м и предкам – только волчий вой.
Усевшись на кучу лапника, Малинка положила рядом узелок, в котором носила с собой старую рубаху Быстреца и кусок хлеба, испеченный ее руками. Когда хлеб черствел совсем, она оставляла его на пне Лесовикам, а дома пекла новый. Узелок помогал ей не падать духом даже в такие вот одинокие холодные ночи, напоминал, ради чего она здесь. Когда-нибудь это случится – качнутся ветки, к ней выйдет волк, который взглянет на нее знакомыми глазами и отзовется на родное человеческое имя.
По вершинам деревьев что-то прошелестело. Малинка вскинула голову и замерла, в ужасе прижала к себе узелок.
По самым верхним ветвям из глубины леса прямо к ней шли невесомые человеческие фигуры в длинных рубахах, окруженные голубоватым сиянием, как болотные огоньки, – бородатые старики, согнутые старухи, молодые девушки в пышных свадебных венках. Прямо в душу ей повеяло леденящим холодом иного мира – мира умерших. Малинка сжалась в комочек, спрятав на груди узелок, как драгоценность. Кричать было бесполезно, бежать некуда, оставалось только затаиться и ждать, надеяться, что ее не заметят и не тронут. Ах, отчего она хотя бы не попыталась развести огонь!
Голубоватое светящееся пятно появилось над землей, меж темнеющих в серых сумерках стволов. Пятно росло, очертания его делались яснее, и Малинка различила фигуру старухи в длинной рубахе; по подолу, по рукавам и плечам, по седым волосам ее пробегало голубоватое холодное пламя. Старуха медленно шла к ней; Малинка почти не дышала от ужаса, сердце ее стучало так громко, что стук отдавался в ушах. Она узнала черты своей бабки, умершей, когда Малинка была еще маленькой.
– Внучка! Иди, иди со мной! – глухо раздалось над ее головой, но призрачная старуха не открыла рта, глаза ее под седыми бровями смотрели мимо Малинки. – Я тебя домой выведу! Иди!
Светящейся рукой старуха манила ее к себе, но Малинка не шевелилась, только крепче прижимала к себе узелок. Она не звала бабку. Это мары или болотные духи заманивают ее в облике умершей родни. Теперь она осознала, как опасна ей наступившая весна: проснулась земля, проснулись духи предков, но вместе с ними проснулась и всякая лесная нечисть, пережидавшая зиму в подкоряжных норах.
– Сгинь, сгинь, рассыпься! – онемевшими губами шептала Малинка. – Дед, помоги!
Не дойдя до нее несколько шагов, старуха исчезла, рассыпалась голубоватыми искрами. Малинка перевела дух, но между деревьями снова засветился желтый огонек в голубоватом венце. Малинка зажмурилась, но желтое сияние проникало и через опущенные веки, через ладони; даже спрятав лицо в коленях, она ощущала это желтоватое свечение.
– Нет, не пойду! – шептала она, стараясь заслониться локтем, но напрасно. – Дед, Дуб, помогите! Рассыпься! Сгинь!
Но руки и ноги не повиновались ей, неведомая сила подняла ее и понесла через темнеющий лес вслед за огоньком. Малинка не хотела идти, цеплялась за мокрые стволы, но чья-то жадная, неукротимая сила влекла ее. Она не видела ничего вокруг, кроме желтого пятна в голубом венце, ни один звук не достигал ее слуха, она не осознавала себя, не видела, куда попала, только в дальнем уголке ее сознания бились страх и отчаяние бессилия перед этим притяжением.
Вдруг где-то рядом громко хрустнул сучок, какая-то мощная темная тень метнулась между Малинкой и огоньком. Мгновенно опомнившись, Малинка вскрикнула и отшатнулась.
Пелена чар упала с ее глаз, она разом увидела, что стоит почти на краю болота. А огромный лохматый волк бесшумно и неудержимо, как молния, кинулся на желтое пламя.
Тут же огненный шар рассыпался и принял облик чудовищной женщины – с уродливым лицом, кривыми руками и ногами, копной черных жестких волос, мерзкой и отвратительной, внушающей ужас одним видом. Малинка снова вскрикнула. Мара чуть не заманила ее в болото! Истошно вопя, мара убегала по болоту, от визга ее стыла кровь и закладывало уши, а огромный волк широкими скачками мчался за ней с кочки на кочку, норовя ухватить зубами. Прижимаясь спиной к дереву, Малинка в ужасе следила за этой погоней и мертвой хваткой прижимала к груди свой узелок.
Мара плюхнулась в болото и пропала. Волк повернул обратно. Малинка вдруг разом ослабела и опустилась на холодную землю – ее не держали ноги. Волк выбрался из болота, отряхнулся, осыпав девушку холодными брызгами, фыркнул, брезгливо потерся мордой о землю. Малинка не сводила с него глаз. Он казался ей чудовищно огромным, в каждом движении заметна была сила. Волк поднял к ней морду, и взгляд его был осмысленным, человеческим. В сгустившихся сумерках его глаза отсвечивали не зеленым, как у всех волков, а красным. Малинка была уверена, что перед ней не простой волк, и ждала, что он заговорит. И думала только об одном: спросить про Быстреца.
Волк шагнул к ней, Малинка вздрогнула и невольно отшатнулась: все-таки он был огромен, и она не могла не бояться. Волк дернул мордой, издал негромкое рычание, помотал головой, словно в досаде. А потом вдруг пригнулся, сжался в комок и быстро перекувырнулся через голову. И перед Малинкой оказался человек, сидящий на земле, обняв колени. Невольно она ахнула, но не двинулась. Они никогда не виделись, но сразу узнали друг друга. Милава столько рассказывала ей об Огнеяре, княжиче-оборотне, который спас ее саму от Князя Волков, что Малинку не удивило ни его появление, ни его облик. Она узнала это смуглое лицо, хранящее в резких чертах что-то отчетливо звериное, узнала длинные черные волосы, красноватый блеск в глазах.
– Ой и дура ты, девка! – с досадой выговорил оборотень.
Голос его звучал хрипло и был похож на рычание, слова едва можно было разобрать. За полтора месяца волчьей жизни Огнеяр отвык от человеческой речи. А Малинка вдруг успокоилась, даже испытала облегчение. Именно так мог бы сказать любой из ее родичей, от Огнеяра веяло теплом и силой, он был живым и совсем не напоминал призрачных стариков на вершинах деревьев или мерзкую мару, сбежавшую в болото.
– И куда ж тебя только занесло! – прокашлявшись, заново осваиваясь с человеческой речью, продолжал Огнеяр. – Сожрала бы тебя мара, и костей бы в болоте не нашли! Теперь они все проснулись, больше уж по лесу не погуляешь, как зимой! Жить тебе надоело!
Презрительная брань оборотня, как ни странно, успокаивала Малинку и располагала к нему: бранится – значит жалеет.
– Я жениха ищу! – оправдывалась она.
– Смерть свою ты ищешь! Один раз прямо из зубов выскочила – нет, туда же опять норовит, голова еловая!
Странно было слышать, что он, оборотень, нечисть, бранит ее за неосторожное приближение к нечисти же, но Малинка совсем успокоилась и уже радовалась, что встретила его. Из всех существ, живых и не очень, населявших земной и подземный мир, именно он мог помочь ей лучше всех. Нельзя было найти лучшего посредника между миром звериным и человеческим, чем он – принадлежащий к ним обоим.
– Ты же сам сказал, чтобы я его искала! Вот я и ищу! Ты же говорил, что он мой голос услышит!
– Так ты меня знаешь? – Оборотень нахмурился и склонил голову обычным движением собаки, которая слушает человеческую речь и силится понять.
– Как же не знать! Мне Милава…
Судорога исказила лицо оборотня, и Малинка прикусила язык.
– Где мне его найти? Скажи, ты же знаешь! – тихо попросила она, снова подумав о своем.
– Знать-то знаю… – Оборотень задумчиво потер плечо, сел уже по-человечески. Звериная неподвижность его лица медленно таяла, появлялись осмысленность и теплота, оно стало почти обычным человеческим лицом, только глаза светились красноватыми огоньками. – Встречал я его.
– Где? – вскрикнула Малинка и подвинулась к Огнеяру, порывисто вцепилась в его плечо и отдернула руку, как обожглась.
Только тут она заметила, что на оборотне нет никакой одежды, а кожа его показалась ей горячей, как раскаленный камень очага.
– Далеко, – медленно выговорил Огнеяр, поводя плечом, которого она коснулась.
Ему это было тревожно и неприятно, как зверю, но это прикосновение, близость человека, от чего он отвык за месяцы лесной жизни, девушки, так напомнившей ему Милаву, взволновало его и рождало внутреннюю дрожь.
– Что с ним? – Забыв смущение и робость, Малинка заглядывала ему в лицо, жалея, что ничего не может разглядеть в темноте, не пугаясь даже красноватого блеска глаз оборотня. – Плохо ему?
– Чего уж хорошего? – неохотно ответил Огнеяр.
Ему уже не хотелось разговаривать с ней, но куда деваться? Она ведь даже не звала его, он сам вышел к ней, спас от мары, сам сбросил шкуру. Когда он учуял сегодня в лесу человеческий запах, его вдруг неудержимо потянуло заглянуть в глаза человека, услышать человеческое слово, самому сказать хоть что-то. А теперь он смутился, чувствуя, что отвык от человеческого общения. У зверей проще, но он не зверь. За прошедшие полтора месяца он хорошо это осознал.
Но Малинка не оставляла расспросов, и Огнеяр неохотно продолжал:
– Плохо в шкуре человеку-то. Я по своей воле шкуру надел, и то надоело! – вдруг вырвалось у него. – А им и того хуже. Их-то никто не учил волками быть. Едва ходить на четырех научились, а уж пока по первому зайцу поймали, так чуть с голоду не сдохли. Да и одежка мешает…
Он изогнулся и звериным движением почесал спину о ствол дерева.
– Помоги мне, – просто сказала Малинка. – Ты ведь можешь.
– Помоги! – повторил Огнеяр. – А с чего это я должен вам помогать? Я и так со Старым на зубах – он меня-то еле-еле терпит.
Малинка молчала. И Огнеяр чувствовал, что против воли помогать придется. Слишком ясно ему вспомнилась Милава, человеческий голос в его душе, истосковавшийся в одиночестве за эти месяцы, окреп и повелительно твердил: «Помоги. Докажи, что в тебе тоже есть человеческое. Хотя бы половина». А сейчас ему казалось, что человеческая половина в нем возросла и одолевает звериную – словно эти месяцы она спала и набиралась сил. И вот теперь близка была к победе.
– Слушай, – медленно заговорил Огнеяр, глядя мимо Малинки в болото и прислушиваясь, как внутри него глухо ворчит побежденный зверь. – Парня твоего обернул Князь Волков. Полгода они сами назад обернуться могут – через имя, через хлеб, рубашку. А потом чары окрепнут. Вроде окостенеют, и просто так их уже не снять. Полгода уже скоро. И тогда чары только сам Князь снимет.