Медведь наклонил широкую лобастую морду и обнюхал лицо вставшего перед ним человека. Поднялся на дыбы, раскинув лапы с острыми загнутыми когтями, и обхватил Храбра, сдавив его так, что у того потемнело в глазах. Но Храбр не уступил – так же схватил зверя в ответ и стиснул до хруста.
Боролись ли они? Пытались ли убить друг друга? Храбру казалось, что да. Не сразу он понял, что сливается с медведем, становясь единым с ним существом.
Храбр встряхнулся и открыл глаза уже в мире живом. По храму метались и визжали люди, валил дым, пламя карабкалось вверх по резным столбикам, ползло по полу, напрыгивало на одежду и стекало с крыши. К ноге Храбра прижалась, охватив ее руками и ногами, Беляна.
Храбр наклонился и подхватил девочку на руки.
– Мы найдем твою маму, – пообещал он. – Никто вас не тронет! – крикнул он людям, борющимся с огнем, но его не услышали. Храбр ссадил девочку на лавку. – Закрой глаза, – попросил он ее.
Авары лениво расселись вокруг храма, пересмеиваясь и наблюдая, как огонь пожирает расписные стены и карабкается к куполу. Они были уверены, что люди не захотят сгореть заживо, и потому, когда двери распахнулись, лишь глумливо захохотали.
Но из дверей вылетела огромная тень, похожая на медведя. Ворвалась в лагерь аваров, ударила одного лапой, другого хватанула зубами и закрутилась вихрем когтей и клыков. Степняки были воинами. Они подняли луки и сабли, но стрелы пролетали тень насквозь, а клинки соскальзывали с густого меха.
– Демон, – зашелестели голоса. – Демон! – закричали степняки и побежали.
Живым не ушел никто.
Храбр лежал на земле, устремив взгляд в небо. Все тело ломило, и он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой – такая тяжесть в них накопилась. Медвежья тень растворялась в Нави, неохотно отпуская человека, но человек оказался сильнее. Не помутился разумом и не снял твердой руки с медвежьей холки, даже когда кровь опьянила их обоих. И медведь уступил, признав над собой власть хозяина.
Вокруг Храбра собирались деревенские: растерянные, испачканные золой, потерявшие кров – но не жизнь.
– Что же делать нам, Храбрушко? – шептали они.
– Жить, – просто ответил он и провалился в невесть откуда взявшийся туман…
Чтобы открыть глаза в маленькой избе, полной трав, где его ладони бережно придерживала беловолосая Хранительница Чащи.
– Здравствуй, – мягко улыбнулась она ему. – Вот и ты прошел свое испытание.
Даромир. Где-то в Нави
Даромир со стоном оторвал голову от подушки, не торопясь открывать глаза. Под веками плясали алые ленты, свиваясь в клубки и расползаясь в стороны, словно черви. От их круговерти Дара замутило, и он уронил голову обратно, глухо застонав.
– Что же мы вчера такое пили? – прошептал он.
Ответа шехх не ждал, но рядом кто-то зашевелился, и хриплый женский голос ответил:
– Как ни прискорбно признавать, но, кажется… всё! А ты и впрямь не дурак выпить, шехх. Не зря бахвалился.
Даромир повернул голову и приоткрыл один глаз, силясь рассмотреть говорящую.
Женщина уже выбралась из подушек и теперь сидела спиной к Даромиру, сонно растирая плечи. Ночной сорочки на ней не было. Обильная плоть собиралась в складочки, наплывающие друг на друга, словно море, набегающее на песок. Кожа была белая, без единой родинки или отметины. Женщина перекинула волосы с груди назад – руки у нее были округлые, а кисти маленькие, просвечивающие нежно-розовым между пальцев. Невольно Даромир залюбовался ее волосами: хороши были крупные завитки цвета молодого меда. По ним стекали искры, отбрасываемые колеблющимся пламенем нескольких свечей. Некоторые свечи уже догорели, превратившись в оплывшие огарочки, другие, судя по их виду, едва зажглись.
Дар протянул руку и погладил тонкий завиток, выбившийся из косы. На ощупь он был мягким и словно шелковым.
Женщина обернулась на прикосновение. Ее лицо было такое же округлое и рыхлое, как и тело. Небольшие глаза, чуть задранный нос и полные губы, такие яркие, словно она натерла их клубникой. Женщина вздернула светлые, почти бесцветные брови, разглядывая шехха. На вид ей можно было дать весен тридцать, но в полумраке ложницы Даромир не мог ручаться, что угадал.
– Пожалуй, я поторопилась тебя хвалить. Худо выглядишь. Жалко. Прикажу истопить баню и пришлю тебе челядинку, чтобы помогла. Не вздумай руки к ней тянуть! У нас договор, если твоя похмельная голова о нем не забыла.
Женщина поднялась с постели, на миг представ во всей мощи своего дебелого тела, наклонилась, подхватывая с пола рубаху, и крикнула:
– Светляна! Светляна, морокун тебя побери!
Открылась не замеченная Даром дверца, и в светлицу сунула голову девчушка весен двенадцати:
– Чего изволите, пани Завида?
– Вели баню истопить для пана Даромира. И пришли Гуляву со сменой вещей. На ярмарку завтра отправимся, – обратилась Завида к шехху.
Он собрался с мыслями, чтобы ответить, но не успел – Завида метнула на него недовольный взгляд и прикрикнула:
– Ну, чего разлегся? У меня еще дел невпроворот. Собирай вещи и топай в баню.
– А… мне чем заняться после бани? – слова прозвучали глупо, но Дар растерялся от той властности и пренебрежения, с которыми говорила Завида.
Он почувствовал себя игрушкой, диковинкой, с которой наигрались и отбросили в угол, потому что нашлись дела поважнее. Шехху стало гадко от себя самого. Его взгляд упал на колышущийся под одеждой живот Завиды.
– Прогуляйся, – дернула она плечом. – Осмотрись. Мы с тобой на год уговор подписали, так что придумай сам, чем свое время занимать.
Шехх сполз с кровати. Растерянно огляделся, увидел одежду по виду – мужскую. Подхватил ее с пола и принялся медленно натягивать на непослушное и какое-то деревянное тело. В голове было пусто и звонко, на языке поселился гадкий вкус, нутро крутило то ли от голода, то ли с похмелья.
Светляна терпеливо дождалась его, исподтишка стреляя глазами, и чуть наклонила голову – совсем не похоже на глубокий поклон Завиде. Потом махнула рукой куда-то по коридору, освещенному вставленными в кольца на стенах свечами в глубоких подсвечниках:
– Там твоя ложница.
Даромир, повинуясь женским рукам, откинул голову на край огромной бадьи, в которую поместился по самые плечи, и закрыл глаза. Стакан мерзко пахнущего снадобья, врученный ему понимающе усмехнувшимся знахарем Гордеем, унял головную боль и прогнал красные завитки из-под век. Но одеревенелость и дурная слабость никуда не пропали. Даромир надеялся, что баня сослужит ему добрую службу.
В Великой пустыне бань не было. Но людям Хазифа, деда Даромира, однажды повезло: вычистив очередное гнездовье песчаных червей, неподалеку они обнаружили провал, ведущий под землю, в пещеру с необычным источником. Вода там была прозрачная, теплая и солоноватая на вкус. Она щекотала язык и горло, когда ее пили. Жажду утоляла, но хуже, чем источники с поверхности. Зато ее можно было использовать для мытья. Дар любил бывать в Пещере омовений, но вот так полежать в горячей воде, от которой кожа краснела и становилась чуть блестящей, не мог и помыслить. Потому, когда попал в Беловодье, первым, что он полюбил, оказались бани.
Вторым – женщины.
Дар открыл глаза, рассматривая черноволосую Гуляву Она как раз рассыпала по его волосам порошок мыльного корня и улыбнулась, поймав взгляд шехха. На ее щеках цвел румянец, но понять, от жара или близости мужчины, было невозможно. Гулява держалась спокойно, не смущалась и не заигрывала – просто делала свою работу. Светляна обращалась с ним как с чернецом. Гулява же ничем не выказала своего отношения. Так в каком положении он оказался на подворье Завиды?
– Гулява, а чем занимается пани Завида?
Гулява подняла ушат и окатила гриву Даромира. Вода попала ему в глаза, он резко выпрямился, отфыркиваясь, как большой кот, и принялся тереть лицо. Проморгавшись, Даромир снова нашел взглядом Гуляву.
– А вы, пан, лишних вопросов своим пани не задаете, я погляжу?
Дар молчал, глядя на подбоченившуюся Гуляву. Ее тонкая рубаха промокла на грудях, подчеркнув их небольшую ладную округлость и острые темные соски. Но прикрыться челядинка не пыталась. Завитки темных волос прилипли к ее лбу и вискам. На щеке виднелась россыпь родинок, похожая на стрелу. Родинки рассыпались и по ключицам, спускаясь в вырез одежды. Глаза у Гулявы были темные, но не черные, а словно зерна напитка, который обожали шеххи, темно-коричневого и горького, но дарящего бодрость. Он так и звался – бодрянка. И глаза эти смотрели на Даромира… с жалостью.
Дар медленно опустился в воду и повернулся спиной к челядинке. Снова положил голову на край бадьи и закрыл глаза. Какое-то время ничего не происходило, но затем его снова коснулись сильные пальцы, намыливая плечи.
– После смерти мужа пани Завида взяла на себя управление его землями. За ней стоит могучий род, и отец пани не пожалел для нее воев, чтобы защититься от доброхотов и родных почившего супруга. Пани особо интересуется кузнечным делом и привечает мастеров, которые придумывают новое оружие.
– И, как я понимаю, заново замуж она не стремится. Ведь новоиспеченный супруг может отнять у пани такую занятную игрушку.
– Пани говорит, что пока не встретила того, с кем готова была бы вновь обменяться обручьями.
– Должно быть, достаточно покорных и слабовольных не нашлось, – Даромир хмыкнул.
На мгновение руки Гулявы дрогнули. Шехх приподнял ресницы: по ее губам гуляла понимающая улыбка. И она не исчезла, когда шехх посмотрел на девушку в упор.
– Ну а я? – тихо спросил он. – Кто я для пани?
– Красивый мужчина, который не сможет отнять ее любимую игрушку, – тихо ответила Гулява.
– Потому что я и сам – игрушка, верно?
Темноволосая девушка не ответила Дару. Лишь жестом попросила его встать и принялась намыливать его распаренное тело.
Дар перехватил ее руки, когда она дошла до низа его напряженного живота. Гулява глянула на него через завесу коротких густых ресниц. Среди ее предков явно были степняки, подарившие девушке резкие скулы и вытянутые к вискам глаза. Но ее это не портило.