— Царевна, — сказала она с неожиданной яростью, — ведь ты же никогда не пришла бы сюда, не доверяя мне хоть немного. Или ты собираешься подлить яду в мою чашу после того, как получишь от меня все, что я знаю и могу посоветовать?
Анхесенпаатон замерла, уязвленная, но уроки Тийи не прошли для нее даром. Она заговорила негромко, тщательно подбирая слова:
— Госпожа Тадукипа, я верю, что ты высоко ценишь моего отца. Может быть, даже любишь его. Ради него ты сделаешь все, что необходимо. Это дело твоей чести.
— У женщин нет чести, — ответила Кийа. — У женщин есть их мужчины и их дети. Они пойдут на все, чтобы защитить их.
— Я только на это и надеюсь. Но этого же и боюсь, — вздохнула царевна.
— Даю слово, что не сделаю ничего, чтобы повредить царю — даже если этим царем будет Сменхкара, — пообещала Кийа.
Анхесенпаатон молчала, сощурившись, напряженно думая. Кийа сидела спокойно и ждала. Наконец царевна сказала:
— Я тебе верю. Думаю, что твоя гордость заставит тебя поступать честно. Я была бы рада заключить с тобой союз.
Нофрет подумала, что египетская царевна не способна ближе подойти к тому, что называется дружбой. Кийа, царевна из Митанни, казалось, была вполне удовлетворена такой сдержанностью в выражении чувств. Она наклонила голову.
— Я оправдаю твои надежды.
— И я, — ответила Анхесенпаатон.
14
Союз Анхесенпаатон и Кийи был хорошо продуман, но не принимал во внимание царя. Когда царевна встала, собираясь выйти, скрип двери заставил ее оглянуться.
Царь выглядел вполне проснувшимся, только глаза чуть-чуть туманились. Он приветствовал дочь без всякого удивления, а любовнице прошептал несколько нежных слов. Нофрет очень хотелось потихоньку удалиться и не присутствовать при семейном разговоре, но она не могла этого сделать, пока задерживалась ее хозяйка.
Царь уселся на кушетку — было видно, что он нередко сиживал здесь и чувствовал себя вполне удобно, — и посмотрел сначала на Кийю, а потом на дочь.
— Как я понимаю, вы тут без меня распоряжаетесь царством?
Кийа побледнела. Анхесенпаатон сохранила самообладание, примирительно сказав:
— Ты же прекрасно знаешь, отец, что Бог не оставляет тебе времени заниматься чем-либо другим.
— Да, мне говорили это, — мягко ответил он, — а чем собираетесь заняться вы, мои дорогие?
Анхесенпаатон взглянула на Кийю. Та сжала губы. Царевна заговорила:
— Мы обсуждали твое совместное правление, отец, с царевичем Сменхкарой. Он уже достаточно взрослый и справится, пока ты не обзаведешься собственным сыном.
— Может быть, этого не случится никогда, — заметил царь. — И ты собираешься предложить ему себя в жены, поскольку ни один мужчина сам по себе не имеет царского права?
— Никого другого нет.
— Есть. Меритатон.
— Но…
Он взял ее за руку.
— Меритатон самая старшая. Царское право в первую очередь принадлежит ей.
— Но она ведь уже…
В глазах царя опять мелькнуло безумство — безумство порока и мечтателя.
— Бог говорит мне, что она уже дала мне все, что могла. Сменхкара молод, красив, владеет искусством заставлять женщин улыбаться. Я хотел бы, чтобы моя девочка опять улыбалась. Она такая грустная.
— Ты откажешься от нее? — Голос царевны звенел от напряжения. — Отец, невозможно поверить в такую щедрость.
— Это требование Бога, а вовсе не щедрость. Мать хотела, чтобы царицей была ты и правила, как она, — так же властно, а когда подрастешь, так же мудро. Ты прекрасно сможешь находиться на троне рядом со мной.
Нофрет не желала слышать этих слов. Нет, она не слышала их. Ее госпожа в безопасности. Она выйдет замуж за красивого, но не особенно умного царевича, что позволит ей править так, как она сочтет нужным. Меритатон останется на своем месте, слабая царица при слабом царе. Смешно, просто глупо передавать ее Сменхкаре, словно поношенную сандалию. Вдвоем они способны править не больше, чем два котенка.
Но царь ничего этого не видел. Бог, как всегда, ослепил Эхнатона блеском его собственного эгоизма.
Царевна онемела. Кийа могла бы что-нибудь сказать, но предпочла не делать этого. Так же, как и царевна, она была бессильна вбить здравый смысл в голову царя. Но в таком деле никто никогда не добивался успеха, даже Нефертити и Тийа. Царь есть царь. Его женщины могли править, пока он был занят своим Богом, но когда он говорил, им оставалось только слушать.
Что-то здесь было неправильно. Египтяне этого, по-видимому, не замечали. Но для Нофрет, чужестранки, это было очевидно. Однако она служанка, рабыня. Ей не полагалось говорить в присутствии царя, кроме как по его велению.
Тем не менее, она открыла рот, чтобы высказаться. Но ее госпожа заговорила раньше:
— Если Бог желает, мы все должны подчиниться.
— Ты ведь видишь, что твой отец никчемный бездельник, и все же готова пасть ниц, стоит ему поднять палец?
Нофрет была вне себя. Она сдерживалась, пока они не оказались в комнате царевен, где ее госпожа теперь жила одна. Здесь стояла лишь одна кровать, и шелест эха напоминал об умерших сестренках. Чтобы разогнать мрак, Нофрет зажгла возле постели все лампы, которые удалось заправить маслом.
Царевна стояла неподвижно, как статуя, пока Нофрет помогала ей раздеться на ночь. Похоже, она вообще не замечала свою служанку.
— Так хочет Бог, — бормотала она едва слышно, не громче, чем духи по углам.
— Так хочет твой отец! — произнесла Нофрет с откровенным отвращением. — Мы уже спорили об этом. Разве ты не видишь, что творится? Царь совсем спятил. Он убил Мекетатон, жаждая получить сына. У Меритатон и в лучшие времена характер был слабым, а теперь и вовсе никакого не осталось. Ты же всегда была сильной. Почему ты позволяешь ему сделать тебя своей рабыней?
— Разве у меня есть выбор? — Царевна слегка пошатнулась от утомления, но оттолкнула поддерживающие руки Нофрет. — Должна же я выйти замуж за кого-нибудь. Линия не может прерываться.
— Ты могла бы настоять, чтобы он отдал тебя Сменхкаре.
— Значит, твоя хеттская совесть против отца, но брат отца ее устраивает? А ведь они сыновья одной! матери! Не все ли равно, кто из них назовет меня женой?
— Нет! — закричала Нофрет. — Он и тебя убьет. Он этого добивается! Увидеть вас всех мертвыми, а себя в одиночестве, царем над ничем.
— Прекрати, — сказала царевна, негромко, устало, но с непреклонной твердостью. — Не тебе судить повелителя Двух Царств. У тебя нет ни власти, ни права указывать мне, что делать. Я бы, конечно, предпочла Сменхкару. Но отец — царь, Бог и слуга Бога, и требует, чтобы я сделала это. Мне остается только повиноваться.
— Ты могла бы сбежать, — заметила Нофрет.
— Нет, — сказала царевна, — это выход для трусов.
— Но так же нельзя, — настаивала Нофрет. Она не знала, почему это ее настолько волнует. Внутри все сжималось, в ушах звенело, ужас пробирал до костей. Она была слишком чужестранкой. Больше невозможно жить здесь, среди этих людей.
Нофрет уже убегала однажды и нашла благословенное пристанище среди апиру. Она снова могла бы найти его там.
Но что же тогда будет с ее госпожой? Ведь царевна останется совсем одинокой.
У нее есть Кийа, есть отец, хотя и безумный. Анхесенпаатон найдет себе другую служанку, много других слуг — ей придется это сделать, став царицей, так подобает ее положению. Ей не нужна Нофрет.
Она расправляла покрывала, обрызгивала их розовой водой из кувшина, — поправляла изголовье, служившее египтянам подушкой. Это была простая вещь, вырезанная из кипарисового дерева, на золоченой подставке, прохладная и гладкая на ощупь.
Ее госпожа улеглась со вздохом, вместившим вселенскую усталость. Царевна была слишком маленькой, слишком худенькой, слишком хрупкой, чтобы нести груз, который на нее возлагали. Она всего лишь дитя, даже еще не женщина.
Еще нет, но скоро будет. Ее груди развивались, внизу живота появился легкий темный пушок. Ее отец видел это, и его Бог тоже, и потребовал ее для себя.
Нофрет легла на циновку в ногах кровати и поклялась себе, что уйдет. Но не сейчас. Когда у ее госпожи появятся другие слуги и будет кому позаботиться о ней.
Анхесенпаатон очнулась от тяжелого сна и обнаружила пятно крови, расплывающееся на бедрах. Ее удивление перешло в смех и очень скоро — в слезы.
— Он знал, — сказала она. — Бог знал.
Нофрет помогла ей вымыться и привести себя в порядок. Царевна срезала свой локон, выбрала платье, парик одной из старших сестер, надела все это, словно броню, и вышла, чтобы править так, как учила Тийа.
Она собрала всех слуг, какие еще оставались в живых, и приставила к делу — приводить дворец в прежний порядок. Кое-кого царевна послала в город собрать тех, кто разбежался, и привести назад, пообещав никого не наказывать. «Работы так много, — сказала она, — что уже это будет достаточным наказанием».
Закончив, она приказала позвать к себе начальника стражи. Явился не кто иной, как военачальник Хоремхеб. Царевна, сидя на кресле, прежде принадлежавшем Тийе, окруженная множеством стражи и прислуги, приняла его без видимого трепета.
— Господин военачальник, — сказала она, — мы благодарны вам за то, что вы помогли нам в это ужасное время. Очень благородно с вашей стороны принять на себя обязанности, столь мало достойные вашего положения и ранга.
Хоремхеб серьезно смотрел на царевну, хотя и мог бы улыбнуться, поскольку она была всего лишь ребенком, пусть в одежде царицы и на ее месте. Но его лицо и слова выражали явное уважение.
— Кто-то должен был делать это, госпожа, а я оказался здесь и знал, что нужно. Прежде, чем командовать армией, я командовал стражей.
— Ты правильно поступил, — произнесла она спокойно. — Я позвала тебя, чтобы узнать, не мог бы ты помочь еще. По мере сил мы должны восстановить все, что можно. Пусть болезнь еще не отступила, но царство должно жить.
Хоремхеб поклонился.
— Здравое рассуждение, царевна. Не хуже, осмелюсь сказать, чем у твоей бабушки.