– М-да, крепко сидит для короны. Ты, значит, и есть тот самый василиск? Тоже можешь превращать живых в камень?
– Нет, – соврал я, не желая пугать спутника. – Это искусство считается утерянным. Вот в огонь – пожалуйста.
В азарте я дохнул на соседнюю скалу, и она потекла багровыми каплями раскаленной лавы. Стало жарко. Пришлось срочно отлететь подальше на другой «столб», возвышавшийся в ста саженях и похожий на окаменевшего всадника. Дима долго молчал. Потом выдал:
– То есть, твой предок похитил с вашей базы биологическое оружие и пошел гулять по Земле? А вы еще более опасны, чем я думал. Наблюдатели не должны вмешиваться в историю автохтонного населения планеты. И в экологию.
Он осуждающе посмотрел на дымившиеся останки рифа.
– После случая с пращуром Гхором мы разоружились в одностороннем порядке, – поспешил я успокоить брата по разуму. – Биологическое оружие вывезено с Земли и уничтожено.
– Где?
– На Фаэтоне.
– Уж не мифическая ли планета между Марсом и Юпитером?
– Была, – горестно вздохнул я.
Долгожданный товарный состав длинной змеёй вынырнул из-за поворота. Я попытался мимикрировать обратно в самолёт. Не получилось. А, и ладно. У меня в запасе есть ещё аэроплан первых лет авиации.
Я скомандовал забравшемуся в кабину Диме:
– Подбери ноги на сиденье.
– Зачем?
– Если ты заметил, я ни разу не изменялся с человеком внутри. Привык, что во мне всё моё. Думаешь, во время метаморфозы будет время разбирать, какая часть внутри меня кому принадлежит?
– Так надо было потренироваться! – огрызнулся он, и тут до него дошло, что я не шучу. – Погоди. Ты что, решил меня пустить в расход? И это после всего, что мы пережили вместе?
– Просто предупреждаю: я за себя не ручаюсь. Метаморфоза – процесс бессознательный. Это даже не глоток спирта, а дубина по голове.
Парень издал невнятный возглас, но я не дал ему впасть в панику:
– Сиденье пилота постараюсь не трогать. Потом уже видоизменю в автомобильное. Так что, сиди тихо и не шевелись. Или оставайся тут, на скале. Решай. У тебя десять секунд, брат по разуму.
Он немедленно замолк, подобрал колени и зачем-то обхватил плечи руками.
Я подождал, когда состав до половины скроется за поворотом, а платформа с автомобилями окажется почти под нами, и камнем слетел со скалы. Промахнулся, и едва не проломил крытый вагон. Фюзеляж сгрохотал по крыше, как горный обвал. Попытка не удалась.
С минуту я летел, уравняв скорость со скоростью состава. На лету сложив крылья, поднырнул, втиснулся на свободное место автомобильной платформы, на пару мгновений зависнув над ребристой поверхностью, чтобы завершить метаморфозу.
Если бы не человек, мне потребовалось бы куда меньше изворотливости и энергии, но я впервые прислушивался к чужеродному комку плоти внутри меня. Попробуй не прислушаться, когда человеческие ногти десятью занозами впились в тело сиденья. В результате соседние машины слегка помялись: аэроплану не удалось быстро уменьшиться до размеров автомобиля. На боку соседней «лады» в прорехе разорванного чехла укоризненно темнела глубокая вмятина, а бампер задней страдальчески изогнулся.
В развороченных вторжением рядах машин, зачехленных, как турчанки в паранджах, с самым невинным видом застыла блистающая, как лаковая туфелька, красная «копейка» – единственный автомобиль, который я научился воссоздавать более-менее прилично от руля до колёс. Ну, а то, что на капоте и дверцах кое-где проступили перламутровые чешуйки, можно списать на моду.
На предложение покинуть мои внутренности Дима отреагировал с угрюмым подозрением – брови насупились, глаза стали льдистыми:
– А ты не сбежишь? – осведомился он, взявшись за лямки рюкзака, но не решаясь открыть дверцу.
– Тогда выбирай, брат по разуму: или я ужинаю твоим рюкзаком, или…
Альтернативное предложение переночевать в ближайшем новеньком автомобиле Дима дослушивал, уже стоя на платформе. Дверцу «лады» он попытался взломать самым варварским способом: разбить боковое стекло. Я высвободил крыло, нащупал замок. Через минуту студент, забросив рюкзак в салон, по-хозяйски опустил спинку кресла, развалился и громко жалел, что дилеры не рискуют перевозить «линкольны» и «мерседесы» вот так – открыто и без охраны.
Ровно стучали колеса состава. Пахло горячим железом и пропитанным отравой деревом шпал. Небо подергивалось вечерним сумеречным пеплом, а мои глаза – сонной слепотой. Но теперь я мог впервые за двое суток расслабиться. Мог бы. Если бы не мучительное ощущение, что день слишком быстро заканчивался.
– Странный закат, – пробормотал я.
Дима опустил стекло.
– Что ты сказал?
– Закат, – борясь с оцепенением, выдавил я. – Небо меркнет… со всех сторон. Видишь?
– Да ты что, какой закат? Ещё солнце вовсю светит!
Я попытался кивнуть. Рессоры «копейки» качнулись. Мир поплыл и едва не выпрыгнул через горло весь, вместе с моими внутренностями. Я захрипел.
– Гор, что с тобой? – заволновался студент. – Ты опять заболел?
– Н-нет. Засыпаю…
– Тогда я тоже посплю.
– Как твоя нога? – спросил я уже сквозь сон. – Ты давно не делал перевязки.
– Нормально. Видишь, живой ещё. Сейчас сделаю.
Стекло скрипнуло, поднимаясь, теперь тишину нарушал только стук колёс.
Люблю человеческие поезда за то, что в них никуда не надо двигаться самому. Наверное, драконы недостаточно ленивы, чтобы изобрести самодвижущиеся повозки.
Кровь остывала, и я не сопротивлялся, позволяя телу цепенеть, становиться неотличимым от настоящего железа. Огонь Великого Ме еще пригодится завтра, и пусть его сила не иссякнет преждевременно. Драконы привыкли еженощно погружаться в бездонную и бессмысленную пучину небытия. От жизни она отличается лишь отсутствием деталей, за которые при свете дня то и дело цепляется разум, как якорь за неровности дна.
– Эй! – булькнуло где-то рядом упавшим в воду камнем.
Помнится, кто-то обещал стукнуть одного несносного паразита рулём по лбу, если он еще раз…
Металлический грохот отдался глухой болью в груди. Грубый окрик и удар по капоту окончательно вырвали меня из забытья.
– Эй, ты, …! А ну, …, выползай, … … …! Вот сволочь! Как ты драндулет свой сюда затащил, хотел бы я знать?
На самом деле в реплике было куда больше слов, но мой разум автоматически отфильтровал вербальный шум, не имевший логического смысла. В бок опять ударило чем-то острым. Даже моя шкура может не выдержать такого неделикатного обращения.
Я разлепил веки. Голова немедленно закружилась. Точнее, не голова – ту часть «копейки», где она находилась, никакой анатом не посмел бы назвать головой.
Проклятые лютики, олени и консервы! Ничего не видно.
Состав стоял в беспросветной, как чрево чёрта, местности. Какие-то пахнувшие сивушным пойлом тени шныряли между машинами. Одна копошилась у «лады», где спрятался Дима. Вторая нависла надо мной – огромная и устрашающе вонючая. Богатырь! – понял я. И скорее почуял, нежели увидел, как с весьма нехорошими намерениями поднимается над боковым стеклом железная булава.
Хрясь! Адская боль пронзила меня, хотя шкура уцелела.
На ритуальные поклоны перед сечей времени уже не осталось. Пока вновь опускалась булава – на этот раз на ветровое стекло – я успел гаркнуть сжатую боевую формулу «Рррахрммс!», которая в нормальных полевых условиях должна была звучать так: «Раззудись плечо, размахнись рука! Ах, ты, возбухай-богатыришко! Да я тебя на одну ладонь посажу, а другой прихлопну – мокрого места не останется!»
Собственно, так я и сделал: два хлопка дверцами, наполовину преобразованными в крылья – и враги капитулировали. Один обмякший бессознательный элемент враждебного человеческого мира рухнул под колёса. Второй выронил булаву, и та, как верный пёс, ринулась к хозяйской ноге. Богатырь взвыл благим матом – у меня едва чешуя не полопалась – и шарахнулся за ограждение платформы.
Я подхватил его в полёте и положил рядом с первым. И только тогда сообразил, что чешуя мне не померещилась: в пылу схватки иноформа слетела с меня, как пушинки с одуванчика, и я стоял во всем великолепии – хвостатый, рогатый, да еще и в боевой раскраске, весь в серо-буро-зелёных пятнах. Подумалось вдруг, что это вовсе не боевые пятна, как описывал Горыхрыч, а банальная аллергия на запах сивухи.
– Дима, – позвал я, спешно восстанавливая иноформу «копейки», чья шкура непробиваема для запахов. Не вышло, как и с «кукурузником» недавно. И я с ужасом осознал, что рота мести начала действовать – однажды принятая иноформа уже не восстанавливалась. Кое-как я скопировал внешний вид стоявшей рядом «лады». Получилось чудовищно, да и ладно, ночью все машины серы. Утром сниму нормальную копию.
– Дим, что мне делать с твоими соплеменниками?
Студент выполз из машины. Принюхался:
– Ну и запашок от них. Похоже, левый коньяк лопали.
– А если бы правый? – тут же заинтересовался я.
Но тут павшие в бою тела зашевелились, и Дима примолк, скользнув за мой корпус.
– Семёныч, ты живой? – услышали мы низкий сиплый голос.
Второй печально отозвался:
– Пациент скорее мертв.
– Что это было, а, Семёныч?
– Зелёный змий это был, Вася.
Кряхтя и охая богатырь, безуспешно убивавший моё стекло монтировкой, встал на четвереньки. Под руку ему попалась орудие убийства, и человек попытался подняться вместе с добычей, но железяка перевесила, и он снова оказался на четвереньках. На этом достижении силы его покинули, и богатырь, раскачиваясь взад-вперед, попытался забодать диск моего колеса. Мне стало щекотно.
– Вот и мне змей померещился, Семёныч, – согласился он с товарищем. – Говорил я, палёное было пойло. А ты – «Арманья-а-а-к». Вот и млится чертовщина французская.
– Почему французская?
– Зелёная, как лягушка. А все французы лягушатники. Шеф говорил.
– А-а… ну, если шеф…
– Это… Семёныч, а с чужаком-то как быть? Он с машинами вон что натворил, паскуда. Бампера погнуты … С нас ведь шкуру сдерут, мля! А у самого, смотри-ка, ни царапины. Бронированный он, что ли?