Дар погладил стрелу из родинок и проследил пальцами их путь под рубаху.
– Пани до смерти засечет, если узнает, – прошептала Гулява.
– Она не узнает, – и Даромир взял девушку за локти, увлекая за собой в бадью.
Даромир и Гулява медленно шли по двору. С неба сыпала крошка снега, крупная и рыхлая, быстро облепляющая волосы, мех воротника, брови и ресницы. Даромир искоса глянул на Гуляву и улыбнулся.
– Что? – девушка в ответ с улыбкой вздернула брови.
– Ты похожа на снежную бабу.
– Вот уж обласкал так обласкал, – фыркнула Гулява. – Уж точно не за слова тебя пани Завида приметила.
Даромир отвел глаза и остановился. Через распахнутые ворота хорошо просматривалась дорога, обнимающая холм, на котором стояло подворье. В прорехи туч выглянуло солнце и тут же снова скрылось за их тяжелыми горбатыми спинами, но его лучи успели ослепительно вспыхнуть на снежном покрове. Был студень, и от срока уговора прошла ровно половина.
Даромир взглядом проводил телегу, в которую был запряжен рыжий лохматый конек. Кмет на облучке кутался в старенький тулуп и прятал руки в худых варежках под мышки, предоставив коню самому выбирать дорогу.
Гулява встала рядом с шеххом. Она на него не смотрела, но Даромир все равно почувствовал ее молчаливую поддержку, будто его погладила по щеке мягкая ладонь.
– Ты ведь сам на это уговорился, – шепнула Гулява.
– Верно. Казалось, чего уж проще – год поублажать одну богатую пани, получить за это столько денег, что честным трудом я и за пять весен не увижу, и наконец зажить по-людски.
– Разве ты ошибся?
Даромир поднял лицо к посеревшим небесам. Холодные крупинки жалили кожу. Сначала оно загорелось от их прикосновения, а потом начало неметь. Совсем как он сам.
– Я не того хочу, Гулява, – внезапно вырвалось у шехха. Он спохватился и сердито отер лицо от снега, пряча едва не прорвавшийся вой в рукав полушубка. – Никакие деньги не стоят того, чтобы быть игрушкой в чьих-то руках. Одна ночь, две… седмица даже – казалось, все прекрасно, лишь обоюдное удовольствие. Но уговор на деньги… Словно рабство. Я не раб и не был им никогда.
– А чего же ты хочешь? – Гулява склонила голову к плечу.
Чего он хочет?
Такой простой вопрос, но многие и за всю жизнь не находят на него ответа. Кто-то хочет лишь выжить и прокормить семью. Кто-то – власти и новых земель. А кто-то ищет любви. Нужным хочет быть. Чтобы его ждали из долгого похода. Ставили свечу на окно каждую ночь, чтобы человек где-то там, за тридевять земель, нашел дорогу к родному крыльцу сквозь все происки людские и навьи. Многие и не догадываются, что, покупая любовь, на самом деле ищут душевного тепла, а завоевывая новые земли, хотят, чтобы отец или дед наконец взглянул на них как на равных. О многом не догадываются люди, да и редко дают себе труд подумать.
Даромир же думал об этом, наверно, даже слишком часто.
– Я хочу, чтобы во мне увидели человека.
Гулява потупилась, размышляя о чем-то. Потом сунула руку за пазуху и вытащила маленький свиточек, перетянутый бечевой с восковой печатью и оттиском огненной птицы.
– Откуда у тебя княжье письмо? – охнул Даромир.
– Брату прислали. Его в княжеские вои принимают, – Гулява стиснула свиточек замерзающими пальцами, медля и думая о чем-то.
Потом подняла темные глаза на Даромира. Взяла его за руку и втиснула письмо в ладонь нахмурившегося шехха.
– Вы с братом похожи. Мы родом из маленькой северной волости, в Червене в лицо нас почти никто не знает. Брат в семье единственный мужчина, если уйдет – мои сестры и мать останутся без опоры. Меня, как видишь, замуж брать не спешат, а забрать их к себе я смогу не раньше лета, так Завида повелела. Что с ними станется за это время?
Даромир осторожно, будто свиточек мог рассыпаться в его пальцах, сжал бумагу.
В последнюю ночь они с Гулявой любились медленно и неторопливо. Бояться им было некого: Завида намедни укатила в Олонец – проверять, хорошую ли руду для ее мастеров подвезли. Еще не рассвело, когда шехх поцеловал спящую девушку в висок, беззвучно оделся и вытащил из-под кровати припасенный мешок. Скользнул под сваленные меха на очередной уезжавшей телеге. И два каурых тяжеловоза медленно потянули его в сторону Червена.
Даромир стоял в первом ряду. Сжимал копье намертво, чтобы не выскользнуло из ставших мозолистыми и жесткими от постоянных тренировок ладоней. Налобник шлема холодил переносицу, кольчуга тянула спину, но Даромир лишь выпрямлял ее сильнее. Утро было ясное, чистое, омытое ночной грозой, и солнце щедро заливало светом исходившую испариной землю. В такой день хотелось не отнимать жизни, а крепко сжимать теплые плечи, горланить песни у костра и шутливо бороться на кулаках. Жить хотелось.
Даромир улыбнулся, на мгновение прикрыв глаза.
Ради того, чтобы кто-то сегодня не повстречался с пожарами, чтобы кому-то не пришлось хоронить любимого, он и стоял сейчас бок о бок с такими же новобранцами, пока нутро его завязывалось в узел в ожидании, когда через вершину соседнего холма перевалит вражеское войско.
Даромир чувствовал, что завтрашнего дня он уже не увидит. Но сердце его было спокойно.
– Идут! – хрипло выкрикнул кто-то, и Даромир крепче ухватил копье.
Враги налетели черной тучей, щетинящейся сталью, словно рассерженный еж. Даромир принял на копье одного, крякнул, приподнимая его в воздух. Копье с хрустом вышло у воя из спины. По древку побежали кровавые струйки, но до рук дотечь не успели. Даромир выпустил копье и выхватил короткий меч. Перебросил его в левую руку, а правой вытянул привычный кинжал с темной бороздкой посередине. Сейчас она была светла: яда на стали не было. Даромир ощерился, принимая на меч атакующий выпад, оттолкнул чужака и до рукояти вонзил кинжал в его живот. Тут же развернулся, отбивая удар сбоку, и чиркнул по горлу врага, перерезая его от уха до уха. Поймал взгляд соратника, кивнул ему, и они встали спиной к спине, отбиваясь от наседавших чужинов.
Копье пробило их обоих насквозь, намертво сцепив тела. Чужин, огромный, страшный, верхом на вороном коне, больше похожем на чудовище из Нави, оскалился окровавленными зубами, сплюнул и развернул коня, врываясь в гущу схватки. Конь встал на дыбы, разбивая копытами головы.
Но Даромир этого уже не видел. С улыбкой на губах он погружался в розоватый туман. Он хотел жить, а вместо этого пошел на смерть. Пошел, чтобы жил кто-то иной. Кто-то более достойный, чем шехх без имени, рода и тех, кто затеплит для него свечу.
Пожалуй, впервые в жизни он принял верное решение.
Вдруг туман стал рассеиваться. Грудь тупо ныла там, куда ударило чужинское копье, и Даромир невольно растер ее, но не нашел ни следа страшной раны. Он медленно открыл глаза, силясь понять, почему вокруг царит сумрак и пахнет травами, – неужто он выжил и его привезли к знахарю?
Наконец мир перестал плясать, и Даромир встретился взглядом с беловолосой девушкой, держащей его руку в своей и медленно поглаживающей ее, точно она ребенка успокаивала. Не сразу, ох не сразу Даромир понял, кто она такая. А поняв, осознал и где оказался.
– Я… прошел твое испытание, Хранительница? – спросил шехх, едва сумев разлепить пересохшие губы.
– Если бы оно было моим, я бы первым делом его отменила, – грустно отозвалась она.
Ее красивое лицо было печально. Даромиру хотелось спросить, кто сумел обидеть сказочную колдунью, но вдруг он понял кто. Он и обидел. Только не помнил, как и когда умудрился.
– Все хорошо, друг мой. Не тревожься. Ты в моем доме, а значит, плата принята. Пойдем к столу. Тебе сейчас не помешают кружка моего взвара и добрая еда, а после – крепкий сон. Больше спешить некуда. Вы все наконец-то можете отдохнуть.
Только тут Даромир заметил за спиной Ясмены Бояну и Храбра. Растянул губы в своей привычной улыбочке и залихватски встряхнул волосами. Друзья переглянулись и расслабились, наконец признав в нем знакомого балагура. Даромир пошел к столу, на ходу заговорив о чем-то несущественном, и друзья тут же поддержали его треп.
Но печальный взгляд Ясмены продолжал жечь его промеж лопаток.
Глава 18. Самые крепкие цепи
Марий оборотился на звук тихих шагов, хотя и не глядя знал, кто к нему идет. Улыбнулся и снова повернулся к реке. Вода в ней была такой прозрачной, что казалось, будто русло пустое. Но камешки, которые время от времени дейвас забрасывал в реку, пускали круги, явственно дающие понять, что первое впечатление обманчиво.
Ясмена понаблюдала за полетом гальки и хмыкнула:
– Не кажется ли тебе кощунством обращаться с младшей сестрой Смородины так, словно это обычная река из мира людей? Ты бы еще портки в ней постирал.
– К счастью, в тех местах меня еще не ранили, чтобы натягивать на себя одежду, пропитанную мертвой водой, – криво усмехнулся дейвас и метнул еще один плоский серый голыш.
Но не в сторону другого берега, а вдоль по руслу. Чем дальше отскакивал камень, тем ярче он наливался цветом, отражая багровые сполохи негаснущего пламени, которое неуловимо для глаза сменяло воду.
Голыш потонул в шаге от стены огня.
– Что тебя беспокоит, Болотник? – Ясмена опустилась рядом, натянула платье на колени, скрестила на них руки и опустила голову, разглядывая дейваса искоса. Белая коса свесилась до земли.
– Это ты мне скажи, – Марий покрутил голыш в руках. – Что ты почуяла, когда ее увидела?
Ясмена задумалась. Подняла голову, устремив невидящий взгляд к вершинам молчаливых серых деревьев. Марий не торопил Хранительницу с ответом.
Наконец она заговорила.
– Если бы я закрыла глаза, я бы решила, что передо мной огненосец. Она вся – огонь, он пропитал ее, как вода пропитывает одежду. Его в ней так много, что еще чуть-чуть – и начнет сочиться через кожу, – Ясмена покачала головой. – Не будь с ней рядом тебя, я не пустила бы ее в Чащу. Здешние земли еще помнят, как их выдернули в мир живых силой дейваса. Помнят и не хотят снова испытать на себе ее страшную мощь.