В отличие от господина Аи, Леа совсем не изменилась. Она всегда казалась Нофрет древней, но сильной, как старое искривленное дерево. Кожа ее была мягкой, не очень морщинистой, спина — прямой, ясные глаза смотрели со знакомой приветливостью. К своему изумлению, Нофрет почувствовала, как ее глаза наполнились слезами, а ведь она зареклась плакать в тот день, когда ее похитили и увезли в Митанни.
Она села на свое обычное место, на кипу ковров перед Леа, разлила по чашкам финиковое вино из кувшина, — и для Иоханана, вошедшего вслед за ней, тоже.
— Не хватает только Агарона, все остальные в сборе.
Она хотела сказать это легко, но получилось печально. Никто из апиру не улыбнулся. Леа кивнула.
— Хорошо, если бы Агарон был здесь. Мы возвращаемся к нему, — он живет среди людей Синая.
Нофрет ожидала этого. В Египте для них не было безопасного места.
— Но если вы уйдете, я никогда вас больше не унижу.
— Если только не пойдешь с нами.
Это сказала Леа, а не Иоханан, который вообще никогда ни единым словом не предлагал ей следовать за ним куда-либо.
Беспричинно рассердившись, Нофрет все-таки заставила себя подумать, прежде чем произнести наиболее подходящие слова.
— Вы же знаете, что я не могу оставить мою госпожу. И сейчас больше, чем когда бы то ни было.
— Почему? — поинтересовалась Леа.
Нофрет поглядела на нее, прищурившись, и не отвела взгляда.
— Если ты способна видеть истину или хотя бы слышать, что говорят повсюду в Египте, ты знаешь, что ее не любят, а во многих местах даже ненавидят.
— Потому, что она сделала то, чего царице делать не следует. — Леа покачала головой. — Да, я слышала людские пересуды. Много ли в них правды?
— А ты не видишь?
— Скажи мне, — попросила Леа.
— То, что она посылала за хеттским царевичем, — произнесла Нофрет, помолчав, — это правда. Правда и то, что она отказывалась выходить за кого-либо из египтян, пока смерть царевича, посланного к ней, не вынудила ее к этому. Тогда она приняла то, что должна была принять. Царица рискует жизнью своего деда, защищаясь от человека, который, как она полагает, убил уже двух царей и готов убить третьего.
— А пойдет ли он на это?
— Я… Так не думаю. — Нофрет сделала паузу, размышляя, не изменить ли свои слова, но оставила все как есть. — Он знает, что его время скоро придет. Господин Аи стар. Время и боги разделаются с ним прежде, чем его соперник лишится терпения. И, кроме того, его занимает страна Хатти. Вряд ли они так спокойно примирятся с убийством их царевича.
— Вряд ли, — согласилась Леа. — Но все войны кончаются, и солдаты возвращаются домой. Этого ли опасается твоя госпожа?
— Моя госпожа теперь выше страха. — Было почти приятно произнести эти слова; а потом сказать то, чего она не говорила никому, даже господину Аи: — Она безумна, как и ее отец, но бог не дал ей своей милости. Моя госпожа считает, что, если ей удастся обрести сына, любого, где угодно, она будет в безопасности.
— Ты же понимаешь, что этого быть не может, — вмешался Иоханан, — если только она не найдет себе взрослого мужчину, закаленного в войнах. Вроде этого хеттского царевича. Жаль, что его убили. Египет бы возненавидел такого царя, но, насколько я знаю его соплеменников, он мог бы достаточно успешно противостоять врагу своей госпожи.
— Он бы долго не протянул, — сказала Нофрет. — Ей нужен египтянин, молодой и сильный. Такого она не нашла. Все подходящие умерли или находятся далеко отсюда. От них избавлялись по очереди, год за годом. И никто этого не замечал, кроме моей госпожи. Моей бедной госпожи, чей ум надломлен.
— Так ли это? — спросила Леа. — Может быть, она ясно видит, и эта ясность пугает ее, и она бежит от нее? Царица распознала врага прежде, чем кто-либо другой. А если она видит еще больше? Вероятно, она знает, что должно произойти.
— Прежде она никогда не видела так ясно.
— Горе способно открыть глаза сердца. А она за свою короткую жизнь испытала больше горя, чем многие женщины преклонных лет.
— И все же она сама не своя. Бродит вдоль реки, якобы разыскивая дитя в корзинке. Рассказывает сама себе сказки о детях рабов и слуг, мечтает взять одно, а всем остальным угрожать смертью, если кто-нибудь осмелится оспаривать права такого наследника на престол. Она сочиняет всякие дикие истории и с таким полетом воображения, какого не встретишь у женщины со здравым умом.
— И все-таки она продолжает править, и не так уж плохо, иначе люди заговорили бы об этом.
— О чем тут еще говорить? Царица посылала в страну Хатти за мужем. Одного этого безумства довольно.
Леа покачала головой.
— Я думаю, ты ее недооцениваешь. Она в огромной опасности и прекрасно сознает это.
— Тогда почему же, — сказала Нофрет с неожиданной горячностью, — царица носится в своей колеснице так, будто бессмертна, и бродит у самой реки, искушая крокодилов?
— Может быть, она хочет казаться своим врагам незначительнее, чем на самом деле.
— Не слишком ли хорошо она притворяется? Нет, моя госпожа хочет умереть. Она сама так говорит, и говорит правду.
Наступило молчание. Нофрет вдруг заметила, что стиснула свою чашку с финиковым вином так, словно хочет ее раздавить. Она расслабила пальцы, поднесла чашку к губам и снова отставила, не отхлебнув. Сладость вина помешала бы ей говорить.
Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Иоханан медленно произнес:
— Он сказал, что мы будем обсуждать все это. Что, когда пожелает бог, царица станет такой, как ты говоришь: слабой духом, хрупкой и в большой опасности. А когда ее враг получит желаемое, он избавится от нее и возьмет себе более покладистую жену, попроще.
— Кто говорил тебе такое? — Но Нофрет знала, кто. Ей хотелось изгнать это знание из головы. — Это мертвый человек! Он по-прежнему рассуждает обо всем и ни о чем? Значит, он был в Фивах? Ведь уже несколько лет, как ты покинул Синай!
— Он все знал. И знал всегда. Его бог все ему показывает. Ум более слабого человека уже давно был бы сломлен этим.
— Ну, его ум сломлен давно. — Нофрет сплюнула, нарочито грубо. — Стало быть, он все предвидел. И что же он нам советует? Убить ее прежде, чем преданный военачальник сделает это вместо нас?
— Она погибнет, если останется здесь, — сказала Леа. — У царицы нет друзей, после смерти мужа ее некому защитить. У нее нет сына; если она и родит его, младенец будет легкой добычей для врага. Дети так легко умирают, а она еще не родила ни одного, который прожил бы хоть немного. У царицы нет защиты и очень мало надежды. Ее господин умрет, и другой овладеет ею. Ни один царевич из дальних стран не появится, чтобы защитить ее.
— Он ее не убьет, — возразила Нофрет. — Этот человек не остановится ни перед чем, но он хочет обладать ею самой, не меньше, чем царством. — Она повторяла слова господина Аи, а почему бы и нет? Он был умным человеком.
— Твоя госпожа носит в себе царское право, но не сына для царя. Получив две короны, он сразу же начнет искать женщину, которая даст ему наследника.
— Может быть, боги смилостивятся. Или он заведет себе наложницу. Сыновья таких женщин и прежде получали царство.
— Все это возможно, — заключила Леа. — Но может случиться и так, как предвидит царица. Она видит только смерть. Если бы она не послала в Хатти… Но Египет может вспомнить и ее отца, и то, что он сделал с древними богами.
— В Египте беспокойно, — вмешался Иоханан. — Люди поняли, что цари могут умирать не только от войн, старости или болезней, а от надоевшего царя можно избавиться и завести нового, который придется всем больше по вкусу. Теперь Египет видит себя под властью старого царя, слишком старого, чтобы обзавестись крепким сыном, и царицы, которая до сих пор рожала только дочерей, не способных к жизни. Царь и царица — жизнь и душа царства. Если правители так хрупки, что же будет с их страной? Сколько еще времени пройдет, прежде чем она зашатается и рухнет? И куда упадет, как не в руки тех, к кому царица посылала за царем, — чужого народа, который станет ее завоевателем?
Нофрет зажала уши, но его голос продолжал звучать — спокойно, безжалостно, произнося правду во всей ее беспощадной ясности. Когда голос смолк, она опустила руки. Иоханан склонился вперед, покачиваясь, как в детстве, когда он пребывал в расстроенных чувствах из-за какой-нибудь мелочи, составлявшей для мальчика целый мир. Теперь он был мужчиной, и Нофрет почти верила, что он переживает так же сильно, как и она.
— Значит, надеяться нам не на что. Остается только сдаться перед обстоятельствами — другого выбора нет.
— Ее отец так не считает, — заметил Иоханан. — Он говорил, что в свое время, когда мне уже не будет жизни в Фивах, а Египет окажется под управлением старика и женщины, которая хотела получить царя из другого царства, я должен буду принести царице Египта надежду и освободить ее.
— То есть убить?
Иоханан замотал головой, нетерпеливо, как в юности, и с возмущением.
— Ты слепа или просто боишься увидеть то, что прямо у тебя перед глазами?
— Она не сможет пойти по пути своего отца, — возразила Нофрет. — Только счастливый случай и бог спасли его от разоблачения. Вряд ли нам удастся повторить это.
— Нужно немного воображения, — заговорила Леа, с сочувствием встречая их удивленные взгляды. — Царица и не захочет уйти. Ее отец принадлежал только своему Богу. Она же всегда и навсегда принадлежит Египту и ни за что не уйдет по собственной воле.
— Она умрет здесь, — сказала Нофрет. — Она хочет этого, настаивает на этом.
— И ты ей позволишь? — Иоханан всплеснул руками. — Бабушка, ведь ты же сама заставила меня прийти сюда! А теперь говоришь, что все бесполезно.
— Разве я так сказала? — Невозмутимость Леа могла привести в отчаяние кого угодно. — Я не говорила, что ты должен убивать царицу, но нельзя позволить, чтобы ее убили.
— Тогда как же… — спросили Нофрет и Иоханан одновременно и замолчали, одинаково озадаченные и одинаково возмущенные.