Джемайма боялась не столько Филипа – он все же был ее мужем, заинтересованным в ее существовании, – а Люциуса Громвеля. Она поняла, что всегда недооценивала его, высмеивая его старомодные костюмы и вычурные манеры. Он ей не нравился потому, что нравился Филипу. Но Громвель, несмотря на свои недостатки, был внушителен. Это он привел их сюда, и, похоже, это он всем заправлял.
– Где он? – спросила она. – Ваш приятель. – Ей претило произносить вслух его имя.
– Пошел разбираться с Халом и каретой. Скоро будет.
Воздух был промозглым и прохладным. Она огляделась. Ее привели в длинную, низкую комнату, чуть ли не галерею на верхнем этаже здания. За ней была еще одна комната, но дверь туда была закрыта. Они увели девушку куда-то туда. Сначала Громвель ее караулил, потом Ричард.
Стены были отделаны панелями темного дерева, расколотыми и треснувшими, а со стороны реки серыми от плесени. Штукатурка осыпалась с провисающего потолка, украшенного старомодной лепниной в виде роз и лент со следами копоти от свечей. Из одного угла веяло сыростью. Тут был высокий резной камин, но очаг был забит сажей и пеплом. Вся меблировка состояла из трех стульев, топорно сделанного буфета и скамьи с высокой спинкой, на которой она сидела.
– Мне холодно, – жалобно сказала она.
Филип кивнул в сторону второй комнаты:
– Там прочищен дымоход и огонь разведен. Но надо чуть подождать. Он немного дымит.
– Я не хочу видеть их. Ричарда и Громвеля.
– Значит, не увидите. Разве что мимоходом.
– Я хочу в Сайр, – сказала она, пытаясь придать голосу ноту властности. – Я хочу видеть отца. Велите подать экипаж.
– Сейчас это невозможно. – Он говорил терпеливо, как с ребенком. – Вы знаете это. На мосту никакого движения. Мы поедем туда позже, если пожелаете, если король разрешит мне взять отпуск. Возможно, в конце недели.
– Куда Мэри запропастилась? Она нужна мне.
– Она скоро вернется. Я послал ее купить еды и вина. Лавки на мосту опустошили, поэтому ей понадобится какое-то время. В любом случае я должен с вами сначала поговорить.
Филип сел на скамью рядом и взял ее руку, которая лежала на коленях. Она позволила ему это, безразличная, как мертвая рыба. Она отвернула голову и уставилась через окно на реку, позволив глазам пересечь гладь воды в сторону обуглившегося обрубка башни Святого Павла.
– Вы должны меня простить, милая, – сказал он низким ласковым голосом. – Я разговаривал с вами непростительно грубо после Пожарного суда. Я был в такой ярости, что не понимал, что говорю. Я никогда себя не прощу.
– Вы были жестоки, сэр, – сказала она, едва сдерживая слезы. – Вы оскорбили меня перед слугами, перед незнакомыми людьми. Вы…
– Любовь моя, все из-за этого чертовски несправедливого вердикта. Пултон наверняка подкупил судей. У меня помутился разум, будто дьявол в меня вселился, и я в гневе выпалил столько лжи. – Внезапно он поднес ее руку к своим губам. – Будьте моим священником, – сказал он. – Я признался вам в своих грехах, какими бы тяжкими они ни были. Умоляю вас, дайте мне отпущение грехов.
Его слова ласкали ее слух. Но она не была способна произнести слова прощения. Тем не менее он уловил, что она смягчилась, и покрыл ее руку поцелуями. Она пыталась оттянуть капитуляцию.
– Что с девушкой? – спросила она. – Что вы с ней сделали?
– Она вполне невредима. Она в каморке за спальней, где разожгли огонь. Ричард за ней приглядывает.
– Он должен проявить доброту. Она мне помогла. – Она сделала паузу, а потом добавила многозначительно: – Когда другие были не добры.
Филип стиснул ее руку:
– Ваша доброта делает вам честь. Но, боюсь, девушка – шпионка. Она кузина Хэксби, что означает: она – шпионка Пултона.
Она покачала головой:
– Мне все равно. Она была добра.
– Она помогла не по доброте душевной – это был расчет.
– Я вам не верю, Филип. Даже если это так, вы не должны причинить ей вред.
– Посмотрим. Люциус добьется от нее правды.
– Люциус, – сказала она, хватаясь за еще одну возможность пожаловаться. – Почему всегда он?
Филип выпустил ее руку и отстранился, будто хотел получше рассмотреть ее лицо.
– Он храбрый малый. Судьба была к нему сурова, но лучшего друга не пожелаешь, когда все идет наперекосяк.
– Лучший сводник, вы имеете в виду, – выпалила она. Живот пронзила боль при одной мысли об этом. – Он поставляет вам женщин, Филип, и вы называете это дружбой. А что? Он даже уступает вам свою комнату в Клиффордс-инн, где вы можете встречаться со своей любовницей. – Последние слова она сказала со злостью. Она встала, смахнув его руку. Отступила от него, подняв руки, словно защищалась. – С вашей любовницей, – повторила она. – Вы отвратительны. Не подходите ко мне.
Филип улыбался, будто она произнесла лучшую шутку на свете:
– Я вам говорил, Джемайма. Селия Хэмпни? Эта ужасная женщина не была моей любовницей. Она была любовницей Люциуса. – (Джемайма открыла рот, но ничего не сказала.) – Признаюсь, я поучаствовал в этом деле. Если кто и был сводником, боюсь, это я. Я хотел оказать Люциусу услугу, не в обиду себе. Он всегда знал, как играть роль любовника, даже когда мы были молоды. Я попросил его испытать удачу с этой Хэмпни. Одолжил ему денег, чтобы обставить комнату для свидания. Почему бы и нет? Она выглядела как полуживая лошадь, но была богатой вдовой и любила развлечения. Если бы Люциус на ней женился, его финансовые дела вмиг бы поправились. Я надеялся, что ему, по крайней мере, удастся уговорить ее поддержать меня в деле Драгон-Ярда, даже если она не выйдет за него. Это бы сыграло решающую роль. Вы ведь слышали, что говорили в Пожарном суде сегодня.
– Я… я вам не верю.
– И тем не менее это правда. – Он откинулся назад, все еще улыбаясь. – И вот он с ней знакомится…
– Вы сами встречались с этой шлюхой?
– Я? Конечно не встречался. Зачем? Кроме того… – Он поднялся и подошел к ней. Остановился на расстоянии вытянутой руки, но не попытался прикоснуться. – Как я могу смотреть на других женщин, когда у меня есть вы? – У него были глаза как у собаки – карие, полные преданности. – Люциус завоевал ее сердце довольно легко, – продолжил он. – Но выяснилось, что ей не нужен был муж. Ей нужен был мужчина, который бы ее развлекал и спал с ней. А когда она стала подозревать, что он ухаживает за ней из-за Драгон-Ярда и ее денег, это ее разозлило. Конечно, так и было на самом деле, но она должна была понимать, что не все намерения полностью чисты.
– А потом, – сказала Джемайма, – а потом…
Он перестал улыбаться.
– Потом кто-то заколол ее, и она умерла.
Глава 44
Господь был милостив, по крайней мере, в малом. Лимбери послал Кислую Мину добыть еще топлива для камина.
– Мы в соседней комнате, – сообщил Кэт Лимбери. – Помни это. Никто тебя не услышит, никто, кроме нас. Деваться тебе некуда. – Он скривил губы. – На твоем месте я бы не двигался – не заметишь, как окажешься в реке.
Она пристально на него посмотрела, но ничего не сказала. Он запер дверь. Она слышала, как щелкнула щеколда, а потом лязгнул затвор.
Запястья горели от веревки, которой они были крепко связаны. Она тщетно попыталась пошевелить руками. Веревка проходила поверх правого рукава. Она вытянула шею и впилась в ткань зубами. Меньше чем через минуту давление на запястья ослабело. Всего чуть-чуть, но это вселяло надежду. Теперь она могла двигать запястьями, одно относительно другого. Она тщетно пыталась дотянуться до кармана, висевшего у нее на талии под юбкой. Они ее не обыскали, и нож по-прежнему был при ней. Но его было не достать, как она ни тянула к нему пальцы.
В соседней комнате сквозь клокотание воды послышались шаги. Она напряглась. Через мгновение раздался грохот, от которого задрожал пол, будто кто-то бросил что-то тяжелое. Потом знакомое лязганье кочерги, выгребающей золу из камина.
Позади нее на сиденье уборной лежала деревянная крышка, которой когда-то прикрывали отверстие. Петли заржавели, и крышка теперь лежала отдельно. Ржавые половинки петель были закреплены на дереве сиденья.
Кэт опустилась на колени перед уборной, под ней бурлила река. Она поднесла связанные запястья к зазубренному остатку петли и стала тереть веревку о шероховатый край металла, взад-вперед, взад-вперед…
От трения образовалось тепло, а тепло обжигало ее воспаленную кожу. От усталости она сделалась неловкой. Ржавое железо впилось в нежную кожу чуть выше внутренней стороны запястья. Она затаила дыхание, подавляя крик боли, и продолжила тереть веревку о петлю.
Одна прядь отделилась. На сиденье уборной появились пятна крови. Потом еще одна прядь отделилась. Плечи и руки саднило, но она не останавливалась. В горле так пересохло, что она не могла сглотнуть.
Третья прядь отделилась, и веревка наконец поддалась и ослабла.
Она села на корточки, тяжело дыша. Кислая Мина может вернуться в любую минуту или, что, вероятно, еще хуже, Лимбери или Громвель. Звуки в соседней комнате стихли. Ей был слышен только нескончаемый плеск воды внизу.
Она снова принялась за работу. Ее мышцы уже задеревенели. С нее лил пот, и короткая передышка дала возможность остудиться. Она переместилась ко второй петле, меньшей по размеру, но не затупившейся от трения веревкой.
Через пять минут она была свободна. Она смотрела на запястья, почти не веря своим глазам. Подняла руки над головой и потянулась. Спихнула веревку в отверстие. Та, извиваясь, упала во вспенившуюся воду и исчезла в глубине.
Колени пронзила боль, когда Кэт оперлась о сиденье уборной и поднялась на ноги. Она размяла пальцы. Оба запястья были в крови.
Она вынула нож. Ощущение знакомой вещи в руке успокоило ее. Она подошла к двери и прислушалась. Никакого движения. Хотя ей послышались какие-то неясные звуки, похожие на голоса, смешавшиеся с ревом реки. Но эти звуки, поняла она, не исходили из соседней комнаты.
Было только два пути выбраться из уборной: через окно и в реку или через дверь в дом, полный врагов. Очень осторожно она попробовала сдвинуть щеколду. Та не двигалась. Кэт остановилась и прислушалась. Потом толкнула дверь. Та слегка сместилась в коробе.