— А от крокодилов он меня защитит? — шутливо спросила Нофрет.
Разносчик порылся среди груды амулетов на лотке, поколебавшись, выбрал из двух один, из гладкого зеленоватого камня, с просверленной дырочкой, чтобы продернуть нитку. Это был еще один из египетских людей-богов, но мало похожий на человека, — крокодил, стоящий на задних лапах и оскалившийся удивительно живой усмешкой.
— Это Собек, — сказал он. — Он правит крокодилами. Если тебе будет угрожать крокодил, обращайся к нему.
Нофрет хотела было отказаться от второго амулета, но передумала. Почему бы и нет? У нее еще оставалось немного ячменя. Она собиралась потратить его на хлеб, пропитанный медом, но пока не проголодалась по-настоящему, а улыбка Собека вызвала желание улыбнуться в ответ.
Но девушка все еще колебалась.
— А не приносит ли он несчастья? — спросила она осторожно.
— Может, — ответил разносчик. Он был честным человеком, как и большинство его собратьев. — Но если ты станешь хорошо служить ему, он отплатит тебе добром: будет охранять от тех, кто бродит по ночам, наложит проклятие на твоих врагов, если ты его как следует попросишь.
— Если это обойдется не слишком дорого, — сказала она и взяла в ладонь оба амулета. По-видимому, они не возражали оказаться рядом. Атон был их общим врагом.
Разносчик дал ей шнурок и помог вплести амулеты в волосы. Нофрет не опасалась, что царь может увидеть их. Пусть накажет ее, если захочет. Она только порадуется.
Вооруженная против крокодилов и настырных поклонников, обеспеченная чадородием, если соберется испытать его, Нофрет отправилась дальше по городу. Когда солнце коснется крыши храма Амона, надо будет торопиться обратно во дворец, но до возвращения еще оставалось время. Она только начала изучать старый город. Новый подождет до другого раза, поскольку царь, по-видимому, не собирался в ближайшее время покидать Фивы.
Боги были повсюду. В этом отношении люди вели себя так же вызывающе, как Нофрет, хотя, может быть, и не имели столь веской причины. Она оценила степень их дерзости не то чтобы с признательностью, но с удовольствием.
Дома богов и принцев в этом городе были велики и роскошны, но большинство остальных жилищ — просты почти до убожества. На улице за храмами, где даже храмы представали в виде простой кирпичной стены, кое-где прорезанной низенькими обшарпанными дверями, Нофрет увидела группу людей, подозрительно напомнивших ей головорезов с задворков Хаттушаша. Они были молоды, для египтян крупноваты и выглядели так, что девушка решила побыстрее скрыться.
Прежде чем она успела отступить, путь позади тоже оказался перекрытым. Немного удивившись, она сообразила, что молодые люди впереди были жрецами. Они были чисто выбриты, одеты в полотняную жреческую одежду с золотыми знаками на груди, сильно напоминавшими амулет Амона, вплетенный в волосы Нофрет. В руках были деревянные дубинки, и они явно умели ими орудовать.
Люди позади нее были старше и крепче сложением, в одежде со знаками городской стражи. У некоторых были мечи и у всех — копья.
Нофрет уже приходилось видеть, как завязывается бой. И сейчас она оказалась здесь, одна, с амулетом Амона и соблазнительно женственная.
Бежать было некуда. Судорожно озираясь, она заметила дверную нишу. Не слишком надежное укрытие, но все-таки позволит убраться с дороги.
Нофрет нырнула в свое убежище как раз в тот момент, когда люди царя бросились на жрецов Амона. Никто ничего не говорил, даже не выкрикивал команд. Видимо, такие сражения случались и раньше: меч и копье против дубинок и неукротимой холодной ярости. Треск дерева и тяжелое дыхание заглушили все звуки города.
Это была настоящая война. Нофрет слышала о таком и раньше, видела глаза людей, говоривших, что их боги против Атона. Теперь она увидела и другую сторону.
Людская свалка металась по улице взад и вперед. В поисках пути к бегству Нофрет ощупала дверь сзади себя. Дверь была деревянная, потрескавшаяся, с веревкой вместо запора. Она потянула за веревку, и, к удивлению девушки, дверь подалась.
Нофрет осторожно скользнула в щель и захлопнула дверь. Там оказался засов. Она задвинула его и, наконец, огляделась, чтобы понять, куда попала. Где-то впереди был свет, мерцала лампа, освещая узкий проход, тесный, как вход в гробницу. Она пробралась по нему. Пахло ламповым маслом, давно увядшими цветами.
Все ясно. Это храм. Наружные двери, должно быть, опечатаны, но здесь кто-то жил и пользовался дверью, через которую проникла она. Городская стража недосмотрела, оставив ее незапертой.
Может быть, именно за это бились жрецы Амона. Иначе зачем было так дерзко ввязываться в стычку с людьми царя? Возможно, они защищали это место и кого-то живущего здесь.
В таком случае она подвергается не меньшей опасности, чем на улице. Любая из многочисленных групп городской стражи в любой момент придет на помощь той, что сражается на улице. Жрецов тоже могла собраться целая армия, но, когда драка закончится, кто-нибудь с той или другой стороны непременно зайдет сюда и обнаружит ее. А она служанка молодой царицы.
Выхода не было. Но Нофрет не видела толку и в панике. Чтобы выбраться из переделки целой и невредимой, надо сохранить ясную голову.
Девушка решила, что не повредит вознести молитву Амону, чей амулет она носит. Это был не ее бог, но она же заплатила за его покровительство. Нофрет заговорила едва слышным шепотом:
— Амон, великий Бог, позаботься обо мне. Я слуга слуги твоего врага, но после того, что царь сделал со своими детьми, я не на его стороне. Защити меня, и я дам тебе… — Она задумалась. Вот в чем трудность. Богов надо подкупать, а у нее не было ничего, даже того мешочка ячменя, который дала госпожа на покупку каких-нибудь пустяков на базаре. И Нофрет глубоко вздохнула.
— Я дам тебе мою благодарность, и если когда-нибудь стану главной над всеми слугами царицы, то принесу тебе в дар хлеб и ячменное пиво.
Ну, вот. Этого вполне достаточно, по крайней мере, с египетской точки зрения. В Великой Стране Хатти понадобилась бы целая овца.
Собрав все свое мужество и обеими руками держась за амулеты — на счастье — крокодильи зубы Собека тоже пригодятся, чтобы защитить ее и от людей царя, и от жрецов, — она бесшумно, по-охотничьи, заскользила по направлению к свету лампы.
18
Лампа освещала комнату. Судя по всему, она попала в комнату писцов. Повсюду были свитки; упакованные в ящики, стоящие вдоль стен; лежащие на полу, словно дрова; наваленные грудой на столе. Нофрет, из осторожности стараясь прятаться в тени за пределами света, падающего из двери, разглядывала письменный прибор на столе, разбросанные тростниковые ручки, баночки с чернилами и краской.
Среди всего этого беспорядка сидели двое мужчин в одежде жрецов. В свете лампы блестели их бритые головы и глаза, подведенные краской. Мужчины были средних лет, не очень молодые, но и не старые. Один был толстый и пухлый, как хеттский торговец, другой — тонкий как хлыст, с выступающими скулами. Они пили что-то из кувшина, по-видимому, вездесущее ячменное пиво, не обращая внимания на корзину с хлебом и блюдо фиников.
Толстяк пил в торжественном молчании внезапно опьяневшего человека. Худой наблюдал за ним, как кошка за мышиной норой, чуть улыбаясь, когда толстяк не смотрел на него.
Наконец толстяк сказал:
— Смотри, до чего мы дошли. Пьем пиво в задней комнате, а молодежь скандалит на улице.
— Цари тоже смертны, — небрежно заметил худой, словно его слова ничего особенного не значили.
Толстяк осушил свою чашу, потянулся за почти пустым кувшином и вздохнул.
— Думаешь, имеет смысл убить его?
— Сомневаюсь, — ответил худой.
— Мы посылали людей ко двору просить за нас у молодого царя, ничего не вышло. Он во всем слушается брата. Амон умер, старина. Умер и не вернется.
Впервые худой обнаружил какие-то чувства. Это не был гнев, скорее, удовольствие.
— Ты так думаешь? Ну, нет. Он ждет своего времени. Царь может быть неуязвим для законов и обычаев Двух Царств, но один из великих богов в конце концов всегда сильнее любого царя.
Толстяк, убедившись, что и чаша, и кувшин опустели, со звоном отбросил их в сторону.
— Что толку? Что толку от всего этого? Если он не умрет, в Двух Царствах не останется никаких богов, кроме божественного бреда.
— Терпение, — произнес худой. — Наберись терпения.
— Я долго терпел! — закричал толстяк. — С тех пор, как он построил свой город, с тех пор, как запечатал наш храм, я все время был безупречно терпелив!
— Тутмос, — напомнил худой, — терпел гораздо дольше, чем мы. Он двадцать лет ждал, когда умрет его мачеха. Все это время он лелеял свою ненависть и терпел. Но он был царем. Лучше ждать и терпеть, чем навлечь на себя проклятие богов убийством царя.
— В проклятия я верю, — пробормотал толстяк. — Одно из них лежит на всех нас. Проклятие царя-безумца, создавшего гарем из собственных дочерей.
— Подожди, — настаивал худой, — увидишь, что в конце концов сделают с ним боги.
— Богов уже нет в живых, — сказал толстяк.
Нофрет скользнула вдоль стены. Двое мужчин в круге света, казалось, были погружены в перечисление своих бедствий, но ей не хотелось доверяться случайности. В коридоре царила непроглядная тьма, лишь один факел слабо мерцал там, где, похоже, был угол. Стена была холодная и немного корявая: штукатурка поверх кирпичей из ила, рисунки на которой казались лишь смутными тенями. Но там, где на них падал свет, они вспыхивали неожиданно яркими красками, представляя собой ряды птиц и зверей, вернее, их головы на человеческих туловищах.
Нофрет приходилось слышать, что в таких изображениях заключена магия. Но она не ощущала ничего, кроме того, что чувствует человек в храме, покинутом Богом.
Это было неприятно. По спине пробежал холодок. Она не знала, куда идет, просто брела от факела к факелу среди теней. Во тьме слышались шорохи, слабые голоса, кошачье мяуканье, писк мышей, шелест жуков, пробегавших по стенам. А может быть, все это были голоса призраков, бескровных и бестелесных.