— Его люди думают, что он молится в храме. А он совсем в другом месте — ходит в селение около гробниц и исполняет там самую простую работу.
— Не может быть. Властелин Двух Царств никогда бы… — Царица впервые обнаружила свои истинные чувства: смесь потрясения, скорби и недоверия, но Нофрет решила удовольствоваться и этим.
— Властелин Двух Царств ходит туда. Каждый день. Мой друг Иоханан — ты помнишь его? — привел меня в селение, и я сама видела. Я говорила с человеком, который мелет муку для пекарей, и это был твой отец. Ошибиться было невозможно.
— И все же ты ошиблась. Он царь и Бог. И не стал бы заниматься этим.
— Стал бы, лишившись последних мозгов.
Движение царицы было таким стремительным, что даже Нофрет, обладавшая отменной реакцией, не успела уклониться. Удар сбил ее с ног.
Она поднялась со звоном в ушах и колотящимся сердцем, слишком потрясенная, чтобы злиться.
— Мой отец, — произнесла царица, снова ставшая холодной, как лед, — не относится к людям, чье поведение позволено обсуждать таким, как ты.
Для Нофрет было бы разумно уползти прочь, придержав язык и изображая глубочайшее раскаяние. Но она не была ни разумной, ни раболепной и выпрямилась.
— Не веришь, пойди и посмотри сама!
Она ожидала, что госпожа ударит ее еще раз. Но царица оказалась более сдержанной и повернулась спиной к Нофрет. Служанки выстроились, чтобы сопровождать свою госпожу в зал приемов.
Нофрет осталась на месте, слишком рассерженная, чтобы бояться.
— Значит, не пойдешь? — крикнула она вслед. — Трусиха! Ты боишься убедиться, что это правда.
Царица промолчала. Нофрет и не ждала ответа. Однако вовсе не была обескуражена. Нет — не совсем…
Анхесенпаатон много дней не разговаривала с Нофрет, даже не давала никаких поручений. Девушку словно выставили за дверь. Молчание окружало ее стеной. Другие служанки, от которых всегда было мало толку, приходили в восторг от возможности приблизиться к госпоже.
Так жить было очень спокойно. Нофрет могла отправиться в гости в селение или побродить по городу, но желания не возникало. Она выполняла свои обязанности молча, прислуживая своей хозяйке как самая последняя из служанок, и заставляла себя быть спокойной и терпеливой.
На шестидесятый день во время аудиенции возник вопрос, требующий присутствия самого царя. Было позднее утро, и он, предположительно, погружался в беседу со своим Богом, но этот особый случай ждать не мог. Нофрет даже не знала, в чем дело: она находилась на крыше дворца цариц, выполняя тонкую работу: закладывала мелкие складочки на свежевыстиранных платьях хозяйки, и, придавив камнями, раскладывала сушиться на солнце. Судя по всему, на это уйдет весь день. Она терпеть не могла такую бесконечно скучную работу: все складочки одна к одной, а на каждом платье их сотни.
Служанка, пришедшая за ней, — одна из тех, кто особенно радовался разжалованию Нофрет, — была недовольна, что пришлось снова обращаться к ней, и выказала еще недовольство, небрежно толкнув ногой платье, которое Нофрет только что закончила и положила сушиться. Девушка сжала зубы и старательно оправила его.
Служанка удовлетворенно улыбнулась, но второй раз толкнуть платье не решилась. Пренебрежительно фыркнув, она надменно сказала:
— Ее величество требует тебя к себе.
Нофрет поднялась, расправляя спину.
— Требует? Меня? — Она осмотрелась. — Но я же не могу пойти сейчас. Осталось еще целых три придворных платья и самое лучшее, для торжественных выходов… — Девушка помолчала, как будто размышляя. — Ага! Какая же я глупая. Вот ты меня и заменишь.
Прежде чем служанка успела сказать хоть слово, Нофрет сунула ей в руки гору мокрого полотна и столкнула ее на колени.
— Проверь, чтобы все складочки точно совпали, и ни одной не пропусти. Полотно должно остаться белоснежным, без единого пятнышка, иначе тебе придется все делать заново.
Она помолчала, глядя на платье, которое пнула служанка, покачала головой и с огромным удовольствием сказала, очень печально:
— Какая жалость, это уже испорчено. Придется оттирать пемзой, но будь осторожна: оно самое тонкое из всех, просто дымка. Если повредишь, вряд ли хозяйка будет довольна.
«Месть сладка», — думала она, спеша по зову своей госпожи. У служанки даже не хватило соображения заметить, что Нофрет не имела права приказывать ей. Она подчинилась слепо, как все рабы, с обиженным видом, но и не подумав отказаться.
Вот в чем разница между рабами по необходимости и рабами по духу!
Царица вышла из зала приемов в заднюю комнату, где могла отдохнуть, отложить тяжелые скипетр и корону, чего-нибудь попить или поесть. Но скипетр был no-прежнему у нее в руках, корона на голове. Она ходила взад и вперед с беспокойством, не свойственным ей прежде.
Как только Нофрет вошла, ее госпожа резко повернулась, испугав служанок.
— Вон! — закричала она. — Убирайтесь вон!
Потрясенные, они мгновенно повиновались. Царица никогда не повышала на них голоса — никогда, насколько могла припомнить Нофрет, вообще не говорила громко. Мать отлично выучила ее говорить мягко, ласково и с царственной сдержанностью.
Она обратилась к Нофрет более мягко, но резкая нотка еще звучала в ее голосе:
— Моего отца нигде не могут найти.
— Ты знаешь, где он.
— Нет. Я знаю, где он по твоему мнению.
— Так пошли за ним кого-нибудь, — сказала Нофрет. И в лучшие времена у нее было не много терпения, а сейчас момент был явно не из лучших.
Анхесенпаатон выронила скипетр на столик. Скипетр звякнул, покатился, но не упал. Она ничего не заметила, схватила Нофрет за плечи и тряхнула. Нофрет почти упала на нее. Лицо царицы было очень взволнованным.
— Как я могу послать кого-нибудь туда? Люди же узнают!
— Что узнают? Что он сумасшедший? Это всему миру известно, и уже много лет.
— Нет! — закричала царица. — Что он ходит — туда. И делает — это.
— Ладно, — нетерпеливо произнесла Нофрет. — Я знаю, что царь годится только греть свой зад на троне, но он действительно отлично мелет муку для хлеба. Справляется с дневной работой за полдня, с утра и до полудня.
— Ох, — сказала царица, как будто ее ударили прямо в сердце. — Но это еще хуже! Я же не могу сказать вельможам Двух Царств, что их господин не может почтить их своим присутствием, потому что он пошел… Пошел…
— Тогда лучше соврать. Скажи, что он в глубоком трансе, полностью во власти своего Бога. В сущности, это правда. Несколько странный способ молиться, но это и есть молитва.
Царица снова заметалась, как львица, у которой отняли детеныша. Нофрет с изумлением поняла, что для ее госпожи отец был больше ребенком, нежели мужчиной. Она любила, прощала, даже боготворила его. Но никто, даже собственные дочери, никогда не видел в нем мужчину — такого, как другие мужчины.
Анхесенпаатон металась и что-то бормотала, очень быстро, так, что Нофрет не могла разобрать.
— Да. Да, я должна притвориться. Если кто-нибудь узнает — ох, если это правда, какой позор для нас! Это недостойно царя.
— Все достойно царя, — возразила Нофрет. — Может быть, он заведет новую моду. Ты только представь себе придворных дам в узких платьях, отправляющихся играть в хлебопеков!
— На голове у них парики, и духи капают прямо с лица… — Царица даже не улыбнулась. Нофрет подозревала; что, если бы не подведенные глаза, она бы уже заливалась слезами.
— Послушай, — сказала она резко, — послушай меня. К полудню он вернется, примет ванну и станет вполне царственным владыкой. Отложи решение дела до тех пор. Разве ты не можешь почувствовать себя плохо? В конце концов, сегодня так жарко, а ты недавно болела. Ты можешь возжелать отдыха и прохлады, возможно, даже купания в пруду с лотосами.
— Ладно, я сделаю так, как велит мне долг царицы, хотя я ненавижу ложь. — Она перестала метаться и рассеянно огляделась. Нофрет вложила ей в руку скипетр. Царица уставилась на него, потом на Нофрет. — Как бы мне хотелось тоже сбежать! Я бы работала на полях у реки, меня окружала бы прохладная зелень, а сверху светило солнце…
— Но ты не можешь, — закончила Нофрет ее мысль, — потому что царица не вправе делать такого. И царь тоже не должен.
— Царь делает то, что положено царю. — Она повторила это, как заученный урок, потом выпрямилась, как ее учили, и отправилась лгать прямо в глаза придворным Двух Царств.
Что именно сказала Анхесенпаатон царю по поводу его выходки, Нофрет не знала. Когда он вернулся, как бывало каждый день, его дочь-жена приняла самое холодное и царственное обличье, сидя на троне рядом с ним и не произнеся ничего, не предписанного придворным ритуалом. В эту ночь она отправилась к нему в спальню, чего не делала уже очень давно, и вышла не позже, чем взошла убывающая луна. Вернувшись, она долго молчала, и на ее лице Нофрет не прочла ничего.
Она уже почти решилась выспросить ее, не думая о последствиях, когда царица заговорила:
— Ты сказала правду. Отец молится Атону по его велению. Он сказал… — Ей было трудно заставить себя произнести эти слова, но в конце концов удалось. — Он сказал, что должен заниматься этим. Потому что Бог больше не хочет говорить не только с ним, но и ни с кем из вельмож. Отец надеется, что Бог захочет говорить с самым ничтожным из людей.
— Очень… Необычно, — заметила Нофрет, — для богов этой страны. Разве они не дают царям все, а цари уже дают остальным то, что пожелают?
— Боги поступают именно так, — согласилась Анхесенпаатон. — Но отец говорит, что Атон, наверное, не такой. — Она бросилась в постель, не заботясь о том, чтобы выглядеть изящной или царственной. Теперь царская дочь была самой собой: уже не ребенком, но еще и не женщиной, длинноногим и глазастым подростком. Под глазами залегли темные тени, в глазах мерцала темнота.
— Нофрет, — сказала она со спокойствием человека, до мозга костей охваченного страхом, — мне кажется, отец больше не думает так, как другие люди. Ни мгновения.