановилась возле угасающего светильника. Девочка потянулась, сняла его с подвески и начала сильно раскачивать, чтобы он разгорелся снова. Это выглядело по-детски, но так сделала бы и взрослая женщина, если бы женщина могла быть воином.
Яркий колеблющийся свет заставил тени качаться и прыгать. У некоторых из них, возможно, были глаза: у духов тьмы или теней умерших, собравшихся поглядеть на этих двоих, блуждающих в ночи. Одной из них, как полагала Нофрет, была Тийа.
По ее спине пробежал холодок. Нет, это не Тийа. Если бы Тийа решила кого-нибудь преследовать, то, скорее всего, своего сына.
Царевна ускорила шаг, она почти бежала. Нофрет тоже пришлось поторопиться. Сначала она подумала, что царевна собирается пойти и вправить мозги царю, но та устремилась в глубину дворца цариц, вместо того, чтобы выйти из него. Они шли по высоким и просторным комнатам, которых Нофрет никогда прежде не видела. В окна лился свет луны. Никто не позаботился заслонить их от духов ночи.
Здесь, как и внизу, были живые люди. У Нофрет закружилась голова. Лица, одежда, мебель, ковры и покрывала вернули ее назад — в жизнь, о которой она стремилась забыть. «Это Египет, — уговаривала она себя. — Не Митанни».
И все же здесь, в этих комнатах, было царство Митанни. Горбоносые служанки, их волнистые косы под накидками, евнухи, бормочущие по углам, слепой арфист, напевающий песню, которую Нофрет не слышала ни разу с тех пор, как попала в Египет. Все здесь были чужестранцами. Их манеры и обхождение тоже были чужеземными.
Госпожа Кийа не спала и не согревала постели царя. Арфист пел, чтобы успокоить ее, но она едва ли его слушала. Женщина лежала на кушетке, среди груды подушек, ее огромные темные глаза были полны внимания, но не к песне.
При появлении царевны она поднялась и низко поклонилась — грациозно, несмотря на уже заметную беременность. Царевна присела на край кушетки и махнула рукой, слишком величественно, по мнению Нофрет.
— Иди ложись обратно. Не стесняйся.
— В такие дни нам не до стеснительности, госпожа, — горько усмехнулась Кийа.
— Не все так думают, — заметила царевна. Она уже израсходовала всю свою любезность и терпение на бесполезный разговор с Меритатон. — Госпожа Тадукипа, которую любит царь, выслушай меня. Теперь в Двух Царствах нет правящей царицы. Прекрасная мертва. Царица-мать Тийа тоже умерла.
— А царица Меритатон еще слишком молода и ничего не умеет, — Кийа прямо смотрела в глаза царевны, без привычной робости, которую Нофрет всегда прежде замечала в ней. — И ты пришла ко мне. Я не хочу быть царицей, ваше высочество. Я никогда не желала так много.
— И хорошо, что не желала, — сказала царевна. Прекрасно, что ты это знаешь. Ни я, ни царица-мать никогда не считали тебя глупой, госпожа. Не твоими ли стараниями царь так погружен в мечты о своем Боге?
— Зачем бы мне это было нужно?
— Если уж ты спросила… — сказала царевна, — это делает его послушным и позволяет каждому, у кого есть разум и желание, управлять им.
— Разве я так поступала? — мягко спросила Кийа.
— Нет, но моя мать умерла совсем недавно. Может быть, ты просто ждешь своего шанса.
— Возможно, — согласилась Кийа. — Я хотела бы дождаться, когда родится мой ребенок. Если будет сын, я стану матерью наследника.
— Если родится дочь, ты не станешь хуже, чем была. — Царевна вздохнула. Насколько могла видеть Нофрет, она ничуть не успокоилась. — Моя мать никогда тебя не любила, но всегда говорила мне, что ты гораздо умнее, чем все полагают. Бабушка считала так же. Правда, ты была им не нужна: они были достаточно сильны сами по себе.
Кийа внимательно слушала.
— А я — нет, — продолжала царевна. — Мне нужен союзник. Ты предана моему отцу. Я не прошу твоей преданности для себя или для Меритатон, но ради него прошу тебя помочь мне решить, что же делать. Он не может править самостоятельно. И Меритатон не помощница — ни ему, ни мне.
— Значит, осталась только я, — заметила Кийа, не выказывая обиды; Нофрет на ее месте так не смогла бы. Несомненно, она была уязвлена египетской надменностью, так долго принимая на себя ее удары. — Спасибо, что ты пришла ко мне. На это нужно было решиться.
— Нет, просто дойти до отчаяния, — сказала царевна. — Ты чужестранка, но ты принадлежишь царю. Твой сын может стать царем после него. Это очень хорошо, но ребенок еще не родился и может оказаться девочкой. Что тогда?
— Попытаюсь еще раз. И еще, пока Бог не дарует мне сына.
— Великолепно! Но сейчас это нам не поможет. Кто-то должен управлять царством, пока отец беседует со своим Богом.
— Неужели нет никого подходящего? Твой отец правил с юности до полной зрелости, а его отец в это время властвовал в Фивах. Двенадцать лет в Двух Царствах было два царя, старый и молодой. Разве нельзя снова так сделать?
— Но у старого царя был сын. И не один. У него… — Анхесенпаатон остановилась. — Ох, глупая я! Сменхкара.
Кийа кивнула.
— Ты пойми, — сказала царевна. — Если Сменхкара будет коронован как властелин Двух Царств, вместе с моим отцом, тогда твой сын, если родится, может никогда не получить трона.
— Мой сын, если родится, еще очень долго будет маленьким. А царевич Сменхкара уже мужчина.
— Ему придется, — размышляла царевна, — Жениться на царевне, которая имеет царские права, чтобы самому стать царем.
— Да, — подтвердила Кийа.
Анхесенпаатон сжала руки на груди.
— В живых осталось только две царевны. Одна из них уже царица.
— Да, — повторила Кийа.
Царевна глубоко вздохнула, и ее охватила дрожь. Она была бледна, казалась маленькой и замерзшей.
— Я… Еще ребенок. Но уже скоро стану женщиной.
— Хорошо бы тебе удалось подождать, пока ты станешь постарше, совсем настоящей женщиной, — сказала Кийа неожиданно тепло. — Но царство беспощадно. Ты нужна ему сейчас.
— Я знаю. Как ты думаешь… Нам удастся убедить отца согласиться на совместное правление?
— Думаю, да.
— Это означает, — продолжала царевна, — что мой сын будет царствовать вместо твоего. Ты уверена, что хочешь этого?
Кийа взглянула ей прямо в лицо.