А у Огнеяра в эти дни было много других забот. Он не хуже княжны понимал, что сейчас на него спешно собираются рати двух племен. Даже без его приказа все личивинское племя Волков готовилось на битву. Похищение говорлинской княжны с медовыми волосами, к которой сватался еще Кархас, всем Волкам показалось великим подвигом, тем более что Метса-Пала сделал это почти один, без воинов. Слава его возросла еще больше, и все племя счастливо было умереть за него и немедленно войти в Небесные Леса, где ими и дальше будет править великий Метса-Пала.
Они очень огорчились бы, узнав, что Метса-Пала вовсе не хочет вести их в эти славные битвы. Его человеческая кровь была говорлинской, и он проклял бы сам себя, если бы повел личивинов убивать своих соплеменников. Ни личивины, ни смолятичи и дебричи не виноваты в том, что Неизмир покушается на его жизнь, а Светел — на его наследство. Не меньше беспокоило его и то, что князь Скородум, о котором он вспоминал с почти сыновней теплотой, теперь считает его своим злейшим врагом. Часто Огнеяру думалось, что глиногорский князь, быть может, и не знает всего. А волки, которых он сразу послал в дозор, каждую ночь приносили ему вести о постепенном приближении смолятинской и дебрической рати. Медлить было уже нельзя.
Однажды утром в дверь землянки, где жила Дарована, постучали из сеней. Лисичка выглянула и вышла — княжна подумала сперва, что к Лисичке пришел Кречет, зачастивший к ней в последнее время. Но дверь открылась снова, и в землянку шагнул Огнеяр.
Увидев его, Дарована невольно вскочила и отшатнулась в дальний угол. Вид этого смуглого лица, темных глаз с красной искрой на дне, блестящих белых зубов приводил ее в содрогание. Всей кожей, всем существом она ощущала, что он — не человек, дитя чужого мира, мира Леса.
— День тебе добрый, княжна! — приветствовал ее Огнеяр, не так задушевно, как Светел, но вполне по-человечески.
Но Дарована не верила в его доброту и помотала головой, словно отрекаясь от приветствия.
— Не подходи! — со страхом пробормотала она. Зачем он пришел? Она уже понадеялась, что не увидит его до того самого времени, когда ее освободят.
Огнеяр отошел от порога и сел на скамью, покрытую бурой медвежьей шкурой.
— Да не бойся ты меня, не съем! — устало сказал он, видя ужас на бледном лице девушки. — Уж вторую неделю у меня живешь — могла бы попривыкнуть. Хотел бы съесть — так давно бы съел. А я девиц не ем. Хоть у Лисички спроси.
— Чего тебе надо?
— От тебя — ничего. Да ты сядь, не стой. В стену-то все равно не влезешь.
Оборотень говорил спокойно, немного небрежно, так что Дарована даже обиделась — все-таки она княжна, он не смеет так с ней разговаривать. Приглядываясь, она видела, что он очень похож на человека, особенно если смотреть на его лицо сбоку, когда не видно глаз и клыков. Ловко же он умеет притворяться — неудивительно, что она так ошиблась там, возле Кошицы. Вспомнив тот злосчастный день, Дарована оглянулась на большой ларь, где лежала в мешке ее главная драгоценность — Макошина пелена. Ах, что же она не спасла ее от такого несчастья?
Осторожно выйдя из угла, Дарована села на краешек лавки, так далеко от оборотня, как только позволяла теснота землянки.
— Мне только того и надо было, чтобы ты за Светела замуж не вышла, — заговорил Огнеяр, видя, что она наконец-то его слушает. — Потому и увез, что богиня тебе скорую свадьбу с ним пообещала.
При напоминании об этом слезы злой обиды и негодования наполнили глаза Дарованы.
— Да! — вскрикнула она и даже сжала кулачок. — Богиня обещала! А ты кто такой, чтобы мою судьбу ломать! Я не холопка твоя, могу себе жениха выбирать по сердцу! Хочу за Светела идти и выйду! И ты мне не помешаешь! Богиня тебя накажет!
— Хочешь за Светела идти — так иди, — спокойно ответил Огнеяр, дав княжне выплеснуть возмущение. — И судьбу твою я ломать не собираюсь.
Его ответ так изумил Даровану, что она замолчала и во все глаза уставилась на него, сжатым кулачком вытирая слезы. То он говорит одно, а то другое — как его понять? Одним словом — нечисть!
— Хочу я другого, — продолжал Огнеяр. — Хочу я в мире с твоим отцом остаться.
— Да как же? — снова воскликнула Дарована. — Хорош тебе будет мир! Да мой отец с тебя живого шкуру спустит за меня!
— А он знает, кто я есть? — Огнеяр вопросительно глянул ей в лицо.
Дарована вздрогнула, но глаз не отвела — оказалось, что взгляд оборотня можно выдержать. Жгучий, он все же был полон человеческого смысла, а не звериной злобы.
— Кто ты есть? — запальчиво ответила Дарована. — Оборотень ты есть, вот и все!
— Нет, ты мне скажи толком — знает твой отец, что личивинским князем сидит Огнеяр, сын княгини Добровзоры? — не отступал оборотень.
Как ни слабо было желание Дарованы разговаривать с ним, а все же она задумалась. О сыне Добровзоры говорилось в тот вечер, когда Светел посватался к ней. Дарована хорошо помнила тот вечер, свою радость и безотчетную тревогу. Непонятно почему грустный отец, часто моргая, рассказал ей, что сын Добровзоры не дает о себе вестей, скорее всего, он погиб, потому что был не таков, чтобы позволить о себе забыть. Наследник чуроборского стола теперь Светел, и она будет дебрической княгиней. Эти две радостные вести быстро тогда вытеснили из ее памяти оборотня, сына Добровзоры, которого она вовсе не знала. А выходит, что он жив, сидит перед ней, и Светелу не бывать князем. А ей — княгиней. Но отец ее об этом не знает, теперь Дарована могла сказать уверенно.
— Не знает, — выговорила она наконец. — Ты же умер?
Она опасливо посмотрела на Огнеяра и снова испугалась — а не морок ли с нею говорит? Да нет, не похоже. Она снова вспомнила, как он вез ее через Кошицу — тепло и сила его рук могли принадлежать только живому.
— Не умер я! — словно убеждая ее, со скрытым злорадством ответил Огнеяр. — Нареченный твой меня уже раз убить пытался, да не вышло! Не так-то я для него прост! И стола чуроборского ему не видать! А ты хочешь за него идти — так иди. Только сперва твой отец должен узнать, что я жив. И он об этом узнает. Отдай мне твои браслеты.
Оборотень встал и шагнул к Дароване; как молния она вскочила с лавки и опять забилась в дальний угол.
— Не подходи ко мне! — вскрикнула она.
— Тьфу, вот дура девка! — не выдержал Огнеяр. — Да что я, кусаю тебя или бью? Не трону я тебя! Боишься так отдать — на лавку положи.
До Дарованы наконец дошел смысл его просьбы. Настороженно глядя на стоящего перед ней оборотня, она сжала запястье, на котором поблескивал браслет из красивых кусочков прозрачного янтаря, похожего на застывший мед, оплетенных тонкой золотой сеткой.
— Зачем тебе? — враждебно спросила она. — Не дам!
Отдать парню браслет — согласиться на сговор и свадьбу. Все-таки вот чего он хочет!
— С мертвой снимешь, а живая не дам! — отчаянно продолжала она, глядя прямо в темные глаза оборотня. — Я лучше умру, чем за тебя выйду!
— Да я… — начал Огнеяр, но сдержался, глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Девки, они такие — скажи он сейчас, что задаром ее не возьмет, она ведь обидится еще сильнее. — Да я их твоему отцу отвезу, — со всей доступной ему силой убеждения заговорил он, словно толковал с малым ребенком. — Чтобы он верно знал, что ты у меня. А уж он пусть отдает их, кому хочет.
— Не дам! — непримиримо мотнула головой Дарована.
Огнеяр посмотрел на нее, помолчал, потом вздохнул:
— Ну, прости.
С этими словами он вдруг шагнул к ней; Дарована отчаянно завизжала, словно он поднял на нее нож, вжималась в стену, заслонялась руками, как от дикого зверя. Не обращая внимания, Огнеяр крепко схватил ее сначала за одну руку, потом за другую и осторожно, но решительно содрал с ее запястий оба браслета. У него не было времени на уговоры. Дарована визжала и билась, но сама уже знала, что бесполезно: в руках оборотня была такая сила, которую не одолел бы и крепкий мужчина, не то что хрупкая юная дева.
Огнеяр отошел от нее, Дарована вдруг разрыдалась от страха и обиды. Никто и никогда еще не смел с ней так обращаться, никогда еще ей не приходилось подчиняться чужой воле, которая была так неприятна ей самой.
Заворачивая браслеты в платок и пряча за пазуху, Огнеяр недоуменно качал головой. Можно подумать, что он леший знает что с ней сделал. Не приведи Макошь, тоже затянет про волчий глаз. Поморщившись от неприятного воспоминания, Огнеяр повернулся к Дароване.
— Ну, прости, говорю! — грубовато сказал он. — Не плачь, сейчас Лисичку пришлю. Не трону я тебя больше, Хоре Пресветлый послух, не трону!
— Уйди от меня! — отчаянно кричала Дарована сквозь слезы. — Оборотень! Оборотень!
— Да, — тихо сказал Огнеяр, отвернувшись, и Дарована даже не услышала его. — Оборотень я…
Ему не было важно, слышит его княжна Дарована или нет. Перед глазами его встало лицо Милавы, румяное от осеннего холода, ее взволнованные и доверчивые глаза, устремленные прямо ему в душу, в памяти зазвучал ее трепетный голос. «А ты… ты оборотень?» Она так боялась обидеть или огорчить его, так хотела знать правду о нем. «Ну и пусть хвост…» Этой осенью ей исполнилось шестнадцать лет. Исполнилось бы… А сейчас у нее нет возраста — жители Верхнего Неба, как мертвые, не считают своих лет. Года и века не имеют над ними власти.
Забыв о княжне, Огнеяр смотрел куда-то в пространство и видел перед собой Милаву, словно наяву. Она была для него единственной на свете — девушка, способная полюбить оборотня таким, какой он есть. Боги не дали ей ни знатного рода, ни особой красоты, ни палаты житейского ума. Ее ум жил в сердце, и немного было на свете женщин умнее ее. Недаром именно она сумела снять злые чары старого Князя Волков. Щедрая богиня Лада улыбнулась при ее рождении и наградила ее способностью любить настоящей любовью — не за что-нибудь, а несмотря на все. Несмотря на шерсть на спине и клыки, она смотрела в глаза оборотню и видела в них не зверя, не человека даже, а живую душу, единую для всех созданий Макоши, ждущую любви. Эта горячность сердца привела ее в ту светлую ночь на Свято-озеро, она позволила ей поймать берегиню и спасти брата, принять взамен лебединые крылья.