Даромир первым бросился к мирно плещущейся в глинистых берегах реке. Упал на колени, пачкаясь в светлом песке с вкраплениями крохотных серых ракушек и кусочков слюды – белых, рыжих, голубоватых и прозрачных, как слеза. Опустив ладони в воду, шехх торопливо умылся, не чувствуя обжигающего холода стекающих под рубаху струек.
– Только не пей, – предупредил его Марий.
Шехх мотнул головой, роняя брызги, и более никак не показал, что услышал предупреждение. Дейвас брезгливо поморщился и встал поодаль от шехха, так что река лишь облизнула мыски его щегольских сапог.
Храбр съехал по крутому склону, оставляя в нем глубокий рыхлый след. Остановившись в нескольких шагах от реки, огляделся, цепким взглядом окидывая берег – сначала в одну сторону, затем в другую. В обе стороны песок взрывали гибкие корни ивняка, подобравшегося к реке так близко, что плачущие ветви купались в черной воде. Не увидев опасности, Храбр привычно проверил взглядом Бояну. Та ежилась, растирая ладонями озябшие плечи, и неотрывно смотрела на реку. Храбр подошел к ней и молча накинул на плечи снятый с себя кожух. Бояна отшатнулась от его протянутых рук, но парень не отступил и не сделал попытки приблизиться. Бояна устало потерла глубокую морщину, прорезавшую лоб, и наконец нашла в себе силы поблагодарить Храбра за теплую одежду. Она и впрямь замерзла: из-под тонкой кожи явственнее проступили голубоватые вены, плотно сжатые губы обвело синевой, а пальцы, зарывшиеся в рыжеватый мех кожуха, мелко дрожали. Храбру до смерти хотелось обнять девушку, заключить в кольцо своих больших сильных рук и прижать к груди, чтобы сотрясающая ее дрожь растворилась в его жарком тепле. Но Бояна уже отвернулась.
Храбр опустил взгляд на свою ладонь, которой как наяву почувствовал прикосновение тонких девичьих пальцев и узкой ладони, загрубелой и покрытой мозолями от постоянных упражнений с кинжалами и луком. Согнул пальцы и медленно, размеренно вдыхая и выдыхая на каждом счете, по одному сжал их в кулак, который болезненно свело.
Итрида вышла из леса последней, задержавшись на границе чащи и открытого пространства перед рекой. В лесу стояла затхлая тишина, здесь же гулял ветер, трепля полы одежды и норовя засунуть выбившиеся из-под ремешка волосы в рот и глаза. Он не был холодным или злым – скорее как непоседливый щенок, заскучавший в одиночестве и готовый поиграть с любым, кто протянет к нему руку.
Река была красивая. Горделивая и неспешная, она несла темные, почти черные воды мимо зарослей ивняка, смарагдовых холмов, обвалов глины, красных, точно вскрытая плоть, и плоских белых плесов. Итриде почему-то привиделось женское лицо: уже не юное, но по-прежнему прекрасное, завершенное в каждой черте, широкоскулое и обрамленное тяжелыми черными косами. Бродяжница не разглядела, какого цвета были по-лисьи прищуренные глаза, но догадалась, что желтые.
Так же ласково, как берег, на котором стояли путники, река гладила и противоположный. Ей не было разницы, какие ветви купаются в ее волнах, а вот Итриду прошиб холодный пот при виде искореженных, изломанных сучьев, пузырившихся чагами стволов и серого песка, больше похожего на прах. По спине прокатился рой мурашек, а обереги на груди нагрелись и сердито затрещали: куриный бог, волчий клык, перо сокола, серебряная руна, солнечный круг – все заплясали и забились, на разные голоса предупреждая, чтобы Итрида не совалась в угрюмо молчащий уродливый лес на той стороне.
Но когда Бояна спросила Мария, не туда ли им надо, Итриде даже не нужно было слышать ответ – она и так знала, что им придется перейти реку.
Дейвас вел бродяжников в Навь.
– Как мы переберемся?
Выложенный камнями круг костра переливался красными сполохами. Итрида водила раскрасневшейся ладонью вдоль лезвия одного из своих ножей, прокаливая и одновременно затачивая его. Даромир сидел на песке возле ее ног, спиной к огню. Отсветы пламени создавали вокруг головы шехха сверкающий ореол, подчеркивали золотистое сияние его кожи, а глаза делали еще более темными, чем обычно, – непроглядными ониксами, по которым нельзя было ничего прочесть. Рука шехха лежала на бедре Итриды. Сильные пальцы невесомо поглаживали ткань штанов, но их тепло она ощущала и через одежду.
Та ночь в «Великолесском кабане» что-то изменила в Итриде. Время от времени она вспоминала дыхание Даромира, доверчиво спящего на ее руках, и то, как он сжал край ее рубахи, прежде чем уснуть. Точно нитку путеводного клубка, способного вывести его из самой дремучей чащобы. Итрида сдержала слово и просидела с ним всю ночь. Лишь под утро ее сморил сон. Когда она проснулась, Даромира в ложнице не было. Осталась только его куртка, которой он заботливо укрыл Итриду, да клочок бересты со знаком, говорящим, чтобы она оставалась в ложнице до его возвращения.
Даромир не заставил себя долго ждать, и вскоре двое бродяжников отправились в Белоозеро. Они не говорили о том, что случилось ночью. Но вскоре Итрида с удивлением обнаружила, что прикосновения Даромира стали для нее вполне терпимы.
Потому и сейчас она не прогоняла шехха, ластившегося к ее ноге, точно верный пес. Впрочем, объяснять что-либо себе или Храбру с Бояной, то и дело бросающим на них обоих многозначительные взгляды, Итрида не собиралась. Может, потому что и сама не понимала, насколько сильны эти изменения и останутся ли они навсегда.
– Я подниму мост, – Марий закончил записывать что-то в небольшую книжицу, переплетенную в кожу, и убрал ее за пазуху.
Итрида невольно проводила книжицу взглядом и прикусила губу. Она не умела ни читать, ни писать, только считать, зато отлично – ни на монетку не позволяла себя обмануть. Уколы зависти были не смертельными, но настойчивыми и неприятными.
– На кой ляд нам вообще переться в Серую Чащу? – Даромир отвлекся от ноги Итриды и озвучил вопрос, который занимал бродяжников с момента, как все они высыпали на берег Черницы – так называлась река с черной водой. – Ты вроде бы отказался от желания снести нам головы. Неужто лишь потому, что придумал более жестокий способ убийства? А сам ты при этом что, ничем не рискуешь?
– Ты прав, шехх. Хотел бы я от вас избавиться – сделал бы это еще на той милой полянке. И ты прав в том, что мне в Серой Чаще ничего не грозит. Насчет вас – не уверен. Точнее, уверен, что вы оттуда живыми не выберетесь. Без меня, разумеется.
Бояна отвлеклась от карасей, которых поворачивала на палочке над костром. Черница оказалась богата на рыбу, и с ужином вопросов не возникло.
– Так какого морокуна мы там забыли?
– Хочу понять, откуда искра у вашей рыжей подружки. А единственный человек, который может дать ответы, живет в Чаще.
– Разве люди могут жить в Нави? – Итрида остудила клинок и протянула его Даромиру рукоятью вперед.
Он сел поудобнее, принимая оружие, положил его на колени и снял с пояса один из многочисленных мешочков. Развязав тесемки, шехх достал щепотку желтого порошка и начал втирать его в выемку на лезвии, которое жадно впитывало яд, темнея в местах, где крошки растворялись без остатка.
– Один человек может, – загадочно усмехнулся Марий.
Итрида, затаив дыхание, наблюдала, как ловко движутся пальцы Даромира, как любовно гладят клинок и как белеют на подушечках пальцев застарелые шрамы, выжженные долгими часами обучения и привыкания к ядам, которые теперь не брали своего создателя.
– Я слыхал о ведьме, что открыла дорогу лаумам, – вдруг подал голос доселе молчавший Храбр. – Говорят, у ней волосы как молоко, а глаза будто самая темная чаща. Она носит людские обереги, но не для защиты, а чтобы помнить. Еще говорят, будто в груди ейной бьется только половина сердца, а вторую она отдала людям. И ента половина хранит живых там, куда ейная ворожба не достает…
– Уж не к этой ли сказочной ведьме мы идем? – насмешливо прищурился Даромир.
Бродяжники смотрели на дейваса в ожидании ответа. А он молчал, глядя на мерный бег Черницы, и на лице его Итрида неожиданно разглядела что-то похожее на грусть. Она собралась было повторить вопрос Дара, но дейвас заговорил сам, и голос его впервые за то время, что они провели бок о бок, зазвучал тепло:
– Глаза у нее как весенняя листва на рассвете, а вовсе не как чаща. А половина ее сердца принадлежит всего одному человеку – Совию Буревестнику. Вот он как раз смертных защищает, что правда, то правда. Любовь к людям, она ведь как мор. Заразишься раз – и уже не излечишься до конца, будешь до смерти шрамы на себе нести…
– Совий Буревестник, – задумчиво протянула Итрида, принимая от Даромира протравленный клинок и осторожно убирая его в ножны. – Разве не так зовут вашего главного соратника? Странствующего ведьмака, который не только извел немало навий, но и укрепил защиту городов и наладил обучение юношей ведьмаковским приемам борьбы?
– А ты, похоже, не только по кустам хорониться умеешь, бродяжница, – криво усмехнулся дейвас.
Даромир потянулся и положил голову на колени Итриде, предостерегая ее от споров с дейвасом. Огненосица сделала вид, что не услышала слов Болотника. Итрида хотела было достать второй кинжал, но вместо этого запуталась пальцами в мягких волосах Дара. Прикосновение успокоило ее, но ответа девушка по-прежнему ждала, и дейвас это понял.
– О нем и говорю. Совий Буревестник не только моя правая рука. Он еще и супруг Ясмены Лунницы. Той, что хранит Серую Чащу. Той, что вернула лаум в Беловодье. И именно к ней мы и пойдем.
– Опять лес, – застонал Даромир.
Храбр утешительно похлопал его по плечу.
Глава 17. Хранительница Чащи
Ветер гнал мелкие волны по темной воде, и она дрожала, словно от недовольства.
– Похоже, Хранительница не рада гостям, – заметила Бояна.
– Река – это не Ясмена, – насмешливо покосился на нее Марий. – Это страж. Граница. Река не подчиняется никому, даже богам. И если она не разбила мост за столько весен, значит, позволила сохранить связь между двумя мирами.
– Что же, даже эта… Лунница не может ей приказать? – недоверчиво спросил Даромир, касаясь реки, из которой вчера так жадно умывался, кончиком сапога.