Бояна не верила своим ушам.
– Но ведь вы же любите Беляну, – прошептала она. – Вы же заботились о ней…
– Приучала к себе, как дикого звереныша, – усмехнулась Любава. – Чтобы она меня не боялась и доверяла. Чтобы из моих рук приняла все, что мне вздумается ей дать.
– В ней же кровь вашего сына! – отчаянно вскрикнула Бояна и снова ударилась о преграду.
Но Любава лишь дернула плечом.
– Ее давно уже выжгла навья суть. И кстати, не думай, что тебе кто-нибудь придет на помощь. Ты теперь невидима для живых. Убирайся подобру-поздорову и не приближайся больше к людям, навья.
Любава уходила прочь той же улицей, по которой совсем недавно пробежала Беляна. А позади нее билась до крови о преграду ворож бы женщина, снова потерявшая все.
Я слаба.
Бояна, стиснув голову руками, свернулась клубком прямо в прохладной сухой пыли.
Она кусала губы так сильно, что ее рот быстро наполнился солоновато-ржавым вкусом. Из горла вырвался придушенный всхлип. Бояне хотелось рвануться вперед, вцепиться в красивое ухмыляющееся лицо обманувшей всех Любавы, выцарапать мерзавке глаза… Но на руки и ноги ее словно навесили неподъемные цепи. Эти незримые оковы тянули Бояну к земле и не давали шевельнуться.
Слабачка.
Но ведь там Беляна. Там, за пределами очерченного Любавой круга, ее дочь. Самый родной человек, ничего не подозревающий о том, что еще немного – и наступит утро, которое навсегда сломает ее жизнь. А она, Бояна, ничего не может сделать для своей кровиночки…
Бояна уткнулась лбом в землю и заплакала. Она плакала и кричала попеременно. То бросалась на преграду, то безразлично сидела возле ворот, тупо глядя, как снуют туда-сюда жители. Никто на нее не смотрел, никто не касался. Словно чуя что-то, люди обходили место, где сидела девушка. Бояна поначалу пыталась дотянуться до кого-нибудь, докричаться, но быстро убедилась, что это бесполезно.
Вечерело, и на чистом небосводе зажглись первые звезды. В лесу темневшем за полем, заухало. Бояна вяло подумала, что если бы она и вправду была навьей, то пролетела бы по волости гогочущим вихрем, вышибла дверь, подхватила Беляну и унеслась с нею прочь – да хоть бы и в лес. Но она не могла сделать ничего, и возле нее не было никого, кто мог бы заступиться.
– Так-так-так, – прошамкал незнакомый голос. Бояна приоткрыла глаза, но не пошевелилась. – Кто это тут у нас? Живая душа?
Бояна молчала.
Раздались тяжелые шаги, и пахнуло плесенью. Кто-то обошел ее вокруг, задевая полами вонючей хламиды, но Бояне было все равно.
– Болит у тебя славно, сочно болит, вкусно. Отдай мне свою боль, тебе она ни к чему.
Бояна приподняла голову, сквозь спутавшиеся волосы пытаясь разглядеть того, кто сумел ее увидеть. Неопрятная куча тряпья с горящими желтым светом глазами закрывала спиной полную луну, и черт лица было не различить. Но слова незнакомца что-то дернули в омертвевшей душе, и Бояна медленно села, упираясь руками в землю.
– Я тебе – боль. А ты мне взамен что? – спросила она.
Голос ее больше походил на карканье – Бояна сорвала горло криком еще до заката.
Существо запрокинуло голову и засмеялось. От этого гулкого смеха, идущего будто из-под земли, кожа Бояны покрылась мурашками. Но ей было все равно, даже если навья заметит ее страх.
Отсмеявшись, существо нагнулось к ней и щелкнуло зубами.
– Ох и наглая ты душа. Хочешь, чтобы болело? Я-то обойдусь, а вот ты скоро истаешь, тенью станешь, плоти лишишься. Кто-то славно над тобой подшутил. Вот бы встретить его…
– А если я отдам тебе боль, да еще и шутника предложу? – слова сорвались с губ так легко, что Бояна почти испугалась.
Тварь помолчала, будто обдумывая ответ. Потом снова щелкнула зубами и покачала головой.
– Всю себя отдашь, тогда помогу.
Бояна не раздумывая протянула руку к существу. То схватило ее склизкой лапой, чиркнуло когтем поперек запястья и, наклонившись, быстро слизнуло выступившую кровь. Рану защипало, от нее пошел дым, но Бояна даже не поморщилась. В тело быстро возвращалась жизнь, словно ее притягивала проснувшаяся вера в то, что удастся спасти дочь.
– Что ж, пойдем, – существо сжало руку Бояны и дернуло ее за собой.
В глазах потемнело на миг, а очнулась Бояна уже внутри волости. Она то ли бежала, то ли летела за навьей, и мимо проносились сонные темные избы, сливаясь в единое пятно. Улучив мгновение, Бояна глянула под ноги и не увидела следов – ни своих, ни своего проводника.
Дверь распахнулась, выбитая их телами. Испуганно подскочили спящие на лавках люди. Любава сонно моргала, заслоняясь от света луны, словно он ее слепил. Бледная Беляна глядела с полатей, прижимая к груди соломенную куколку. Ее круглые глаза серебрились, отражая лунный свет. Бояна успокаивающе улыбнулась дочке и сделала знак, чтобы та не высовывалась. Беляна растерянно прикрыла рот ладошкой, но послушно отодвинулась в тень.
– А, так вот кто тут ворожбой балуется, про расплату не узнав! – загудела навья и двинулась к Любаве.
Та завизжала и засучила ногами, уползая от приближающейся чуди, пока не уперлась спиной в стену.
– Сгинь! Сгинь, нечисть! Я всё верно сделала!
Существо протянуло лапу и сорвало что-то с груди Любавы. Бояна разглядела шнурок с узлом, невзрачный и серый, но Любава взвыла и потянулась за ним с таким отчаянием на лице, словно это была самая ценная ее вещь.
Навья между тем покрутила шнурок, царапая когтем узел.
– Верно-то верно, – прогудела она, – да только науз[3] этот хитрый. И по тому бьет, кто ворожит, и по тому, на кого ворожба направлена. Теперь обе вы связаны, и связь не порушится, покуда одна не умрет. Молчи! – рыкнула тварь на открывшую рот Любаву – Она первая плату предложила. Можешь не прощаться, так пойдем.
– А что со мной будет? – тихо прошептала Бояна.
– А ты живи и радуйся. За то, что готова была собой за дочь заплатить, отпускаю тебя. Назавтра об этой, – навья кивнула на Любаву, – и не вспомните. Впрочем, если захочешь, можешь отыскать меня в лесу и службу сослужить. Тогда отпущу ее. Только подумай хорошенько, хочешь ли ты, чтобы она снова в твою жизнь пришла.
– Бояна! – взмолилась Любава. – Боянушка, дочка, – женщина скатилась с кровати и на коленях поползла к Бояне, норовя схватиться за подол ее рубахи. – Прости дуру грешную! Помоги мне, дочка!
– Ты пять весен на меня нож точила, – глухо отозвалась Бояна. – Вместе с ним и добро мое сточила. Сгинь!
Навья захохотала, схватила Любаву за волосы, топнула ногой и провалилась вместе с нею. Беляна скатилась с полатей и кинулась в материны руки:
– Матушка, мне такой страшный сон приснился!
– Ничего, – Бояна крепко-крепко прижала к себе дочь, глубоко вдыхая запах ее волос. – Это был всего лишь сон.
Бояна приоткрыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как мир вокруг пошел волнами, точно она оказалась под водой. Медленно истаяли дом и разворошенная кровать Любавы. Последней исчезла Беляна, доверчиво глядящая на мать, и сердце Бояны чуть не разорвалось от потери.
Когда мир снова вернулся на место, Бояна оказалась посреди совсем другой избы. Напротив нее стояла беловолосая девушка в зеленом платье. Она мягко поглаживала ладони гостьи.
– Добро пожаловать в мой дом.
Храбр. Где-то в Нави
Храбр вышел на порог и потянулся до хруста, разминая спину.
Утренняя прохлада чуть пощипывала лицо, приятно освежая вспотевшее за ночь тело. Стояла сухая жара червеня, и ночи были грозовые, душные: холстина, которую Храбр стелил на соломенный тюфяк, липла к коже, из-за чего к утру оказывалась сбита в ком, а то и сброшена на пол. Днем же царила еще более сильная духота. И только в быстротечные минуты, когда Светозарная Сауле потягивалась со сна – розовела восходом на нежных щеках, ожидая, когда Перкунас выкует новое солнце и подвесит на крышу ее терема, – лишь тогда удавалось вздохнуть полной грудью.
Храбр, как был, в одних подштанниках, спустился с трех ступенек скрипучего крыльца и медленно пошел по холодной росе. Она затянула все вокруг поволокой, заставляющей каждую травинку сверкать, словно драгоценный смарагд. Стелившиеся над травой обрывки тумана скрывали ноги Храбра до щиколоток, и ему казалось, что он не идет, а плывет над землей, бестелесный и беззвучный. Сердце полнилось покоем. У него за спиной возвышался маленький храм Светозарной, деревянный и всего с одним куполом, лемех которого сейчас сиял чистым серебром. Казалось бы, не чета белокаменным обиталищам богини, выстроенным в трех самых крупных городах Беловодья – Славгороде, Златоборске и горделивой столице Червене. Но зато от земли до полукруглого фронтона храм был изукрашен тонкой резьбой, являющей разные истории: о людях и судьбах, о богах и их милости, о семье и детях. Храбр обернулся и спокойно улыбнулся, когда лучи восходящего солнца скользнули по лицам и рукам, сделав изображенных людей почти что живыми. Храбр сжал пальцы, жесткие и мозолистые, но по-прежнему помнившие каждый виток созданного ими узорочья.
Издалека приезжали люди, чтобы подивиться его работе и проникнуться тонкой душой этого места.
Храбр отвернулся и побрел по туманной тропе вниз по холму, к узкой говорливой речушке. Та приветствовала его как всегда звонко, перекатываясь через округлые камни: коричневые, рыжие, розовые с белой полосой, ноздреватые, как кусок ржаного хлеба… На другом берегу опустили ветви в воду серебристые ивы, точно девушки, распустившие волосы и рассевшиеся на камнях пошушукаться.
– Здравы будьте, девицы-ивы, – полушутливо поклонился им Храбр.
Присел на корточки, сложил руки ковшиком и зачерпнул прозрачной водицы. Отпил несколько глотков и умылся, с наслаждением чувствуя, как стекают по спине щекотные струйки.
Вдруг чуткое ухо уловило мерный перестук копыт и тихое похрапывание коня. Скрипела подпруга, видно, протершаяся от времени. П