Спорить не стали – меньше всего эти девять ряженных со страшными физиономиями походили на дезертиров. Лес затих, сомкнулись кроны деревьев, заглушили далёкую канонаду. Люди грузно переставляли ноги, про потерянную рацию старались не вспоминать – вряд ли кого-то сильно огорчала эта утрата.
К девяти утра лес оборвался группа вышла к Тёплому Ключу. Подтягивало гарью, возвышалась сбитая из досок силосная башня.
– Давненько мы тут не были, – засмеялся Дубровский. – С этого ракурса ещё не смотрели. Пойдём Силантию морду бить, а потом пристрелим к чёртовой матери!
– Мне кажется, я ночью в него попал, – задумчиво вымолвил Шубин. – Он сиганул с крыльца, зарылся в кусты у ограды, и тогда я в него точно попал.
– Да вы посмотрите, что тут творится.
Они остановились, стали озираться исподлобья, усилился запах гари. В этой местности тоже шёл бой, на Днепре его не слышали – не мудрено, там царил адский грохот. В соседнем селе стоял гарнизон – немцы и их прислужники полицейские. Когда пошла штурмовая колонна ей пытались оказать сопротивление, на этот раз красноармейцы действовали грамотно – работал заслон. Дорога вдоль деревни была перепахана, угрожающие накренилась одинокое дерево, похожее на баобаб, под его корнями что-то взорвалось, метрах в сорока от скотоводческой фермы, валялся перевёрнутый немецкий грузовик – из кузова торчали ноги в солдатских сапогах, поодаль несколько трупов фельдграу и двое в штатском с повязками на рукавах. Часть домов сгорела полностью, с пепелищ тянулся угарный дым – изба Силантия была в их числе. Обвалилась крыша, от стен остались одни обугленные древесные огрызки, лежали мёртвые тела, судя по расположению – не ночные, свежи. Фактически деревня перестала существовать и уже не важно кто был инициатором этой бойни.
– Мамай огнём и мечом прошёл, не иначе, – пробормотал Смертин. – Неплохо наши всыпали этим сволочам. И гражданским крепко досталось.
Посещать деревню не было смысла, группа направилась к заброшенной ферме, сапоги месили не пересыхающую грязь, про меры безопасности не забыли – двигались в шахматном порядке, прислушиваясь к звукам, перебирались через груды мусора, баррикады зловонного, окаменевшего навоза. Ворота хлева были гостеприимно распахнуты и болтались на честном слове. В продолговатом строении не осталось ни одного целого окна, внутри царили ароматы, дырявые степенны, скособоченные перегородки, много лет помещение не использовалась по назначению. Сквозь трещины в полу прорастал бурьян, валялись вороха прелой соломы, пустая консервная банка, папиросные окурки – не так давно здесь кто-то гостевал. Бойцы потягивали носами, хмуро озирались.
– Ну да, не гостиница в Ливадии, – признал Шубин. – Но другого предложить не могу. Кончится война – предложу, что угодно, но лично мне здесь нравится. Из помещения не меньше дюжины выходов. Четыре часа на сон. Если кто возражает – идём дальше.
– Нет уж… – проворчал часовой. – Если кто-то возразит, я ему первым в репу дам.
– Не слушайте их, товарищ лейтенант. Мы уже спим.
– А вот и нет… – усмехнулся Глеб. – Дежурим по полчаса. Ты первый, потом поднимаешь Смертина, Смертин поднимет Конторовича, а дальше сами разберётесь. Меня поднимите последним.
– Так я не против, – пожал плечами Чусовой.
– Буду спать без перерыва, не то, что вы – неудачники. И не надо мне завидовать.
Свалились без задних ног прямо на солому, замерли с блаженными лицами.
– Забыл предупредить… – встрепенулся Шубин. – В обязанности часового также входит пинать по морде храпящих, к начальственному составу это не относится. Разрешаю реагировать лёгкими покачиваниями, и не смотрите на меня, как на Троцкого. Всё, спать.
Много позже, лейтенант Шубин осознал свою ошибку – не всегда надо слепо доверять приказам командования – последнему тоже свойственно ошибаться. Приказ вернуться в часть был, мягко говоря, не продуманным. Мнение полковника Самойлова, что полк в течение двух суток никуда не двинется – было только его мнением, оперативная обстановка менялась каждый час, боеспособные части тасовали как карточную колоду. Вернуться к месту прежней дислокации. И где искать полк на западных границах союза? В окрестностях Москвы, не дай бог? Лучше всего было остаться у Днепра, поставить в известность капитана Мезенцева и дожидаться своих, способствуя расширению плацдарма. Тогда штаб полка точно бы знал, где находится его разведка.
Немцы не сидели в бездействии – исправляли допущенные ошибки, им хватало воли и ресурсов.
Заступить на пост в хлеву Шубину так и не посчастливилось – он купался в довоенных введениях: в парке играл патефон, кружились пары в нарядных одеждах…
И всё это угробил взволнованный шёпот, трясущего его за плечо, красноармейца Баттахова:
– Товарищи лейтенант… Вставайте ж,е ядрёный корень… Немцы в деревне.
Глеб подлетел как атлет, перемахивающий через планку, уставился на Баттахова, тот сделал таинственное лицо, прижал палец к губам. Между загородками ползал сержант Климов, будил товарищей, зажимал им рты, чтобы не орали. За пределами сарая гудели автомобильные моторы, доносилось немецкая речь. Разведчики схватились за оружия одновременно, протирая глаза – всё же, несколько часов сна достаточно, чтобы вернуться в строй. До леса, на восточной стороне, было метров тридцать – расстояние одного рывка. Рёв моторов вгрызался в уши.
– Бодренькое пробуждение… – начал было Дубровский и замолк, обнаружив под носом кулак Климова.
Шубин переместился на другую сторону, пристроился под оконным проёмом день был в разгаре – половина первого. Жаркое лето сорок первого – в небе ни облачка. От фермы просматривался лес, отделяющий деревню от Днепра. Дым над деревней уже развелся, слева виднелись сгоревшие избы и несколько уцелевших, остатки гари пощипывали нос.
На опушке, у пересечения просёлочных дорог, стояла колонна немецких грузовиков, сновали люди в мышиной форме, раздражённый лаял офицер в фуражке, зелёные канты на обмундировании, мотопехота – панцергренадеры, бинокль не требовался – всё происходило рядом. Деревню заняло довольно крупное подразделение – не меньше роты. Немцы замыкали кольцо, чтобы больше не одна душа не просочилась к Днепру. С юго-запада доносились звуки боя, очень хотелось надеяться, что сводное формирование майора Талажко ещё держится, но все подходы к месту сражения немцы перекрыли, стягивали части откуда только могли – повторного прорыва они бы уже не допустили.
Обстановка понятна – немцы снова вернули контроль над крошечным населённым пунктом. В глубине деревни застрочил автомат, дважды хлопнули карабины, душераздирающая заголосила женщина – выстрел оборвал её крик. Шубин стиснул зубы: – что там насчёт овчинки и выделки? Подобрался сержант Климов примостился рядом:
– Что делать, товарищ лейтенант? Деревню освобождать?.. к нашим на Днепр вернёмся?
– Уймись, – поморщился Глеб. – Это называется головокружение от успехов. Скоро пройдёт… Второй раз масштабного фарта не будет – заруби себе на носу. Деревенских жителей мы не спасём и это ничего не изменит. У нас приказ – возвращаться в полк.
От дороги до хлева было метров сто с гаком, проехал легковой бронеавтомобиль, увенчанный пулемётом, за щитком легковой кюбельваген, машины свернули на лесную дорогу к Днепру – это был не лучший знак, значит Ратниково и его окрестности снова у противника. В этом, впрочем не было большой трагедии – контролировать ещё и эту переправу, потрёпанному формированию майора Талажко не было смысла, достаточно взорвать понтонный мост, без возможности последующего восстановления.
Глеб насторожился: от группы военнослужащих отделились несколько человек, неспешно двинулись через буераки к ферме, видно получили приказ её осмотреть. Немцы не спешили, обменивались на ходу репликами. С немым вопросом в глазах на командира уставился Климов: рисковать подразделением, чтобы уничтожить нескольких фрицев? Без слов понятно – валим!
И вдруг застыли все, кто находился в хлеву. Мороз пробежал по коже – что-то повалилось, в дальний торцевой части постройки хрустнула доска, выругался немец, в хлеву уже кто-то был. Очевидно солдаты, зачищавшее деревню, не знали, чем себя занять – обошли населённый пункт по восточной околице и решили заглянуть на ферму. Те, что шли с дороги, тоже их видели, произошёл очередной обмен мнениями. Вошли, похоже, двое: один остался на улице – двинулся в обход; второй решил полюбопытствовать как тут жили свиньи, он приближался по центральному жёлобу, чавкала грязь под сапогами. Разведчики присели, стали пятиться к окнам, пока их спасали дощатые перегородки между загонами. Шубин энергично за жестикулировал, кивнул с понятием Смертин, скорчился за развалившейся бочкой. Немец беззаботно посвистывал, по сторонам он практически не смотрел, миновал Смертина, объявился в полной красе – настоящий германский солдат, как с агитационного плаката – рослый, накаченный, белокурый и даже голубоглазый, в полной амуниции, только каска вместо того, чтобы находиться на голове, была привязана к ремню, карабин он держал на плече. Немец встал как вкопанный – глаза расширились от ужаса.
– Привет, – негромко сказал Шубин.
За спиной бандита объявился Смертин и крепко схватил его за горло – глаза, объятые страхом полезли на лоб, немца парализовало, все попытки закричать загонялись обратно внутрь, метнулся Карякин, подхватил у самого пола выпавший из онемевшей руки карабин. Смертин всадил в спину нож – на всю глубину лезвия, немец задёргался, глаза заволокло мучаю. Разведчик схватил свою жертву за шиворот, бережно, словно банку с нитроглицерином, опустил на пол – белокурый вояка вздрогнул напоследок и успокоился. Иван перевёл дыхание, покрутил шеей, дескать в следующий раз лучше заранее предупреждать.
– Уходим, – прошептал Шубин.
За окном, со стороны деревни, было плохо – приближались несколько человек, ругались, вытягивая сапоги из грязи, половину пути они уже одолели. Шубин подал знак «К окну», первым наружу перевалился Конторович, следом Шубин. Ещё одна немая сцена – метрах в десяти стоял другой немец и беззаботно справлял нужду на стену хлева, должно быть спутник убитого, подавшийся в обход, теперь понятно, зачем он это сделал. Немец уловил движение, мотнул головой, руки были заняты – вот досада, он машинально продолжал свои дела, физиономия стала белой от страха, он оступился, подогнулось нога. Конторович среагировал моментально – сменил направление, помчался к немцу, выдёргивая на ходу нож, тот забыл про свой карабин, только в ужасе шептал: