– Пани, кажется, вы забываете, с кем говорите, – устало произнес Марий.
– О, – ложка в руке Мирославы замерла на мгновение. – И с кем же? Я вижу перед собой молодого человека, который, кажется, забыл манеры и хочет нанести оскорбление пожилой женщине, – ложка нацелилась в дейваса, словно кинжал.
– Я глава Школы Дейва.
– А я правая рука Верховной лаумы, юноша. Еще померяемся регалиями или ты все-таки сядешь и выслушаешь меня? Как ты думаешь, я примчалась бы в это захолустье, если бы вопрос мог хоть немного потерпеть?
Марий открыл и закрыл рот, но так ничего и не сказал. Усмехнулся, взъерошил волосы и наконец присел за столик. Мирослава удовлетворенно хмыкнула и опустила ложечку в варенье, искоса наблюдая, как дейвас осторожно пробует горячий чай. С каждым глотком усталость и раздрай, снедавшие его, отступали. Марий взялся за кружку обеими руками и допил ее содержимое одним махом.
– Так-то лучше, – кивнула внимательно наблюдавшая за ним Мирослава. – Хорошо было бы медком закусить, но ты сладкое не любишь, я помню. Странный человек. Как можно не любить сладкое? Я вот его обожаю. Хотя, кажется, раньше не любила…
Подвижное лицо Мирославы застыло, и на мгновение она снова стала холодной и отстраненной, как во дворе. Так происходило всякий раз, когда она пыталась вспомнить Чащу.
Наваждение схлынуло, и Мирослава решительно опустошила мисочку с вареньем:
– Никогда не пойму, как можно воротить нос от сластей!
– Пани, как вас занесло в Каменку? – тихо прервал Марий.
Мирослава аккуратно сняла губами ягодку с ложки, положила ложку на блюдце и отпила глоток чая из собственной кружки. Незаметно принюхавшись, Марий понял, что ее напиток был иным. Сильнее всего звучал пустырник. Марий присмотрелся к чуть подрагивающим пальцам, чересчур быстрому биению живчика на сухопарой руке, к бегающим глазам, затененным пушистыми ресницами…
– Что произошло?
– Огонь. Он пожирает огненосцев, – прошептала Мирослава.
Она смотрела в одну точку, будто пыталась разглядеть в ней ответы на все вопросы.
– Пани Мирослава, сейчас не время шутить и рассказывать байки, – Марий оттолкнулся от столика и встал, едва не опрокинув стул.
Его затопила злость. Там, в «Золотой ладье», страдают люди. Прямо сейчас они отходят от шока и начинают чувствовать боль. В эту минуту кто-то харкает кровью, кричит или стонет, глядя на пустой рукав или штанину. А немолодая женщина с острым лицом и фигурой девочки распивает чаи и шутит шуточки, будто ей все равно. Порой Марий задумывался, не отдали ли лаумы в уплату за возвращение что-то еще, кроме памяти о времени, проведенном в Навьем мире.
– Сядь, юноша! Это не байка. Я видела… Я сама видела, как это было, – Мирослава вдруг схватила Мария за рукав и подняла на него полный страдания взгляд. – Он рассыпался в пепел прямо посреди площади.
Услышав слова Мирославы Жизнелюбы, Марий стиснул зубы. Даже малым детям в Беловодье известно: огонь не может повредить дейвасу Так же как ни одна лаума никогда не захлебнется и не утонет. Стихия, родственная силе колдуна или ведьмы, бережет их от самой себя. Сила не делает дейваса неуязвимым и не защитит ни от метко пущенной стрелы, ни от разъяренной толпы, ни от смертельной случайности, но одного с огненным колдуном не может случиться точно – он не сгорит.
– Значит, вы видели не дейваса, пани. А кого-то, кого настигла злая ворожба…
Марий аккуратно попытался отцепить руку Мирославы от своего рукава. Но лаума только сильнее перехватила ткань и потянула дейваса ближе.
– Выслушай меня, Болотник! Я знаю, что все это звучит как блажь умалишенного. Поверь, я бы первой рассмеялась в лицо тому, кто решился бы сказать мне подобное!
– Пани Мирослава, мне кажется, вам стоит выпить еще вашего чаю. Одной кружки явно не хватило.
Мирослава сжала губы и сама отпустила Мария. Она отступила на пару шагов, не сводя глаз с дейваса. Тонкие руки бессильно упали вдоль тела, тускло блеснул аметист. Лаума глубоко вдохнула и вдруг топнула ногой в синем сафьяновом сапожке. Едва каблук ударился в гладко струганные доски пола, как от него во все стороны брызнули потоки тумана.
Марий приподнял подбородок и сощурил глаза. Он встал вполоборота к лауме и потянулся к мечу, пока еще не вынимая его из ножен:
– Мирослава. Не вздумай.
– Ты выслушаешь меня, мальчишка, – в голосе Жизнелюбы крошился лед и ревели горные водопады.
Порыв ветра взметнул тяжелую ткань юбок, жалобно закричали-зазвенели височные кольца. Глаза лаумы потемнели до цвета грозового неба. Туман густел очень быстро: в нем уже скрылись наполненные золотом рассвета окна, столик с угощением, изукрашенный потолок и резные деревянные балки. Туман обнял лауму со спины, задержавшись на мгновение. Марий подбросил на ладони комок огня и метнул его под ноги Мирославы, но она шагнула назад и растворилась в молочно-белой взвеси. Вспышка света и брызги пламени лишь чуть отодвинули туман, быстро вернувшийся обратно.
Марий снова повел рукой, зажигая пламя. Сквозь окружившую его водяную завесу не было видно ровным счетом ничего, и дейвас не спешил двигаться с места: дверей он все равно не видел, а с Мирославы станется водить его кругами по маленькой светлице. Мелкие капли шипели, испаряясь, когда до них дотягивались танцующие нити огня.
– У него было такое же пламя, – голос Жизнелюбы зазвучал из-за спины, и Марий резко обернулся, поднимая огонь повыше. Но, как он и думал, позади никого не было. – Он был молод. Не больше семнадцати весен.
Туман потянулся к лицу Мария и с хрустом начал замерзать, превращаясь в жутковатую копию его самого. Дейвас, не размахиваясь, вбил в ледяную маску огонь, и она обрушилась на пол кипящей водой. Когда Болотник поднял голову, на него со всех сторон глядели десятки его собственных ледяных лиц с застывшими глазами. Они одновременно открыли рты и заговорили. Марий, не слушая, свел ладони, а потом резко раскинул руки в стороны, и между его пальцами протянулся огонь. Дейвас стиснул левую руку в кулак, стряхнув с правой брызжущие искрами нити. Взмахнул получившимся хлыстом, и ледяные копии одна за другой стали обращаться в исходящие паром лужи. Но голос Мирославы, искаженный силой водяницы, все равно продолжал звучать, и волей-неволей Марий прислушался.
– Он выбежал на площадь, измученный и обожженный. Споткнулся и упал на колени. И не смог подняться. Мальчик задыхался, кричал, глядя в небо, и словно что-то в нем искал. От его одежды остались лишь клочья, будто ее рвали когтями. На нем было одеяние простого кмета – ни значка, ни кафтана. Люди не узнали в мальчике огненосца и шарахнулись в стороны, решив, что он чумной. Я случайно оказалась на той же площади и почуяла неладное, едва завидев его. Но пока я добралась до него…
Голос Мирославы оборвался, словно у нее перехватило горло, и маски на миг замолчали. А потом заговорили снова:
– Он поднял руки – точно как ты, – и на каждой его ладони появилось пламя. Сначала он радостно улыбнулся, словно получил великий дар. Потом опустил голову и посмотрел на меня. Его глаза, Марий… Его глаза были огнем. У ваших юнцов, еще не научившихся контролировать силу, вокруг зрачка горит кольцо пламени, а глаза этого мальчика выглядели как два костра. Я призвала туман. И в этот миг мальчик загорелся. Пламя поползло по его рукам, растеклось по телу, вцепилось в кожу и лицо, как дикий зверь. Он закричал. Он так страшно кричал…
Последнее ледяное лицо разлетелось в мелкую крошку от удара огненного хлыста, и Марий опустил руку, глядя в глаза настоящей Мирославе. За ее спиной темнела настежь открытая дверь, но Болотник не спешил обогнуть лауму и покинуть пахнущую мокрым деревом и дымом светлицу.
– Он обратился в пепел меньше чем за минуту, – тихо проговорила женщина. Сейчас, когда вокруг ее рта залегли жесткие складки, а лоб прорезала глубокая морщина, никто не назвал бы лауму девочкой. – Ветер разметал то, что от него осталось, по площади, и мне пришлось призвать озерные воды, чтобы очистить город. Но страх не смыть никакой водой – а он поселился в сердцах всех, кто видел страшную смерть огненосца. Страх, что некто безжалостный и владеющий силой огня ходит по земле Беловодья.
– Что еще ты видела? – тихо спросил Марий.
Мирослава опустила глаза в пол, нахмурившись и приложив пальцы к губам. Медленно, словно она вспоминала давний сон, лаума проговорила:
– Вороны. Они слетались со всех сторон, как будто их кто-то позвал. Рассаживались на крышах и деревьях и смотрели. А потом, когда… когда тело мальчика догорело, разом поднялись в воздух и разлетелись прочь.
Марий глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Потом оглянулся вокруг – на мокрую от пола до потолка светлицу и черные пятна на полу там, куда ударил его огонь. Перед его глазами встали рыжая грива волос и черные с золотом краденые сапоги. Вести, рассказанные Жизнелюбой, были важны. Но и неизвестный огненосец был не менее важен. Марий недолго колебался, принимая решение.
– Поднимайте всех водяниц, пани. Разошлите им вести о том, что происходит, и проследите, чтобы каждая была под защитой и с вороном на плече. Все, кто может, пусть перебираются ближе к столице.
– Ты что-то задумал? – прищурилась Мирослава.
– Этот колдун – или колдуны – уже натворил дел. Потому надо быть готовыми ко всему.
Лаума продолжала внимательно глядеть на дейваса, потом опустила глаза и переплела пальцы, спрятав их в складках синей поневы. Мирослава так ничего и не сказала, лишь кивнула, показывая, что услышала Мария.
– Но прежде чем вы отправитесь в путь, я попрошу вас об услуге, – добавил Болотник и повел рукой в сторону открытой двери. – Случилось несчастье, и ваша сила нужна здесь и сейчас.
Глава 5. Ведьма с болот
Итрида и Даромир, с двух сторон поддерживающие спотыкающуюся Бояну, вырвались в ночной воздух и жадно вдохнули его свежесть. На подворье «Ладьи» уже стекался народ: одни спешили на помощь пострадавшим, другие торопились первыми собрать сплетни и своими глазами увидать, что осталось от корчмы и ее гостей. Итрида успела разглядеть несколько зеленых рубах знахарей из Болезного дома и метнула свирепый взгляд на Даромира, виновато отводящего глаза.