— Обязательно найдется! — вскричала Нофрет. — Сменхкара им вполне подойдет: красивый, тщеславный и совершенный дурак.
Царица не стала выговаривать Нофрет за такую дерзость.
— Да, он дурак. Поэтому им и не удастся его использовать. Он поступил так же, как моя мать: во всем следует за царем, избранником Бога. У него не хватит ума, чтобы выступить против отца. Если они убьют отца, им придется убить и его. И тогда Два Царства рухнут.
— Не думаю. Они найдут себе нового царя, который достаточно многим обязан Амону и его жрецам и будет платить этот долг до самой своей смерти.
— Нет такого человека, — решительно сказала царица, села, поджав ноги, и хмуро посмотрела на Нофрет. — Даже если он осмелится, ему придется взять царственную жену, чтобы иметь право на корону. Ни одна из нас на такое не пойдет.
— Неужели? Даже если убедить одну из вас, что так лучше для царства или для вашего собственного сердца? А вдруг они захватят Тутанхатона?
— Тутанхатон никогда не позволит простому смертному указывать ему, что он должен делать. — Царица не хуже Нофрет знала, что говорит. Ее юный дядя был, честно говоря, ужасным ребенком. Но таковы все мальчики. Потом они вырастают и становятся людьми, подобными Хоремхебу, — или царю.
Нофрет задумалась и кое-что надумала.
— Хоремхеб способен притвориться союзником кого угодно, если это поможет ему добиться своего. И тогда он без угрызений совести отделается от любого, кто ему мешает.
— Хоремхеб верен царю, — сказала царица.
— Не похоже. Он говорил жрецу Амона, чтобы тот придержал своих людей, пока Хоремхеб не отправит твоего отца прочь из Фив, — Нофрет постаралась подчеркнуть каждое слово.
Царица вздохнула.
— Ах, так вот в чем дело. А ты не думаешь, что верный человек может вести переговоры с врагом ради безопасности своего царя?
— Безопасности?! — Нофрет всплеснула руками. — Ты действительно такая глупая? Он продаст и купит жизнь твоего царя — но тогда, когда будет нужно ему, а не Амону. По-моему, он хочет чувствовать себя более уверенно, когда двинется к трону. Разве ты забыла, как он хотел наводнить Ахетатон своими людьми?
— Он просто играл силой. Любой мужчина, обладающий самолюбием, покажет, что с ним нужно считаться. Это ничем не грозит царю. Даже у Амона не хватит наглости на такое.
Нофрет хотелось взвыть или сдаться. Она сделала и то, и другое, сердито и жалобно произнеся:
— Я совсем не понимаю тебя. Совсем…
— Конечно, не понимаешь. — Царица выскользнула из постели и подошла к Нофрет. — Мы должны увезти отца из Фив. Здесь Хоремхеб прав. Никто не тронет царя, но остальной двор в опасности, если люди так раздражены. Надо вернуться в Ахетатон. Иди, зови управляющего дворцом и кого-нибудь из служанок. Мне надо одеться, прежде чем он придет.
А кто же тогда Нофрет, если не служанка?
«Тень, — подумала Нофрет, когда бежала исполнять поручение. — На побегушках у желаний своей госпожи. Неутомимая искательница мест, где ей быть не положено».
Но это лучше, чем предавать царей. Даже такого, как Эхнатон.
20
Анхесенпаатон, похоже, видела истину, хотя и на свой лад, но царь был слеп ко всему, напоминающему правду. Он не двинется из Фив. «Госпожа Кийа больна, — сказал он с несокрушимым упрямством, — ей скоро рожать, она не может отправиться в путешествие». Двор пусть поступает, как хочет. Царь же останется в Фивах, пока его любовница не разрешится от бремени.
Не нашлось способа уговорить его, даже Хоремхеб не сумел. Нофрет подумала, что верховный жрец Амона не предусмотрел такой возможности, но не стала разыскивать храм, чтобы убедиться в этом. Ей хватило и одной ночи в том ужасном месте.
Кийа вместе с толпой служанок и врачей не покидала своих покоев, а царь проводил с ней все время, не занятое молитвами. Тем временем в городе становилось все более неспокойно. Нофрет не приходилось слышать о стычках между жрецами и городской стражей, но она знала о постоянных всплесках возмущения из-за пустяков, о том, что придворных оскорбляют, стоит им показаться на улицах, что печати на дверях храмов сорваны и там совершаются обряды вопреки запрету царя — но не в храме Амона.
Жрецы Амона держали слово, данное Хоремхебу. Никто не пришел убивать царя. Западный берег реки был спокоен, по крайней мере, с виду, тогда как восточный рычал даже во сне.
Однажды утром, через несколько дней после побега Нофрет из города и храма, ей случилось быть у ворот, когда человек в одежде жреца попросил провести его к царю. Он не походил на сумасшедшего, однако для жреца Амона было настоящим безумием открыто появляться в таком месте.
Его сопровождали с десяток молодых людей с настороженными глазами, все высокие и крепко сложенные. Нофрет с изумлением узнала худого человека, которого видела тогда в храме. Может быть, и среди стражников были знакомые по драке на улице.
Царская стража пропустила их без задержки и возражений. Нофрет удивилась, хотя удивляться было нечему. Начальником стражи был Хоремхеб.
Жрецов Амона провели прямо к Эхнатону — им не пришлось полдня ждать, прежде чем у него появится желание говорить с ними. Когда они предстали перед царем, Нофрет находилась в зале, и совершенно законно, поскольку ее госпожа тоже сидела на троне. Девушка смотрела прямо перед собой, чтобы не встретиться взглядом с высоким, крепкого сложения человеком, стоявшим среди солдат, — все они были меньше него. Хоремхеб себя не выдаст, тем более что сам столько времени был солдатом.
По-видимому, он не узнал ее. Нофрет была одета как царская служанка, а не как рабыня, бесцельно разгуливающая по городу. Волосы ее были туго заплетены, тело скрыто под платьем из тонкого полотна. Она надеялась, что выглядит совсем иначе, чем та острая на язык девчонка, встреченная им в храме Амона.
Царь и царица, судя по всему, не замечали Хоремхеба и не чувствовали опасности, которую он представлял. Они были в своем самом великолепном и самом нечеловеческом обличье: сплошное сияние золота, словно на изображениях богов и богинь. В похожем на пещеру огромном пространстве зала приемов, где эхо металось, словно летучие мыши под крышей, они казались ослепительными, как солнце, и так же мало интересующимися земными глупостями.
Перед ними были и другие гости и просители — долгую череду царских милостей царь расточал охотно, если его посещала такая фантазия. Потом придут и другие, польщенные тем, что на них пал свет присутствия самого царя, а не только царицы.
Посланцы — вернее, посланец, потому что все остальные были просто телохранителями — отдали царю почести в подобающей форме, как жрецы одного бога живому воплощению другого. Они тонко, но ясно дали понять, что подчиняются власти, а не человеку, которому она сейчас принадлежит; богу, чьим живым воплощением он является, но не царю, отвернувшемуся от всех богов, кроме одного, созданного им самим.
Возможно, царь понял то, что они хотели сказать ему без слов, а может быть, и нет. Казалось, он никого не видит. Взор его был устремлен в бесконечное пространство зала, ум где-то блуждал, как и всегда, когда Эхнатон хотя бы ненадолго снисходил до того, чтобы быть царем.
Тонкий голос жреца пробудил его от мечтаний — голос певца, поставленный так, чтобы заполнять огромное пространство храма. Голос был не громок, не пронзителен, но у Нофрет от него заныли зубы.
— О, царь! — произнес жрец. Только титул, никаких изъявлений почтения. — Властелин Двух Царств, восставший против их богов, слушай слово Амона — он вечен, и будет повелителем и Богом, когда даже твои кости превратятся в земную пыль. Вернись на его пути. Оставь свое заблуждение. Служи ему, как служили твои отцы до тебя, или ты испытаешь силу его гнева.
Царь не шевельнулся на своем троне, но все его души спрятались в тело, и мысли тоже. Прозвучала открытая угроза его Богу.
— Если ты не исполнишь своего долга, — продолжал жрец, — Амон проклянет тебя и все твое потомство. Твоя линия умрет раньше тебя. Твое имя будет вырезано из списка имен царей и позабыто.
Глаза Нофрет уловили какое-то движение. Хоремхеб подавал знаки — страже, сообщникам, кто знает?
Никто другой не мог даже пошевельнуться. Голос жреца словно сковал их. Его слова владели всеми. Он заставил людей вспомнить, что такое страх: страх перед богами и перед теми, кто им служит.
Царь сидел недвижимо. Заговорив, он совсем не заикался. Голос был не так богат оттенками и громок, как у жреца, но он говорил ясно, каждое слово падало отдельно, словно каменное. — Кто допустил этого безумца явиться передо мной?
— Так говорит сам Амон, о царь, — продолжал жрец, словно не слыша.
— Уберите его, — приказал царь.
Стражники, стоявшие ближе всех, побледнели и покосились на Хоремхеба. Тот мотнул головой: «Выполняйте!» Они неохотно сдвинулись с мест.
— Нет, — сказал жрец, — нет. Я уйду по собственной воле и по воле моего Бога. Помни, царь. Вернись к Амону, или будешь навеки проклят.
Ропот прокатился по залу. По спине Нофрет пробежал холодок. Проклятие жреца могущественно. Проклятый царь бросал тень на все свое царство, на все земли и людей, на войны и на мир, на сев и урожай.
Царь не выказывал страха ни перед проклятием, ни перед человеком, угрожающим ему.
— Амон для меня ничто. Атон защитит меня.
Он должен был сказать именно это. Но по лицам придворных, сверканию их глаз, неподвижности взглядов, прежде не заметной или не замечаемой, было ясно: они любили своего царя не больше, чем жители города или жрецы.
Царь же не видел ничего, кроме своего Бога. Он поднялся, сжимая посох и плеть. Плеть — бусины из золота и лазурита на золотых шнурах — рассекла воздух.
— Уберите этого человека!
Стража снова смотрела на Хоремхеба, снова спрашивала его разрешения повиноваться своему повелителю и царю. Хоремхеб хмурился, но Нофрет заметила довольный блеск в его глазах. Он немного помедлил отдать приказ, пока царь стоял, трясясь от ярости, а жрец смотрел на него с выражением, напоминавшим сожаление.