– Вернете долг Марвуду? – спросила Кэт, когда они остались одни.
– По крайней мере, вернем ему десять фунтов.
– Почему не больше?
– Нам нужны деньги. Если будешь хорошо себя чувствовать, можешь отнести ему деньги завтра.
– Конечно, я буду хорошо себя чувствовать, сэр, – сказала она. – А остальная часть долга?
– Скажешь, пусть он подождет немного. Он дал нам срок восемь недель, не так ли? После всего, что он сделал с тобой, он, по меньшей мере, должен быть терпеливым. И, кстати, я не забыл о деньгах, которые должен тебе.
Кэт попыталась сменить разговор:
– Кстати, о наемных экипажах. Вам понадобится такой сегодня вечером, когда вы будете возвращаться во двор «Трех петухов». Послать привратника за экипажем?
– Подожди, не сейчас. Мне нужно кое-что тебе сказать. – Он замолк и украдкой оглядел комнату, будто желая убедиться, что, кроме них, в ней никого нет. – Это касается тебя. Сядь так, чтобы я мог тебя видеть.
Она сделала, как он велел.
– Я отлично себя чувствую, сэр. Вполне способна вернуться завтра за чертежную доску. Я…
– Речь не об этом, – сказал он. – Я беспокоюсь за тебя.
– Нет причины, сэр.
Он вытянул руку, и они оба смотрели, как она дрожит.
– Мне не становится лучше, – сказал он. – Не думаю, что вообще станет. Что будет с тобой, когда я уйду?
– Ну, это еще не…
– Или если я не смогу больше работать? В самом деле, что делать, если такое время настанет? Как жить?
– Я найду способ обеспечить нас обоих. Возможно, архитектор Рен…
– Я думал-думал и вот что решил.
Кэт с удивлением взглянула на него. Его голос звучал тверже, чем обычно.
– Я хочу предложить тебе контракт, – продолжил он. – Деловой, с четкими выгодами, правами и обязанностями для обеих сторон. Договор, который регулируется законом.
– Для чего? У нас и так все хорошо.
– Я предлагаю тебе выйти за меня замуж.
– Замуж за вас? – Она вскочила, опрокинув стул, и отпрянула от него. – Выйти за вас? Боже правый, сэр, вы сошли с ума?
Глава 50
– Госпожа?
Голос вкрался в сон Джемаймы, отчаянную мешанину из пламени, криков и рушащихся зданий.
Она открыла глаза, обрадовавшись, что ее разбудили. Над ней склонилось круглое лицо Хестер, блестевшее от пота. Она насупилась и кусала губы в тревоге. На секунду Джемайма подумала: а где же Мэри? Она открыла было рот, чтобы спросить, и тут на нее нахлынули воспоминания вчерашнего дня.
– Госпожа, там внизу джентльмен. Вы просили вас разбудить.
По освещению Джемайма поняла, что был вечер, не поздний, так как еще не было темно: просто цвета стали приглушенными, а контуры смягчились.
– Кто это?
– Мистер Чиффинч. Он с хозяином в кабинете.
– Принеси мне халат. Помоги мне сесть.
Хестер была девушкой усердной, но глупой, а от страха сделать что-то не так становилась еще более неуклюжей, чем обычно. Боль в животе Джемаймы вдруг усилилась. Повязки промокли. Их необходимо сменить, простыни, возможно, тоже.
При мысли о том, чтó все это означает, ее охватило отчаяние и глаза наполнились слезами. Можно ли скорбеть об утрате кого-то, кто еще не родился? Конечно можно.
И конечно, она скорбела по Мэри тоже. Но это другое.
Хестер просунула руки хозяйки в рукава халата. Джемайма сносила неуклюжесть служанки с терпением, достойным, по ее мнению, святого. Какое это теперь имеет значение?
Вчера вечером ее по очереди осмотрели повитуха и врач. Оба сказали, каждый по-своему, как печальна ее утрата, но ни один, ни другой не видели причин, почему бы она не смогла в будущем выносить здорового ребенка. Врач вызвался прописать новый курс лечения. Повитуха пообещала за нее молиться, в чем, вероятно, было больше прока.
Когда Джемайму усадили, отерли ее лицо губкой, наложили на него косметику и вложили ей в руку книгу, она отослала Хестер, велев принести ей чашку шоколада.
– Проследи, чтобы моему мужу сказали, что я проснулась и хочу его видеть.
Она ждала, гадая, зачем пожаловал Чиффинч, и прокручивая в уме, что она хотела сказать Филипу. Ждать пришлось недолго, она услышала шаги внизу и мужские голоса. Входная дверь открылась и закрылась. Она слышала, как Филип поднимается по лестнице. Он двигался медленнее, чем обычно, и останавливался через несколько ступеней, как ее отец, передохнуть и отдышаться.
Он постучал и вошел. Справился о ее самочувствии.
– Неплохо, – сказала она, принимая во внимание то, что случилось с ней вчера.
Он кивнул и встал у окна.
– Итак, сэр. Что от вас было нужно Чиффинчу?
Он резко повернулся. Она не могла рассмотреть его лицо, так как свет падал сзади.
– Он приходил предупредить меня, что король рассержен.
Она посмотрела на него непонимающе:
– На кого?
– На меня. Я отстранен – я больше не камергер королевской спальни. Это означает, что я обеднел на пятьсот фунтов в год. Не говоря о всем прочем.
Она знала, по крайней мере частично, что значит «все прочее»: положение при дворе, доступ к королю, возможность нашептывать нужные слова на ухо влиятельным людям, небольшие подарки от менее влиятельных людей, возможность ослеплять своим великолепием торговцев, чтобы получить бессрочный кредит.
– Через пару дней все начнут требовать уплаты долгов, – продолжил он унылым тоном. – Придется продать фригольд в Драгон-Ярде. За любую цену. Если только ваш отец…
– Конечно, мне жаль, – сказала она, уклоняясь от ответа. – Но, по крайней мере, мы больше не будем привязаны ко двору.
– И это еще не все. Король выслал меня. Мне запрещено приближаться к Лондону ближе чем на двадцать миль. – Он отошел от окна, приблизился к постели и посмотрел на жену волком. – Это все из-за проклятого дела Драгон-Ярда, – гневно прорычал он. – Пултон распустил при дворе гнусные слухи обо мне. Арлингтон и его марионетка Уильямсон используют случившееся, чтобы подорвать положение Чиффинча. Знаете, что это за слухи? Будто я подкупил Люциуса, чтобы тот волочился за госпожой Хэмпни, дабы заручиться ее поддержкой, и что он убил ее, когда она отказалась делать то, что он хотел.
Ее пальцы теребили вышивку на покрывале. Она старалась говорить непринужденно.
– Но разве это не правда? Вы ведь попросили Громвеля поухаживать за ней? Разве не потому вы были готовы заплатить за печатание его книги? И бог знает за что еще. И разве вы не приглашали его сюда, в наш дом, не сажали за мой стол?
– Ну да, в каком-то смысле. Я объяснил вам все это тогда, на мосту. – Его голос терял уверенность. – Но убить ее? Зачем ему было это делать? Он клялся мне, что пальцем ее не тронул. Ну, в этом смысле… Кроме того…
Джемайма внимательно смотрела на него:
– Кроме того, что, сэр?
Он сглотнул.
– Вы ведь не думаете, что я занимался с ней любовью, нет? Я…
В дверь постучали. Филип выругался, ринулся к двери и распахнул ее. За дверью стояла Хестер с подносом. Он схватил горшочек с шоколадом и швырнул его на ступени. Хестер убежала в слезах, ее рыдания были еще долго слышны.
Он захлопнул дверь и запер ее.
– Не знаю, чему верить, – холодно сказала она. На самом деле она была склонна сейчас верить ему, но лучше не подавать виду. До поры до времени.
Филип попытался обуздать свой гнев.
– Клянусь, это Громвель был любовником Селии, не я.
– Что еще он для вас делал?
– Помог Ричарду перенести ее тело и закопать в руинах. Он боялся, что, если бы ее обнаружили там, где она была, его могли бы арестовать за убийство, и тогда все, что касается Драгон-Ярда, вышло бы наружу. – Он сел на край кровати. – Есть еще кое-что похуже насчет Громвеля. Лучше вам знать все. Ходят слухи о коротышке-клерке, который погиб во время пожара в своих комнатах в Клиффордс-инн. Знаете, он служил в Пожарном суде, поэтому, должно быть, знал о Драгон-Ярде. Говорят, ему было что-то известно об убийстве вдовы и он пытался шантажировать Громвеля.
«Вполне правдоподобно, – подумала Джемайма. – По крайней мере, что касается шантажа». Она видела доказательство, спрятанное в шкафу Филипа, – письмо с угрозами, которое Т. Ч. послал Громвелю. И Филип тоже его видел. Что ж, он не был с ней полностью откровенен.
– И… еще какая-то несуразица по поводу служанки вдовы. Оказывается, эта глупая девка повесилась в Ламбете. С горя от смерти не то матери, не то госпожи. Но теперь говорят, что это Громвель ее убил, чтобы не болтала о его связи с ее хозяйкой.
– Конечно, это он убил девушку, – сказала Джемайма. – И клерка. И шлюху.
Филип пожал плечами:
– Король уверен, что все это моя вина. Что я использовал Люциуса, как обезьяна использовала кошачью лапу, чтобы таскать каштаны из огня.
– Громвель мертв, – заметила она, надеясь, что в ее голосе не слышится злорадство. – Никто ничего не может доказать. Ни он. Ни король. Он не может вас обвинять в том, что Громвель, возможно, сделал или не сделал.
Он покачал головой:
– Дело не в доказательствах. Дело в том, во что король верит. Как говорит Чиффинч, он полагает, что я пытался вмешаться в работу Пожарного суда, и это разгневало его больше всего, поскольку он хочет, чтобы суд казался справедливейшим. А вчерашняя стычка на Лондонском мосту…
– Стычка? – сказала она. – Вы так это называете? Громвель мертв, убита Мэри, которая пыталась мне помочь. И вы сами убили мою бедную Мэри.
Он отшатнулся от нее.
– Я заколол ее при самозащите, мадам. Клянусь. Даже Чиффинч со мной в этом согласен. Что еще я мог сделать? Она потеряла разум и стала неуправляемой. Она могла вас убить.
Она чуть не рассмеялась над столь нелепым предположением. Она наклонилась вперед и указала на него пальцем:
– Так вот, сэр, все это случилось из-за вас и вашего друга Громвеля. Я оказалась там только потому, что вы вытащили меня из моей кареты и держали в этом ужасном месте, где я чуть заживо не сгорела. Что касается вашего поведения со мной в Пожарном суде…
– Люциус думал…