и из римлян, ни из латинов, не поступил к нему на службу.
– Пирр предложил римлянам мир. Он был слишком дальновидным воином, чтобы не сознавать невыгоду своего положения, и слишком искусным политиком, чтобы не воспользоваться своевременно для заключения мира такой минутой, когда он находился в самом благоприятном для него положении. Он надеялся, что под влиянием первого впечатления, произведенного великой битвой, ему удастся склонить Рим к признанию независимости эллинских городов Италии и затем создать между этими городами и Римом ряд второстепенных и третьестепенных государств, которые были бы подвластными союзниками новой его державы; из этой мысли исходили предъявленные им требования: освобождение из-под римской зависимости всех этих городов – стало быть, именно тех, которые находились в Кампании и Лукании, – и возвращение владений, отнятых у самнитов, давниев, луканцев и бреттиев, в особенности, уступка Луцерии и Венузии. Если бы трудно было избежать новой войны с Римом, то все-таки было желательно начать ее только после того, как западные эллины будут соединены под властью одного повелителя, и после того, как будет завоевана Сицилия, а может быть и Африка.
Мечты… мечты…
Чтобы это значило… Аргос?.. Арго… аргонавты… именно, Аргос… ерунда, чушь… о чем это…
– Пользовавшийся особым доверием Пирра, его фессалиец Кинеас, был снабжен инструкциями и отправлен в Рим. Этот искусный парламентер, которого сравнивали с Демосфеном, насколько возможно сравнение ритора с государственным человеком, царского слуги – с народным вождем…
– Ну, почему? Я никакого противоречия не вижу. Этот Кинеас – вполне государственен – он посол – дальше только трон, но это другая история. А царский слуга… но царь является пастырем своего народа… своего стада, и слуги помогают ему в этом. И, да они ведут этот народ. Куда?.. А куда бы повел Демосфен после того, как сам стал слугой царя Персии?..
– … да… так вот, ему было поручено всячески выставлять на вид уважение, которое победитель при Гераклее действительно питал к тем, кого победил, намекнуть на желание царя лично побывать в Риме, располагать умы в пользу царя при помощи столь приятных из уст врага похвал и лестных уверений, а при случае и подарков, одним словом, испробовать на римлянах все те хитрые уловки кабинетной политики, какие уже были испробованы при дворах александрийском и антиохийском. Сенат колебался; многие находили благоразумным сделать шаг назад и выждать, пока опасный противник побольше запутается или совсем сойдет со сцены. Тогда престарелый и слепой консуляр Аппий Клавдий, ранее побывавший цензором и консулом, уже давно удалившийся от государственных дел, но в эту решительную минуту приказавший принести себя в сенат, пламенной речью вдохнул в сердца непоколебимую энергию своей мощной натуры.
После поражения при Гераклее Пирр предложил мир… И римский сенат был почти готов принять это… Узнав об этом, слепой Аппий приказал отнести себя в курию, и обратился к сенату:
– До сих пор, римляне, я никак не мог примириться с потерею зрения, но теперь, слыша ваши совещания и решения, которые обращают в ничто славу римлян, я жалею, что только слеп, а не глух… Вы боитесь молоссов и хаонов, которые всегда были добычей македонян, вы трепещете перед Пирром, который всегда, как слуга, следовал за каким-нибудь из телохранителей Александра, а теперь бродит по Италии не с тем, чтобы помочь здешним своим союзникам, а чтобы убежать от своих тамошних врагов… Не думайте, что, вступив с ним в дружбу, вы от него избавитесь, нет, вы только откроете дорогу тем, кто будет презирать нас в уверенности, что любому нетрудно нас покорить, раз уж Пирр ушел, не поплатившись за свою дерзость, и даже унес награду, сделав римлян посмешищем для тарентинцев и самнитов…
А что бы им сказал Аппий Клавдий… децемвир… создатель римского закона.
И что бы еще придумали, чтобы остановить его…
Разбойники неожиданно для себя превратились в поборников… поборников закона – какая ирония! Как бы смеялся Ромул… Возможно.
– Царю дали тот гордый ответ, который был в этом случае произнесен в первый раз, а с тех пор сделался основным государственным принципом, – что Рим не вступает в переговоры, пока чужеземные войска стоят на италийской территории, а в подтверждение этих слов послу было приказано немедленно выехать из города. Отправка посольства не достигла своей цели, а ловкий дипломат, вместо того чтобы произвести эффект своим красноречием, сам был озадачен таким непоколебимым мужеством после столь тяжелого поражения; по возвращении домой он рассказывал, что в этом городе каждый из граждан казался ему царем, и это понятно: ведь царедворцу в первый раз пришлось стоять лицом к лицу с свободным народом.
О-ох… свободный народ…
– Во время этих переговоров Пирр вступил в Кампанию, но лишь только узнал, что они прерваны, двинулся на Рим с целью протянуть руку этрускам, поколебать преданность римских союзников и угрожать самому городу. Но римлян было так же трудно запугать, как и задобрить. После сражения при Гераклее молодежь стала толпами сходиться на приглашение глашатая «записываться в армию взамен павших»; Левин, ставший во главе двух вновь сформированных легионов и вызванных из Лукании войск, располагал еще более значительными силами, чем прежде, и шел вслед за царской армией; он прикрыл от Пирра Капую и сделал тщетной его попытку завести сношения с Неаполем. Римляне действовали с такой энергией, что за исключением нижнеиталийских эллинов, ни одно из значительных союзных государств не осмелилось отпасть от союза с Римом.
Тогда Пирр пошел прямо на Рим. Продвигаясь вперед по богатой стране, возбуждавшей в нем удивление своим цветущим состоянием, он достиг Фрегелл, которыми завладел врасплох; затем он с боем завладел переправой через Лирис и подступил к Анагнии, находившейся уже недалеко от Рима. Никакая армия не спешила ему навстречу; но все города Лациума запирали перед ним свои ворота, и вслед за ним, не отставая, шел из Кампании Левин, между тем как консул Тиберий Корунканий, только что заключивший с этрусками своевременный мир, вел с севера другую армию, а в самом Риме приготовились к борьбе резервы под начальством диктатора Гнея Домиция Калвина. При таких условиях нельзя было расчитывать на успех и царю не оставалось ничего другого, как возвратиться назад. Он простоял некоторое время в бездействии в Кампании, имея перед собой соединенные армии обоих консулов; но ему не представилось никакого удобного случая нанести неприятелю решительный удар. Когда наступила зима, царь очистил неприятельскую территорию и разместил свои войска по дружественным городам, а сам поселился на зиму в Таренте. Тогда и римляне прекратили военные действия; их армия заняла зимние квартиры подле Фирма в Пиценской области, а разбитые на Сирисе легионы в виде наказания простояли, по приказанию сената, всю зиму в палатках.
– Так кончился этот поход. Впечатление, которое произвела победа при Гераклее, большею частью уравновешивалось тем, что Этрурия заключила в решительную минуту сепаратный мир с Римом, и что неожиданное отступление царя совершенно разрушило надежды италийских союзников. Италики роптали на бремя войны, в особенности на слабую дисциплину размещенных у них по квартирам наемников, а царь, которому надоели препирательства из-за мелочей и столь же неполитичный, сколь невоинственный образ действий его союзников, начинал догадываться, что выпавшая на его долю задача, несмотря на успехи его военной тактики, невыполнима в политическом отношении. Прибытие римского посольства, состоявшего из трех консуляров, между которыми находился и одержавший победу при Туриях Гай Фабриций, снова пробудило в нем надежду на мир; но скоро оказалось, что эти послы были уполномочены только на ведение переговоров о выдаче или об обмене пленных. Пирр отказал в этом требовании, но отпустил для празднования Сатурналий всех пленников под честное слово; эти пленники сдержали свое слово, и римский посол отклонил попытку подкупить его.
– Весной Пирр снова стал действовать и вступил в Апулию, куда двинулась ему навстречу и римская армия. В надежде, что одна решительная победа поколеблет римскую симмахию в этой стране, царь предложил римлянам вторичную битву, и они не отказались от нее. Две армии сошлись подле Ав-скула (Ascoli di Puglia). Под знаменами Пирра сражались, кроме его эпирских и македонских войск, италийские наемники, тарентинские ополченцы – так называемые «белые щиты» – и его союзники луканцы, бреттии и самниты – всего 70 тысяч человек пеших, в числе которых было около 16 тысяч эпиротов; более 8 тысяч всадников и 19 слонов. На стороне римлян сражались в этот день латины, кампанцы, вольски, сабины, умбры, марруцины, пелигны, френтаны и арпаны; они также насчитывали более 70 тысяч человек пеших, в числе которых было 20 тысяч римских граждан; также 8 тысяч всадников.
– Обе стороны ввели перемены в своем военном устройстве.
– Очень интересно.
– Пирр, с проницательностью воина осознавший преимущества римского манипулярного строя, заменил на флангах растянутый фронт своих фаланг новым построением в виде отдельных отрядов по образцу когорт; быть может, не менее по политическим, чем по военным, соображениям он поставил тарентинские и самнитские когорты между отрядами, состоявшими из его собственных; в центре стояла только эпиротская фаланга в сомкнутом строю. Для отражения слонов римляне устроили нечто вроде боевых колесниц, из которых на железных копьях торчали жаровни. На них были укреплены оканчивавшиеся железным острием подвижные мачты, устроенные так, что их можно было опускать вниз, – это было нечто вроде тех абордажных мостов, которым пришлось играть такую важную роль в первую пуническую войну.