– Признайся честно, Айхан, темноты испугался? – хмыкнул Климов, – Есть за тобой такой грешок – побаиваешься ты этого дела, верно? Я давно подметил. Вроде молодец, не трус, вон какой шустрый и умелый, а как темно становится, так ближе к людям держишься.
– Сержант… – обиделся, красноармеец. – Чушь городишь. его бы я тогда один в подвал пошёл? Там точно кто-то есть… или что-то. В общем, мужики, давайте сами без меня. Вы же не верите в потусторонний мир?
– Я понял, – догадался Дубровский. – В этих подвалах когда-то наши чекисты шлёпнули помещика Нежинского – злостного врага советской власти, а заодно и его приспешников. С той поры их души неприкаянно блуждают по подвалу, не имея возможности выйти наружу, подлавливают всяких несознательных, вроде Баттахова, веют над ними, злобы нашепчут, зубами клацают.
– Отставить сказки о привидениях! – вздохнул Шубин. – Здесь много лет был детский дом, неужели подвалы не освоили? Смертин, прикрывай меня, остальные следом. Алексей, оставь вверху человека, вон, Баттахова, а то его ужас одолел, ещё помрёт от страха.
И ведь тоже стало не по себе – чертовщина какая-то, стыдно должно быть сознательному советскому человеку. Глеб миновал на цыпочках изгибающийся коридор, прижался к стене, сапоги были плотно обёрнутый брезентовой тканью, чтобы смягчить звук шагов, он двигался практически бесшумно, но не для тех привидений, что населяли подвал. Дуновение воздуха, шорох, будто крыса пробежала под ногами и растворилась во тьме. Глеб спустился по второму лестничному пролёту, держа палец на спусковом крючке, прижался к стене – свет померк, окружила тьма, снова шорох, сдавленный шёпот. От существ, населяющих подземелье, исходил пещерный ужас, он чувствовал его на собственной шкуре. За спиной сопел Смертин, но не лез поперёк батьки – тоже подбавил чертовщины.
В темноте было крайне неуютно, а включить фонарь – значит стать мишенью. Глеб присел на корточки, высунул нос – в эту часть подвала ещё просачивались капли света, мелькнул расплывчатый силуэт, скрипнула крошка под ногами, тихий шёпот, словно ветерок тряхнул листву на ветке, а ведь и впрямь накрутил себя, навыдумывал всякой нежити. Он выбрался из-за угла и двинулся вдоль каменной стены, прижимаясь к ней плечом, доска под ногой предательски хрустнула, Шубин споткнулся и режим молчания нарушился. Он машинально присел – лучше перестраховаться, хотя, если честно, он уже догадывался, что за привидения населили подвал. Лейтенант решительно зашагал вперёд, ахнула темнота как-то сразу схлынула, ещё шаг, ещё поворот, ощущение разомкнутого пространства, темнота дышала, всхлипывала. Он включил фонарь, стало тихо как на кладбище, словно экран кинопроектора вырывал из мрака побелевшие от страха детские лица: сморщенные, жалобные, они смотрели большими слезящемся глазами, жались в кучку, льнули к двум молодым особам, которые были не меньше испуганы. Слезы текли по их лицам, они обнимали детей, по крайней мере пытались, потому что невозможно обнять всех – их было не меньше дюжины.
Дрогнул фонарь – вот тебе и подарочек. Подошёл Смертин, озадачено хмыкнул, подтянулись остальные.
– Пожалуйста, не трогайте нас! – умоляла худая, высокая женщина, ей на вид было около тридцати, из под берета натянутого на уши, торчали мятые кудряшки, пронзительно светлые глаза источали страх, дрожали припухшие губы.
Всхлипнула вторая – миловидная, широкая в кости, с бегающими бусинками глаз. Дети не шевелились, только щурились от яркого света, кто в чём: старые кофточки, куртки, подвёрнутые плащи из болоньи. Мальчики, девочки – все примерно одного возраста от десяти, до двенадцати, то есть всё уже понимают, но пока ещё маленькие, беспомощные. Выделялся переросток – сам худой, костлявый, но с большой головой, оттопыренными ушами, весь побелевший от ужаса, хотя я ему едва ли стукнуло двенадцать, просто природа подшутила – сделала дылдой уже в нежном возрасте.
Это был тупик, каменный мешок, с каким-то заплесневевшем хламом внутри, отступать дальше было некуда, по крайней мере в этой части подвала.
– К-командир, ты онемел… – слегка заикаясь пробормотал Смертин, у самого похоже что-то сдвинулось в голове, непроизвольно перешёл на ты.
– Не убивайте детей, пожалуйста! Они ни в чём не виноваты, – пробормотала женщина в берете с лучистыми глазами. – Это всего лишь дети. Подождите… – у неё в голове происходили странные процессы. – Вы говорите по-русски?.. Вы наши?
– Так, барышни, не надо волноваться, – опомнился Шубин. – Вы находитесь под защитой Красной Армии. Лейтенант Глеб Шубин. Мы разведывательная группа войск западного фронта, действуем в тылу противника. Кто вы такие? Как здесь оказались?
– Наши!… Лида, это наши!.. – вторая женщина, размазывая слёзы по серым щекам, привстала, машинально гладя по голове маленькую девочку с чёлкой и огромными глазами.
Дети стали шевелиться, не уверенно заулыбались. Переросток прерывисто вздохнул, громко шмыгнул носом.
– Господи, правые, неужели это случилось? – женщину в берете нешуточно затрясло, симпатичное лицо исказилось, она поднялась, отдёргивая длинную шерстяную юбку, запахнула короткий плащ. – Меня зовут Разина Лидия Андреевна, я воспитатель Ключинского детского дома номер три. Это моя коллега – Екатерина Литовченко. С нами двенадцать детей, они из одной возрастной группы – от одиннадцати, до двенадцати лет, семь мальчиков, пять девочек, все воспитанники нашего учреждения.
– Какого чёрта, Лидия Андреевна? – выдавил Шубин. – Простите за грубость, что вы здесь делаете? Разве детский дом не эвакуировали? Немцы находятся в Ключниково, как минимум двое суток.
– Почти трое суток если быть точным, товарищ лейтенант… – женщина сильно волновалась, мяла кисти рук. – Вы не могли бы отвести свои фонари, пожалуйста, вы слепите детей, они и так напуганы.
– Лидия Андреевна, мы уже не напуганы, – произнёс дрогнувшим голосом темноволосый мальчишка с выразительными карими глазами.
– Да Павлик я. Знаю, ты самый храбрый. Товарищ лейтенант, вы даже не представляете, что тут творилось, – женщина робко подошла, безотрывно глядя Глебу в глаза. – Весь июль нам твердили, что немцы дальше Белоруссии не пройдут, что им вот-вот сломают хребет, а сеять панику и распускать слухи – государственное преступление. Потом они прорвались, мы с запозданием получили приказ об эвакуации, персональная ответственность возлагалась на директора детдома Постышеву Киру Борисовну. Но что она могла сделать? Райсовет, райком эвакуировали в первую очередь, там бегал какой-то человек из НКВД – весь издёрганный, охрипший. Кире Борисов не удалось его уговорить – у него самого двое детей остались в оккупации – под Витебском, их не успели вывезти. Нам выделили три машины, сказали ничего не брать, только одежду и документы. Вывезли не всех, но пообещали, что придёт ещё один грузовик – он застрял на переправе под Каменкой, но скоро будет здесь. Потом мы узнали, что переправу разбомбили – за нами никто не приедет. Бой шёл уже неподалёку, через село проехали три грузовика с красноармейцами, половина была ранены – они не остановились. Мы ждали у главных ворот, но появились машины с крестами, мотоциклы. Мы не знали куда бежать, спрятались в подвале. Почти трое суток тут сидим, дети умирают от страха. Немцы несколько раз сюда приезжали, шатались по зданию, смеялись, заглянули в подвал, но далеко не заходили.
– Вы здесь так долго? – недоверчиво пробормотал Шубин. – Невероятно… Но здесь же холодно, в подвале наверняка нет еды.
– А также воды и лекарств, – кивнула Лидия. – В этих подвалах нет вообще ничего. Мы ими практически не пользовались, потому что об этих подземельях ходила дурная молва. Я выбиралась несколько раз, когда уезжали немцы бегала по детдому – собирала тёплые вещи, искала воду, что-нибудь поесть, в медпункте набрала лекарств: аспирин, пирамидон, что-то ещё. Дети простывают, у Машеньки Петровой больное горло, у Вити Лазарева два дня держалась температура, сейчас удалось сбить, мы закутывали его в одеяло, обильно полили жидкостью…
– Подождите Лида… – смутился Глеб. – Если вы неоднократно выходили из подвала, значит видели там наверху, на лестнице?
– Конечно, – воспитательница подошла вплотную, понизила голос. – Я рассказала Катерине, но дети об этом не знают – мы их не выпускаем наверх. Я наткнулась на мёртвые тела, когда выходила в первый раз, меня вырвало – хорошо, что успела отбежать. Это директор – Кира Борисовна, наш старший воспитатель – Булычева Зинаида Яковлевна, мужчина – завхоз Игорь Михайлович, он не смотрите, что завхоз, всегда был опрятно одет, воспитанный, вежливый. Я до сих пор не могу их представить мёртвыми – стоят перед глазами как живые. Они не уехали вместе со всеми, считали, что не вправе покидать детдом пока не вывезут всех воспитанников. Мы даже не знали, что они здесь. Они, видимо, ушли в село, искали транспорт, а когда вернулись – повсюду были немцы, решили спрятаться – побежали в подвал, но их заметили у самой лестницы и открыли огонь, потом добивали. Мы слышали выстрелы, слышали как фашисты разговаривали, но не понимали, с чем это связано.
– Почему так случилось, товарищ лейтенант?, – подала голос вторая воспитательница. – Нам несколько лет внушали, что немцы – чуть не лучшие друзья, запрещалось говорить о них плохо, твердили, что войны никогда не будет, потому что у нас есть акт о ненападении. В первые дни думали, что это какое-то недоразумение, потом нас уверяли, что в Смоленскую область захватчики точно не придут. Что же творится на белом свете?
– Екатерина, давайте оставим эти вопросы нашему командованию и высшему партийному руководству, договорились?.. Подумайте лучше о детях. Вы хотите остаться здесь – в подвале?
– Нет, что вы! – обе женщины заговорили разом. Екатерина подавилась закашлялась, продолжала Лида: – Сначала мы думали, что всё вернётся, что Красная Армия погонит фашистов на запад, но этого не происходит и мы боимся, что это произойдёт не скоро. Увидите нас отсюда, мы очень просим. За себя не боимся – только за детей. Ведь они такие маленькие, ни в чём не виноваты.