— А если я вам всех ваших домой ворочу? — азартно воскликнул Огнеяр. Известие о противнике вдруг наполнило его силой, он сейчас мог решиться на все и сделать многое; мир, мгновения назад замкнутый в темное безвыходное кольцо, мигом раздвинулся в неоглядную ширь и запестрел яркими цветами далеких дорог. — Если всех домой приведу? Тогда что?
— Тогда — «Возьми себе девку, которую хочешь!» — подражая купальским песням, которыми провожают к Ящеру девушку-жертву, пропела скрипучим голосом ведунья и засмеялась. — Тогда пустим тебя в дом. Тогда, стало быть, человек в тебе зверя одолеет!
— Да не одолеет он! — в раздражении, что его опять не понимают, Огнеяр вскочил на ноги и едва не ударился головой о кровлю избушки. — Оборотень я! Оборотень! А вы все: ты — зверь, ты — человек! Не человек я и не зверь, оба во мне сидят и сидеть будут до могилы! Две на мне шкуры, и ни одну я не сброшу! Да идите вы к Мороку все!
Огнеяр вылетел из избушки, гневно пихнул назад скрипучую дверь, а возле своего коня увидел Милаву. Она только что вышла из леса и была рада, что он действительно дождался ее. Она хотела что-то сказать ему, но Огнеяр воскликнул, продолжая начатое в избушке:
— Оборотень я! Ты-то хоть понимаешь? — Он схватил Милаву за плечи и тряхнул, в глазах ее мгновенно отразились недоумение и страх, и Огнеяр оттолкнул ее от себя.
Зверь рычал и выл в его душе, обе части его сущности сцепились в схватке, вечном поединке, который составлял суть его жизни.
— Не человек я и человеком не буду! — яростно кричал Огнеяр, пытаясь всему свету объяснить себя раз и навсегда. — И людям я — чужой! И волкам я — чужой! Только мне и пара, что враг мой вечный! Его и пойду искать! Он меня убьет, я его убью — сделаю дело свое, и сожри меня Морок!
И Огнеяр свирепо завыл, подняв лицо к верхушкам елей, изнемогая от тоски и одиночества, от невозможности хоть в ком-то найти понимание. Милава прижималась к углу избушки, в глазах ее застыли слезы отчаяния и страха. Сейчас Огнеяр казался ей чужим и страшным, как тот мерзкий упырь.
— Забудь про меня! — крикнул он, словно услышав ее мысли, и схватил повод своего коня. — Поди замуж, найди себе жениха человека, и дети у вас будут без волчьей шерсти! А я тебе не пара, мне вовсе на свете пары нет! Прощай!
Он взлетел в седло, ударил Похвиста коленями, и серый жеребец тяжелыми прыжками по снегу поскакал в лес. Милава оторвалась от угла избушки и шагнула за ним, выше колен увязая в рыхлом сыром снегу. Весь прозрачный мир зимнего леса задрожал и рухнул для нее, с Огнеяром уходила ее жизнь. Если он зверь — пусть лучше сожрет, но не уходит.
— Нет, подожди! — отчаянно крикнула она. — Не уходи! Огнеяр! Я же люблю тебя! Как есть люблю! Пусть с шерстью, с хвостом! Я за другого не пойду! Опомнись! Как же так?
Но Огнеяр, даже не оглянувшись, скрылся в чаще. Ему не место среди людей, и никто — из них не будет ему близок.
Утром Елову разбудило печальное конское ржание за стенами избушки. На крыльце она нашла сложенными всю одежду и все оружие Огнеяра, а возле крыльца стоял привязанный к дереву Похвист. Понимающе сощурив глаза, совсем скрывшиеся в сетке морщин, Елова мелко закивала головой. Еще вчера, глядя на своего гостя поверх пламени очага, она знала, что это произойдет. Что он уйдет к волкам. Что ж, пусть поживет с волками, как раньше жил с людьми. Видят боги, это поможет оборотню найти его настоящее место. Все-таки он вернул домой Оборотневу Смерть, хотя мог утопить ее или оставить у себя, и ведунья не могла не быть ему благодарной за это.
И он не ошибся, доверив ей все свое человеческое богатство. Похвиста Елова тем же утром отвела на займище и велела хорошенько кормить его и ухаживать за ним — ведь это он привез Вешничам священный оберег рода. Многие узнали в сером жеребце с серебряными бубенчиками на сбруе коня Огнеяра, мужики не решались подступиться к нему.
А Милава, едва увидев жеребца, без страха бросилась к нему и со слезами обняла за шею. Она тоже поняла, что означает его появление. Огнеяр оставил своего коня, как оставил и ее, и теперь Похвист казался ей самым близким живым существом на свете.
Жеребец послушно пошел за Милавой — видно, признал, что эта девушка разделяет его тоску по ушедшему от них хозяину.
Оружие и одежду Огнеяра ведунья спрятала у себя, а рубаху каждый вечер вешала на ветку возле избушки. Наступит день, и оборотень захочет вернуться к людям.
Глава 9
По пути через поля Привалень из рода Моховиков озабоченно подстегивал лошадь, боясь не успеть домой до темноты. Вечер был уже недалек, а ему предстояло проехать еще с десяток верст. Сырой снег посерел и проседал под полозьями, лошадка с трудом тащила сани, хотя нагружены они были не так уж тяжело. Маленький мешочек соли, за которой Привалень ездил к Овсянникам, легко унес бы и пятилетний ребенок — в конце зимы больше уделить было трудно. В соломе на дне саней стоял небольшой бочонок груздей, солить которые Сойка, сестра Приваленя, была великая искусница. Возле бочонка лежал и другой подарок — свернутая и обвязанная лыком свежая волчья шкура. Вчера, принимая в гостях жениного брата, Просила хвалился, как сумел подстрелить вожака волчьей стаи, давно не дававшей покоя Овсянникам и их ближайшим соседям. Уже не первый год пара волков устраивалась с выводком где-то поблизости от Моховиков, но охотилась, по волчьему обычаю, не возле логова, а подальше, верст за семь-десять, в угодьях Овсянников и Боровиков. Подстреленного Просилой «старика» с трудом увезли на санях двое мужчин — так он был велик и тяжел. Зная, какая беда постигла в начале зимы семью Приваленя, Просила и Сойка подарили ему шкуру — хоть какое, а утешение. Привалень и правда остался доволен подарком и время от времени поглаживал косматый мех. Он только жалел о том, что не сам убил волка, не сам отомстил ненавистному серому племени, лишившему его сына и зятя, повредившему разум дочери.
Накатанная и подтаявшая зимняя дорога из полей втянулась в лес. Здесь сразу сделалось темнее, и Привалень тоскливо вздохнул — до Медвежьего велика-дня, когда день станет больше ночи, оставалось еще почти полмесяца. И все же его грела мысль, что годовое колесо повернулось к теплу и свету, что они ждут впереди и непременно настанут — вот только еще немного подождать.
Посвистывая для собственного ободрения, Привалень приподнял вожжу, думая подхлестнуть лошадь, да так и замер с поднятой рукой. Из леса впереди него, шагах в десяти, серой бесшумной тенью выскользнул волк. Крупный матерый хищник с черноватыми подпалинами на лапах и на брюхе сел на дороге прямо перед лошадью и замер, выжидающе глядя на Приваленя блестящими карими глазами, словно приглашая: иди, иди сюда. Что-то в этом взгляде поразило Приваленя, но сразу он не смог сообразить, что именно — страх мгновенно прогнал все мысли.
Почуяв волка, кобыла на миг замерла, а потом захрапела в ужасе, забилась, вскидывая копыта, попятилась назад, норовя развернуться. С трудом удержав вожжи, Привалень и сам хотел повернуть сани, оглянулся, и холодный пот прошиб его под кожухом — позади саней на дороге сидело два волка, два молодых переярка, голоса которых ловцы различали в осеннем вое той, старой стаи. Шкура вожака которой лежала в санях Приваленя. Взяв его в клещи, серые хищники отрезали ему путь и вперед, и назад, и сама смерть смотрела на человека из их голодных зеленоватых глаз.
Вихрь разных мыслей и чувств обрушился на бедного мужика и завертел: шкура — за ней волки пришли; за своего старшего хотят мстить; боже Хорее, мне-то за что, не я же его порешил; куда ехать-то теперь, и не развернешься тут; вот бросятся разом, а у меня один топор в соломе; да где же это видано, чтобы волки вот так, человека засадой…
Охваченный страхом Привалень пытался справиться с обезумевшей лошадью, не зная, что будет делать дальше. А из-под ветвей вдруг выскочила волчица — «старуха» — и тихой серой молнией бросилась на лошадь. Та взбрыкнула, отбросила «старуху», но два переярка кинулись на нее сразу с двух сторон и вцепились зубами в брюхо; лошадь с диким ржаньем страха и боли металась и била копытами, но упряжь мешала ей; сани кидало из стороны в сторону, Привалень, едва успев нашарить в соломе топорище, вылетел на снег, ударился головой о ствол, спасибо, меховой колпак смягчил удар. А пока лошадь отбивалась от переярков, сидевший впереди волк взметнулся в воздух и разом вскочил прямо ей на спину, вцепился зубами в шею и опрокинул лошадь на снег.
В воздухе висело конское ржание и хрип, звон упряжи и скрип саней. Лихорадочно барахтаясь в снегу, Привалень кое-как сумел приподняться и сдвинул шапку с глаз. С лошадью было уже покончено: два переярка перервали ей горло, а матерый волк с черными подпалинами сидел на боку лежащей кобылы. Привалень охнул, увидев все это, и волк повернулся к нему.
Оцепенев от страха — пришел его черед! — Привалень мертвой хваткой сжал топорище и прислонился спиной к стволу сосны, ожидая, что сейчас вся стая бросится на него.
Но волк не прыгнул. Он только посмотрел в глаза человеку, и от его взгляда Приваленю стало так страшно, как не бывало никогда в жизни. То жар, то холод катили на него попеременно, он хотел бежать, но не мог двинуться, хотел крикнуть, но крик колом встал в горле, не давая даже вдохнуть. На него смотрела пара человеческих глаз, больших, карих, злобных и голодных, но умных и осмысленных не по-звериному.
«Оборотень!» — только и подумал Привалень. У него ослабели ноги, топорище выскользнуло из пальцев, а сам он словно примерз к сосне. С простыми волками он, может быть, и справился бы, но с оборотнем…
Волк-оборотень отвернулся, опустил морду к горлу кобылы, из которого еще лилась дымящаяся горячая кровь, растекаясь по серому снегу огромной багровой лужей. Словно не замечая человека, четыре волка принялись рвать еще теплое мясо, так что несколько капель крови долетело даже до Приваленя.
Он стоял под сосной, глядя на пиршество хищников, чувствуя дурноту и озноб на вспотевшей спине. Время тянулось медленно-медленно, давя кошмаром, и каждое мгновение могло оказаться для человека последним.