– Иван, хватай девчонку, волоки к лесу. Эй, мужики!.. Кто там ещё? Стреляйте, прикройте нас.
Немцы сидели в дальнем лесу, пока не высовывались, хуже если основная их часть пойдёт в обход, хорошо бы поспешить. Дубровский был ещё жив – лежал на боку, свернувшись кренделем, дышал с подозрительным посвистом, глаза мутнели, обретали безразличие, из бока, простреленного в нескольких местах, толчками выходила кровь, расползалось по рванной одежде. Глеб взял его за ворот, чтобы уволочь у лесу, Дубровский взвыл, лицо исказилось.
– Потерпи… Ты не можешь здесь остаться, – Шубин надрывался, но волок, упираясь пятками в землю, он превращался в сгусток пота.
Извиваясь пятой точкой, приполз Смертин, он спрятал девчонку в лесу и возвратился – вдвоём получилось веселее, тащили под руки. Дубровский лежал на спине, стиснув зубы и молитвенно смотрел в небо, его перевалили за бугор, под кроны деревьев, перевели дыхание. На поле боя стало тихо – немцы из леса не появлялись – явно что-то замышляли, подползли обеспокоенные разведчики – раненые, с трудом дышали. Он пытался улыбнуться какой-то виноватой улыбкой.
– Перевязать его надо, товарищ лейтенант, – подсказал Климов. – Стащить одежду не получится, надо разрезать, как-то извернуться.
Он скинул со спины вещевой мешок, стал рыться в нём, всё было тщетно – Дубровский умирал, бледность покрывала сведённое судорогой лицо.
– Влад, живи! Не уходи! – твердил как заклинание Шубин, склоняясь над товарищем. – Не уходи, Влад!
– Я постараюсь, товарищ лейтенант. Обещать не буду… – кривая ухмылка боролась с судорогой, дыхание становилось прерывистым, буксовала. Внезапно Иван встрепенулся, зажглись глаза. – Что с катюшей, товарищ лейтенант? Она жива?
– Живая, Влад, жива. Всё в порядке с твоей Катюшей, – сердце разрывалось. – Все, вместе будете… Она понравилась тебе?
– Ага, понравилось товарищ лейтенант. Как вы думаете, она согласится выйти за меня замуж?
– Конечно согласиться, как не согласиться? – чистил Баттахов. – Даже за тебя любая замуж выйдет, – он сам не понимал, что нес.
Дубровский хрипло засмеялся, но смех застрял в горле, из распахнутого рта поползла пена, пальцы конвульсивно дёрнулись, на почерневшем лице осталось улыбка. Застыл сержант Климов с разорванной упаковкой бинтов, всхлипнул, сунул её обратно в мешок, извлёк туго скрученную брезентовую накидку, стал укрывать погибшего товарища. Остальные подтаскивали ветки, нагребали на Дубровского листву. На коленях подползла Лида, насилу успокоившая детей, она потеряла берет – волосы перемешались с землёй, в глазах застыла щемящая боль.
– Глеб, мне очень жаль, что погиб ваш товарищ. Правда, очень жаль… Это был такой неунывающий парень, он постоянно улыбался. Скажите правду, Глеб, Катя Литовченко… – она поняла всё без слов, затряслась, закрыла лицо ладонями.
Всё стало другим, этот бренный мир снова потерял что-то важное, без чего нельзя у Дубровского забрали всё, что ему теперь было не нужно: две гранаты, снаряжённый дисковый магазин.
Поредевшая колонна углубилась в лес, дети подавленно молчали, кто-то украдкой всхлипывал, маленькие люди прекрасно понимали, что случилось с их воспитательницей и солдатом. Баттахов и Смертин двигались флангами, контролируя тылы, не давала покоя подлая мысль: «Противник может появиться сбоку», несколько раз Глеб доставал карту, смотрел в неё на ходу, но никакой практической пользы в этом не было. Неизменным оставалось Ярцево – в трёх-четырёх верстах, но кому оно принадлежало – было неизвестно. Бой в том направлении не шёл, но войска могли оставить Ярцево и без боя, а немцы также без стрельбы в него войти, тогда в передвижении на север не было никакого смысла, но надежда теплилась.
Где-то совсем скоро, с очередным полем, за следующем леском, пробежали мимо позиции, которые советские войска сдали без боя, покинутые траншеи, наспех срубленные блиндажи, так и оставшиеся невостребованными. Войска отошли, чтобы не попасть в окружение.
Сквозь поляны и перелески простирались извивы колючей проволоки, окопы вырыты в полный рост, пулемётные гнёзда, на краю поля чернели бетонные доты. Шубин приказал уходить влево, обогнуть поле по западному краю – противник пока не проявлялся, но опасность ощущалась мурашками немел затылок. Дети притихли, машинально семенили за взрослыми. Лидия металась от одного к другому, иногда оборачивалась, бросала на командира разведгруппы жалобные взгляды, от этих глаз становилось ещё тоскливее. Иногда он оборачивался, казалось вот-вот их нагонят Чусовой с Дубровским, объяснят в своей весёлой манере, что их неправильно поняли. Укрепрайон был недостроенным, за перелеском валялась куча, так и не использованных, брёвен, дальше был разреженные лесок, за ним открытая местность, а в северном направлении, куда спешили люди, убегала покатая лощина, в этот час она смотрелась весьма привлекательно. До леса на северной стороне поэтому логу можно было добежать за несколько минут – команды последовали незамедлительно.
Разведчики скатились в овраг, за ними Лида, принимая уставших, теряющих чувства, детей. Они напоминали куклы – ко всему безучастные, способные передвигаться только по окрику.
– Бегом! – скомандовал Глеб.
И они засеменили в указанном направлении, растянувшись в неровную цепь. Конторович спускался последним, когда за его спиной послышался треск, объявились мотоциклисты – нашли где-то, твари, объездную дорогу.
– к бою! – скомандовал Шубин. – Будем держаться, пока не уйдут дети.
– Товарищ лейтенант, не надо. Бегите! – вдруг замахал руками Конторович. – Они пока за лесом, их не видно. Дорога тянется вдоль опушки. Я пулей в западный лес – вон туда, буду на себя отвлекать они этот лог не заметят, решат, что мы все там, а я ваш отход прикрываю. Думайте быстрее, товарищ лейтенант, – Конторович побледнел, но держался хорошо, даже криво улыбался. – Не волнуйтесь – я не смертник, жизнь люблю. Повожу их маленько, собью со следа, а потом догоню вас.
– Действуй, Михаил! – выдохнул Глеб. – Только осторожно давай, без геройства.
Жизнь детей действительно была важнее. Конторович побежал на запад – за деревья, остатки разведгруппы припустились по врагу догонять своих подопечных. Дети спотыкались, тормозила зарёванная Вероника – ссадинам на коленках не было числа, рвались натянутые нервы, бесил мотоциклетный треск, пройденное расстояние не было тому помехой. И вдруг шумы стали удаляться куда-то в сторону, застучал автомат – советский Шпагина, взорвалась граната, за ней ещё одна, снова надрывался ППШ, закричали гитлеровцы, захваченные врасплох.
«Только бы на рожон не полез, – твердил себе Глеб. – Нечего героя изображать, Конторович. Просто беги вприпрыжку».
Какое то время слышались выстрелы, потом они стихли и разведчикам снова пришлось вживаться в роль нянек, даже выносливого Павлика мотало из стороны в сторону. Над головами мелькали кроны деревьев, дети падали без сил, за спиной было тихо, в тридцати метрах голубела пушка, справа – на окраине леса возвышался пригорок. В чаще, насколько хватало глаз, не было ни троп, ни полян.
– Лида, отведите детей туда, – Шубин указал пальцем. – Проверьте – все ли на месте. Несколько минут на отдых. По первой же команде бегите со всех ног дальше.
– Вы куда? – испугалась воспитательница.
– Здесь мы будем, никуда не денемся.
Он взобрался на пригорок, сгорая от волнения: «Что происходит? Где немцы? Где Конторович, будь он не ладен?».
Глеб распластался на косогоре, схватился за бинокль. Подчинённые тяжело дышали, пристраиваясь рядом – не могли они повлиять на исход драмы, слишком далеко и, опять же, подставлять детей.
Конторович был жив, но ничем хорошим его игра в догонялки не закончилась, по крайней мере для него. Лесок был небольшой – простреливался насквозь, в качестве укрытий можно было использовать травянистые бугорки, очевидно, этим он и занимался, пока не кончились патроны. Конторович вышел из перелеска в поле на подгибающихся ногах – без оружия, в разорванном маскхалате, в бинокль можно было различить даже выражение его лица. Разведчик озирался, гримасничал, держался правой рукой за простреленное левое предплечье, с лица откачали всю кровь, оно не естественно вытянулась, потухли глаза. Михаил перебрался через заросшую чертополохом колею, закачался на краю поля, схватился за шаткий столбик, увенчанный фанерным щитом – поди разбери, что там написано. Опора казалась неважной, щит завалился, но сам Конторович устоял, он повернулся, исподлобья посмотрел на леток, поморщился от боли в руке – конечность висела плетью, на землю стекала кровь.
Из леса выехали два мотоцикла с пулемётами в люльках, подкатили к дороге, остановились – мотоциклисты обменялись репликами, засмеялись, из коляски вылез пулемётчик, стащил краску, взъерошил слипшиеся от пота волосы, спешились и другие – достали сигареты, закурили – происходящее доставляло им удовольствие – загнали таки еврея. Смотри – самый настоящий юде, жидо-комиссарское отродие, казалось Глеб читал по губам. Убивать загнанного в ловушку красноармейца фашисты не спешили, а Конторович неуверенно брёл по полю, опустив голову, иногда оборачивался. Рослый гренадер вскинул МР40, что-то пролаял. Конторович и ухом не повёл – простучало очередь, пули вспахали землю под ногами разведчика, он съёжился, остановился, втянул голову в плечи. Немцы засмеялись, Михаил повернулся, он стоял с опущенной головой, расставив ноги, смотрел исподлобья, немцы обсуждали феномен, смеялся коротышка с торчащими из под каски ушами, хлопал себя по коленям.
– Чёрт, не помочь никак Мишке, – расстроено прошептал Баттахов. – Странно он шёл, словно горящие угли и под ногами.
– Мины, – пробормотал Климов.
– Что? – не понял Баттахов.
– Мины, говорю – минное поле. Наши устанавливали их – в тех местах, где не хватало ресурсов на фортификацию, а потом все бросили, отошли, не стали использовать. И на щите, что Мишка повалил, было написано «Осторожно – мины!».
– Мать честная!.. Что он делает? – у сержанта сел голос.