Мэддокс запускает часы. В лабиринте иконки начинают убыстренный танец.
– Гэрин входит первым и сразу капитально лажает. Он лишь слегка задевает нападавшего – даже крови нет – и вдобавок забывает про глушитель. Гэрин – просто молодец. Ты не смог нейтрализовать цель, и теперь все здание в курсе, где ты находишься.
Асанте помнит, как эхо от этого выстрела разлетелось по всему заводу. Помнит, как у него заныло в желудке.
– Тут из-за угла появляется один из приятелей нашего реднека, и… Гэрин снова мажет! Задевает парня по плечу. А вот потом на сцену выходит настоящий монстр всей вечерины, «Волкодав» спешит на выстрелы Гэрина, и этот чувак вооружен и очень опасен, но…
Из-за угла выруливает 46-G. Но целится он не в Гэрина, а берет на мушку террористов. Реднек и его приятель рассыпаются на маленькие красные кучки пиксельной пыли.
– Такого они не ожидали! – ликует Мэддокс. – Их замочил собственный робот! И, как по-вашему, почему это случилось?
Асанте хмурится.
– Значит, два пацана в ауте, Гэрин уже взбирается по лестнице и на трап, прежде чем робот возьмет его на мушку, а там стоит Тивана, с другой стороны здания, и у них с Гэрином происходит зрительный контакт буквально на полсекунды, – между соответствующими иконками мерцает яркая нить, – прежде чем Тивана снова прыгает на нижний уровень и начинает палить по реднекам, притаившимся у противоточной системы. И стрелок из нее такой же дерьмовый, как из Гэрина, да и с глушителем она также лажает.
Выстрелы повсюду, от всех. Асанте помнит, как он, слепой, гадит кирпичами от страха и думает, какой абоа допустил такую идиотскую ошибку, пока «Ранн-Сети» не оживает в его собственных руках, пока он не чувствует отдачу и не слышит звук выстрела, словно 130-децибеловую мишень на собственной спине. Тогда он подумал, что кто-то зачем-то саботировал в отряде все глушители.
Мэддокс по-прежнему в образе.
– Плохие парни откликаются на заваруху и начинают менять позиции. К этому времени Асанте и Силано также подхватили вирус криворукости, а «БоДайн» бегает вокруг и рвет своих на куски. В обороне противника образуется брешь, в нее проникает Калмю – кто-нибудь может прикинуть, каковы шансы на то, что она просто случайно оказалась именно в этом месте? – и без помех может прицелиться в парня с прерывателем. И она кладет его точным выстрелом в шею. Полностью парализует бедолагу, но сердчишко у него по-прежнему бьется равномерно и без помех. Вот мы видим, как Калмю проверяет состояние цели и обезвреживает уже бесполезную машину Судного дня.
И все это, народ, заняло меньше пяти минут. В смысле, от входа до выхода прошло восемнадцать, но после пятой вы уже занимались зачисткой. И вот уже должны пойти титры, и тут Калмю подходит к «Волкодаву», спокойная как танк и гладит этого громилу. Усыпляет его на месте. Полицейские Галвестона получат своего робота обратно без единой царапинки. Пять минут. Это, сука, магия какая-то.
– Так, это… – Гэрин оглядывается. – Как мы это сделали-то?
– Калли, покажи им.
Калмю протягивает вперед запонку:
– Похоже, я это забрала у парня с взрывчаткой.
– Собачий свисток, ары и кеи.[241] – Мэддокс ухмыляется. – 50 килогерц, ни пилот, ни пассажир такой сигнал просто не услышат. Нельзя же перевести робота в режим бешенства без способа отличить друга от врага, правильно? С этими булавками «Волкодав» на вас даже не взглянул бы. Но если их потерять, он за секунду вам горло вырвет. Ваши лучшие половинки могли бы действовать чистенько, бесшумно, но тогда оставшиеся силы противника сидели бы по своим местам в полном вооружении, и никуда бы не рыпались. А их главный козырь заключался в самом крутом роботе «БоДайна». Именно поэтому ваши лучшие половины не стали всех убивать тихо. Нет, они прибегли к шуму и панике. Постреляли все свистки, вызвали пса, а тот атаковал собственных хозяев. Противник в ответ сменил позицию. То есть принялись погонять робота, как овцу, а тот в свою очередь выгнал террористов прямо вам под прицел. Точность из хаоса, но более всего впечатляет то, что у вас не было связи, только редкая оптическая синхронизация, когда вы друг друга видели. По идее, такая сеть ужасно неудобная, заметная, ничего хуже представить невозможно, и если бы я не видел все собственными глазами, то сказал бы, что это полный бред. Но каким-то образом вы, зомби, были в курсе оперативной сводки. Каждый знал, что ему надо сделать для достижения оптимального результата, и предполагал, что так же поступят другие, и групповая стратегия… просто появилась сама собой. Никто не отдавал приказов. Никто, черт побери, даже слова не сказал.
Теперь, когда идет повтор, Асанте все видит сам. Есть в этом какая-то красота: движение узлов, прерывистая сеть лазерных лучей, мерцающая между ними, постепенная концентрация сигнала из шума. Это не просто танец, не просто слаженная командная работа. Это больше похоже на… распределенный организм. Как пальцы на руке, двигающиеся вместе.
– Только помните, если кто спросит, мы такого говорить не будем, – добавляет Мэддокс. – Мы скажем, что в каждом сценарии, при котором Галвестонский завод взлетал на воздух, этот взрыв становился точкой невозврата для всей пост-Текзитовской территории. Мы скажем, что с вероятностью в 95 % такое событие привело бы к широкомасштабным бунтам и волнениям на самом пороге ЗапПола – и именно этот вариант Зеро красиво и тихо предотвратили. Неплохо для первого полевого задания.
Тивана поднимает руку:
– А кто конкретно будет спрашивать?
Хороший вопрос. За тринадцать месяцев с тех пор, как Асанте влился в ряды «Нулевой Суммы», ни один чужак не появился на территории корпуса. Впрочем, неудивительно, ведь Котэ, база канадских вооруженных сил, была закрыта уже двадцать лет; эту информацию Асанте нарыл пару недель назад во вполне доступных и открытых источниках.
Мэддокс еле заметно улыбается:
– Любой, кто кровно заинтересован в традиционной субординации.
Где мы сейчас
Асанте пробуждается в лазарете, стоит у подножия койки Карлоса Акосты. Справа из полуоткрытой двери льется тусклый свет: клин потертого линолеума растворяется во тьме, крохотный красный знак «ВЫХОД» горит в пустоте над лестничным пролетом. Слева стеклянная стена нейрохирургии. Там с потолка свисают суставчатые телеопы, как конечности богомолов с невероятно хрупкими пальцами. Лазеры. Иглы и нанотрубки. Манипуляторы, чувствительные настолько, что способны отделить друг от друга даже атомы. Каждый Зеро столько раз лежал под этими ножами, что сосчитать трудно. Обычно операции ведет софт. Иногда процессом руководят человеческие врачи из каких-то секретных лабораторий, старомодные резчики, которые так ни разу и не показались во плоти, хотя Асанте полосовали частенько.
Акоста лежит на спине, глаза закрыты. Выглядит он почти спокойным. Даже лицевой тик исчез. Он тут уже три дня с тех пор, как потерял правую руку в Гераклионе из-за умных игольников. Дело, конечно, пустое. Все отрастет благодаря вживленной ДНК саламандры да капельницы с аминоглюкозой и стероидами. Будет как новенький уже через три недели – то есть в том состоянии, в котором был, когда Зеро наложили на него лапу – а на ноги встанет уже через полторы. Пока же баланс довольно мудреный: конечно, обмен веществ ему сейчас разогнали до реактивной скорости, но все ради роста тканей. В таких условиях сил не остается даже для похода в ванную.
Коджо Асанте недоумевает, почему стоит здесь в три часа ночи.
Мэддокс говорит, что не стоит волноваться из-за редких приступов лунатизма, особенно, если ты и так имел к ним склонность. Мощных припадков ни у кого не было уже несколько месяцев, с самого Галвестона: сейчас все моды, похоже, занимаются тонкими настройками. Росситер уже давно отозвала ботов-помощников, которые раньше следили за каждым незапланированным шагом подопечных. Майор даже разрешает время от времени покидать базу, когда бойцы хорошо себя ведут.
Впрочем, об остаточных побочных эффектах забывать не стоит. Асанте смотрит на предательскую дрожь в своей ладони, аккуратно берет ее другой рукой и держит, пока нервы не успокоятся. Переводит взгляд на своего друга.
Глаза Акосты открыты.
Но на Асанте они не смотрят. Коджо кажется, что они просто не могут хоть на чем-нибудь остановиться. Дергаются, мечутся, туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз-вверх.
– Карл, – тихо произносит Асанте. – Как дела, мужик?
Тело больного неподвижно. Его дыхание неизменно. Он ничего не говорит.
У зомби с разговорами плохо. Они умные, но невербальные, как пациенты с разделенными полушариями, те тоже слова понимают, но произнести их не могут. С письменным языком проще. Мозги зомби плохо справляются с обычной грамматикой и синтаксисом, но они разработали что-то вроде визуального пиджина, который, по заверениям Мэддокса, эффективнее английского языка. Похоже, именно им и пользуются на всех брифингах.
Мэддокс еще заявил, что его команда сейчас работает над каким-то таймшерным решением, хотят разделить контроль над зоной Брока между лобно-теменной долей и ретроспленальной корой. «Скоро вы буквально сможете с собой поговорить», – говорит он. Но пока без успехов.
Такпад на столике у кровати тускло светится матрицей зиджинских символов. Асанте кладет его под правую руку Акосты.
– Карл?
Ничего.
– Просто подумал, что я… так, зашел проверить, как ты. Ну, будь здоров.
Он на цыпочках идет двери, кладет дрожащие пальцы на ручку. Делает шаг в темноту коридора, на ощупь, по памяти добирается до своей койки.
Эти глаза.
Он их видел уже миллионы раз. Но раньше глаза его сослуживцев танцевали, метались в стоящих прямо телах, в мощных автономных штуках, которые не стояли на месте. Видеть же такое движение в абсолютном покое – видеть, как эти глаза борются, словно попали в ловушку из кости и плоти – словно смотрят на мир из неглубокой могилы, как будто их не зарыли до конца…