Уильям Лэнтри нагнулся и начертил пентаграмму[5] на цементном полу рядом с одним телом, другим, третьим. Минут через пять, непрестанно оглядываясь, не пришёл ли кто, он успел пометить голубым мелком около ста тел: работал он быстро, бесшумно и оперативно. Исполнив задуманное, он выпрямился и спрятал мелок в карман.
Время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым…
Он лежал в земле столетия кряду, и сквозь толщу земли до него доходили мысли и самые сокровенные желания людей, которые копошились там, на поверхности. Он жадно их всасывал, подобно большой подземной губке. Из тёмных глубин его памяти той смерти, глубоко зарытой и увенчанной, придавленной надгробием, он извлекал преследовавшее его видение: чёрная пишущая машинка печатает на белой бумаге ровные чёрные строчки его заклинания:
«Время настало всем добрым людям…
Уильям Лэнтри».
Другие слова…
Прыг-скок, обвалился потолок. Нет, не так. Покойник раз-два, прыг-скок, обвалился Крематорий, раз-два…
Лазарь, восстань же из мёртвых…
Он знает все правильные слова. Осталось только произнести их, как произносили эти заклинания одно столетие за другим. Он лишь взмахнёт руками и произнесёт свои заклинания, магические слова, вызывающие к жизни тёмные силы, и тогда мёртвые содрогнутся, восстанут и пойдут.
А когда они восстанут из праха, он поведёт их в город, и они будут убивать, убивать всех подряд на своём пути, и те тоже будут восставать и идти. К исходу дня в их рядах будут тысячи и тысячи новых соратников, они вольются в их шеренги и будут шагать вместе с ним, сея повсюду новую и новую смерть. А что же эти наивные, бестолковые обыватели? Они будут совершенно не подготовлены к их триумфальному шествию, они будут растеряны и беззащитны. Они будут обречены на поражение в войне, которую он им объявил, но о которой они ничего не подозревают. Они не верят в то, что такое вообще возможно, всё будет кончено прежде, чем они успеют осознать, что не всё на свете подчиняется логическим законам, что их хвалёный здравый смысл может быть грубо растоптан.
Он воздел кверху руки. Губы его шевелились. Он промолвил заклинания. Начал с заунывного шёпота нараспев, затем голос его окреп, громче, громче. Он твердил слова заклинания снова и снова. Глаза его были крепко зажмурены, брови насуплены, тело раскачивалось в монотонном ритме. Он заклинал мёртвых, всё убыстряя и убыстряя поток речи. Он двинулся вперёд, проходя между рядами мертвецов, безотчётно твердя одно и то же. Его уже самого начала околдовывать придуманная им формула, он как зачарованный нагнулся и стал метить мелком следующие и следующие тела: возле каждого трупа он выводил правильную пентаграмму на цементном полу, на манер древних колдунов и шаманов. Он улыбался и был уверен в своих силах, в своём могуществе. Вот сейчас, ещё одно мгновение, и мёртвые тела задрожат и медленно поднимутся, зашевелятся и спадут их смертные покровы, они восстанут, чтобы присоединиться к нему в его борьбе.
Руки его были воздеты к потолку, голова ритмично кивала в такт тарабарщине, он творил пассы над рядами мертвецов. Он говорил всё громче, почти кричал, впадая в экстаз, напрягшись всем своим существом, сияя глубоко запавшими в глазницах, исполненных истовой верой глазах.
— Теперь, — воскликнул он, — восстаньте из мёртвых, все вы, восстаньте!
И… ничего не случилось.
— Восстаньте! — кричал он с мукой и мольбой отчаянным голосом.
Простыни не шелохнулись, продолжали лежать, драпируя голубоватыми складками мёртвые тела.
— Слушайте и повинуйтесь! — приказывал он.
И снова, и снова призывал их и молил. Сначала всех скопом, а потом перешёл к индивидуальному подходу к каждому покойнику. Покойники не отвечали на его призывы и заклинания. Его одинокая фигура шагала по цементному полу бывшего склада, размахивала руками, кланялась и помечала жмуриков голубыми пентаграммами.
Лэнтри был бледен. Он облизнул губы и зашептал пересохшим горлом:
— Ну же, вставайте, не медлите, вставайте! Они же вставали, всегда вставали, целые тысячелетия они всегда повиновались и восставали из могил! Когда ты рисуешь знак — вот так, когда произносишь слово — вот так, они всегда восстают! А вы-то, вы-то почему не повинуетесь? Давайте, живее, пока они не вернулись!
Помещение бывшего склада было погружено в глубокие тени, перегороженные стальными балками и стеллажами. В сумраке пустого склада, под гулким потолком только отзывалось эхом его страстное бормотание и мольбы бессильного в ярости и отчаянии ожившего мертвеца, одинокого на тропе войны с целым миром.
Через широко раскрытые ворота склада он увидел, как на небе гаснут последние бледные звёзды.
Шёл 2349 год.
Глаза его потухли, руки бессильно опустились. Он стоял неподвижно, погружённый в пучину отчаяния.
Были времена, когда люди вздрагивали от звука хлопающих на сквозняке ставен и дверей в пустом доме, раньше люди суеверно крестились распятием и аконитом,[6] верили в то, что мертвецы могут свободно расхаживать по земле, верили в оборотней-Вампиров, в вислоухих белых волков. И пока люди будут продолжать в них верить, Вампиры, вурдалаки и белые волки будут продолжать существовать в природе. Человеческий разум порождал их и придавал им материальное воплощение.
Однако…
Он окинул взглядом ровные ряды укрытых простынями тел.
Эти люди не верили во всякую чертовщину.
Никогда не верили и не могли верить. При жизни им и в голову-то не могло прийти, что мертвецы могут ходить. Они передвигались иным способом: улетали в трубу Крематория. У этих людей не было ни времени, ни места для суеверий, они никогда не вздрагивали от необъяснимых явлений, не боялись темноты. Мертвецы не умеют ходить, это лишено всякой логики и смысла. Сейчас всё-таки 2349 год на дворе!
Отсюда следует логическое заключение, что лежащие перед ним мертвецы не могут восстать и пойти. Они будут лежать такими же мёртвыми, плоскими и холодными, как сейчас. И ничто — ни начертанные мелком пентаграммы, ни мольбы, ни проклятия, никакое порядочное суеверие не могло вдохнуть в них жизнь и заставить встать и пойти. Они были покойниками в полном смысле этого слова, а главное, они знали, что они покойники, и вели себя, как положено покойникам.
Он был совершенно одинок.
На свете было много живых людей, которые передвигались по поверхности в своих «тараканах», попивали прохладительные и горячительные напитки в небольших полутёмных придорожных барах, целовали своих женщин и вели долгие добропорядочные трезвые разговоры дни напролёт, они всё говорили и говорили, эти живые люди.
А он? Он был неживой.
Всё тепло, что у него имелось, появлялось в нём благодаря трению, производимому движениями.
Вот лежат здесь, в этом складском помещении, две сотни хладных трупов на цементном полу. Первые за добрую сотню лет покойники, которым позволили в силу сложившихся обстоятельств побыть самими собой, покойниками то есть, лишний часок-другой. Первые трупы, не отправленные немедленно в топку, чтобы там сгореть как спички, один за другим.
Он должен был радоваться их компании, чувствовать себя не так одиноко, ощущать себя одним из них.
А он не радовался, не чувствовал и не ощущал.
Они ведь были безнадёжно и бесповоротно мертвы. Они же не верили в то, что мёртвые могут разгуливать на свободе. Сердце перестало биться — значит, человек окончательно умер. Он мертвее его, мертвеца.
Итак, он в полном одиночестве. Наверное, не было ещё на земле более одинокого, чем он, человека. Это одиночество ширилось, заливая ему грудь, поднималось к горлу, душило его.
Уильям Лэнтри неожиданно оглянулся и оторопел.
Пока он тут стоял, погружённый в переживания, в помещение бывшего склада кто-то вошёл. Седовласый высокий мужчина в рыжевато-коричневом демисезонном пальто, без шляпы. И как долго он уже здесь находился, определить не было никакой возможности.
И непонятно, что он вообще здесь делал. Лэнтри развернулся всем корпусом и направился Медленным шагом к выходу из морга. Проходя мимо незнакомца, он невольно оглянулся на него и встретил любопытствующий ответный взгляд того, устремлённый прямо на него, Лэнтри. Интересно, слышал ли он что-нибудь? Все его заклинания, мольбы и проклятия, которые он кричал этим жмурикам? Подозревает ли что-то нехорошее? Лэнтри ещё больше замедлил шаг. Видел ли этот седой, как он, Лэнтри, рисовал на цементном полу голубым мелком таинственные знаки? И потом, способен ли незнакомец ассоциировать их с древними предрассудками? Скорее всего нет, не способен.
Дойдя до двери склада, Лэнтри остановился. На какое-то мгновение ему вдруг остро захотелось, чтобы он сейчас тоже лежал на цементном полу, чтобы он снова оказался холодным и мёртвым, чтобы его окостеневшее тело подняли и унесли к какой-нибудь далёкой-предалекой топке, чтобы он превратился в шипящих языках пламени в горстку пепла. Если он действительно остался один-одинёшенек, если не может созвать под свои знамёна армию мертвецов, чтобы повести её на священную войну… тогда стоит ли продолжать борьбу? Убивать и убивать? Да, он может отправить на тот свет ещё несколько тысяч живых людей. Но ему этого вовсе не достаточно для достижения намеченной цели. Он может только стараться унести как можно больше жизней, прежде чем его возьмут под белы руки и потащат в огонь.
Он посмотрел в холодное утреннее небо.
В сумрачных высотах ракета прочертила своим огненным языком яркий след.
Марс горел красной точкой среди других утренних звёзд.
Марс. Библиотека и та разговорчивая библиотекарша. Их беседа. О том о сём. И о людях, возвращавшихся с Марса. Могилы, надгробия.
Лэнтри вдруг словно осенило, он чуть не закричал от радости. Усилием воли он сдержался и не протянул руку к этой горящей красным цветом точке. Прекрасная алая звезда на тёмном небосклоне. Чудесная далёкая звезда, заново подарившая ему надежду. Если б в его груди билось живое, горячее сердце, оно бы неистово заколотилось в этот момент, он бы вспотел, пульс его застучал бы как кузнечный молот и слёзы бы навернулись на глаза.