Дейвас посмотрел на землю, и его взгляд столкнулся с другим – ярко-желтым, сияющим в темноте, как два крошечных уголька, которые кто-то прикрепил к мохнатому лицу.
Домовой.
Дейвас устало выдохнул и закинул меч обратно в ножны. Домовые несли опасность, только если дичали, но этот, в белой рубахе, подпоясанной красным шнурком, таким явно не был. Домовые стояли особняком между живниками и навьими тварями. Хоть ими и становились души умерших членов семьи, но они заботились о своей родне, а не стремились ей навредить.
– Сгорела твоя изба, домовик. Придется другое место искать.
– Новую отстроят, – махнул лапкой обездоленный, и дейвас удивленно глянул на нечистика. – Не в бревнах дело. Вот, держи. Я бы и сам мог отдать, но люди сейчас злые – того и гляди изловят да в тот же огонь и кинут.
Марий ошарашенно опустился на одно колено, принимая из рук домового завернутого в расшитое одеяльце младенца. Ребенок сладко посапывал, ничуть не потревоженный ни пожаром, ни держащим его духом. Домовой передал дитя дейвасу и помедлил, заглядывая в розовощекое личико. Потом протянул когтистую лапу и коснулся пухлой щечки. Марий снова дернулся к мечу, но домовой только погладил ребенка, так невесомо, что у крохи даже дыхание не сбилось. Нечистик тяжело вздохнул и отодвинулся в тень, сливаясь с нею так, что на виду остались только потускневшие глаза.
– Не мог я внучка там бросить, – сипло пояснил домовой. – Всё противился женитьбе сына, а когда понял, что неправ был, – и срок мой подош-ш-шел. А я не захотел уходить. Реш-ш-шил, хоть после смерти вину искуплю. И вот довелось расплатиться.
Марий склонил голову, принимая объяснение домового. Тот шмыгнул носом и вытерся подолом рубахи.
– А невестка никогда про меня не забывает, то молоко, то печево свежее оставит. По праздникам и вина наливает, да хорош-шего, не воду краш-ш-шеную. И дом у них – полная чаш-ш-ша. Эх, чего ж я при жизни-то не ценил, что имею…
– Думаю, долг ты отдал в полной мере, – мягко заметил Марий, держа ребенка на вытянутых руках и опасливо поглядывая на безмятежное личико, которое скривилось, готовое вот-вот разразиться плачем из-за пробуждения не в родной люльке.
– Пусть так. Да только все равно останусь – им со мной нынче тоже хорош-ш-шо. Домовой из меня получился лучш-ш-ше, чем отец и дед. Бывай, дейвас. Отдай ребенка да беги подружку свою спасай, пока вся на огонь не изош-ш-шла.
– А что, может? – покосился Марий в сторону всё так же неподвижной Итриды.
– Кто ж ее знает, – посмотрел туда же домовой. – Девок-огневух ещ-щ-ще не бывало. Но раз появилась такая, значит, богам на что-то нужна. Да хоть бы и тебе задачку подкинуть, – домовой хитро сверкнул глазами.
– Да уж, задачку… без решения, – буркнул Марий. Младенец завозился и мяукнул, пробуя силы, и дейвас тут же вскочил на ноги и бросился к голосящей матери, забыв попрощаться.
Дух-хранитель проводил его взглядом, улыбнулся в длинную бороду и растворился в тенях сгустившегося вечера.
Этот звук был знаком Итриде.
Он был настойчивым, как капли воды, стекающие через прохудившуюся крышу и мерно донимающие тех, кто их слышит.
Звук наплывал со всех сторон, становясь громче и пронзительнее.
Итрида нехотя открыла глаза. Точнее, попыталась. Обожженные опухшие веки подчинились с трудом. Открыли небольшие щелочки обзора, а дальше подниматься отказались, видно, решив, что ей и того довольно будет.
Все виделось слишком высоким – таким, каким было давным-давно, когда Итриде исполнилось весен шесть. Стоять было неудобно: она то и дело заваливалась набок. Вдоль тела плетьми повисли руки. Итрида попыталась поднять их к глазам и зашипела: под кожу вонзились иголки оживающего кровотока. Упрямые веки поддались еще немного, и вместе со зрением на бродяжницу нахлынуло осознание.
Она стояла на коленях в луже, в которой смешалась зола, грязь и обломки расписной чашки. Ее руки были черны по локоть; от куртки остались лишь горелые ошметки, остальная одежда вся была в прорехах, под которыми почему-то не нашлось никаких ожогов.
Звук, настойчиво ввинчивающийся в уши, – бабий вой.
Итрида все же встала, опираясь рукой на колено. Лужа неохотно чавкнула, выпуская ее, и Огневица с трудом подавила желание наклониться и зачерпнуть жидкой мути – та была холодная, и Итриде страсть как хотелось приложить эту муть к лицу. Неловко, точно шея стала деревянной, Итрида огляделась. Ее окружала толпа. Кажется, тут собрались все жители волости, сколько их есть. Топоры и вилы в их руках с каждым мгновением выглядели все более угрожающе. Итрида медленно выпрямилась.
– Ведьма! Ведьма-огневуха, пришла за Кудлом и спалила его избу…
– Глянь-кось, даже младенца не пожалела.
– А ему говорили, выкинь ты этот камень, вот и накликал беду.
– Убийца!
– Жив младенец, вон, с мамкой уже…
– Да что вы смотрите, она одна, а нас вона сколько! Нешто с одной ведьмой не справимся?
– На кой ляд с ней справляться, пусть убирается откуда пришла!
– Вы что, морокуновы сыны, она же Кудла убила! Того, кого вы знали с пеленок! Бей ведьму! Нам поблагодарствуют только, вот увидите. Не бывает баб-дейвасов, значит, темная она, навья порода!
Робкое замечание кого-то о том, что и Кудл нашелся, живой и почти невредимый, потонуло в реве разъяренной толпы.
Итриде неистово захотелось выбить говоруну зубы рукоятью кинжала, но рука, привычно метнувшаяся к поясу, нащупала лишь оплавившийся кусок железа. Пока Итрида слепо трогала второе крепление, уже понимая, что там обнаружит, она наконец поняла, что натворила. Ее рука соскользнула, обессиленная, а сама Огневица едва устояла на ногах.
Пламя взяло над ней власть. Странный камень усилил его и позволил захватить ее тело. Боль, гнев и обида послужили ему пищей и маяком – и огонь сожрал невиновных.
– Бей ведьму! – крикнул все тот же голос.
Итрида лишь приподняла подбородок повыше, чтобы встретить заслуженное наказание лицом к лицу.
Люди докатились до нее волной страха и ненависти, вилы уже полетели в ее живот, чтобы нанести самую поганую из возможных ран, а Итрида продолжала стоять и просто смотреть. Лишь в последний миг она перевела взгляд на небо, силясь рассмотреть его бескрайнюю темноту сквозь волны удушливого дыма. И не сразу Огневица поняла, что идет время, а она все еще жива. Итрида недоуменно посмотрела перед собой и уткнулась взглядом в знакомую кожаную куртку. Марий Болотник зло зыркнул на нее через плечо и снова повернулся к кметам.
– Школа Дейва забирает эту ведьму под свою ответственность. Вот плата за сожженный дом, – Марий кинул кому-то тяжелый глухо звякнувший мешочек.
Не дожидаясь ответа, забросил черный меч в ножны, схватил Итриду за плечо и поволок прочь от пожарища, ничуть не заботясь, что бродяжница еле переставляла ноги и спотыкалась на каждом шагу.
Едва растерянная толпа скрылась за широкими стволами деревьев, как Марий с размаху впечатал Итриду в дуб, и ее зубы клацнули от удара. Болотник навис над ней разъяренной тенью. Ее молчание и отсутствующий взгляд разозлили его еще больше.
– Какого морокуна ты творишь?! Зачем было людей под удар ставить? Не могла просто пойти и утопиться? Хочешь сдохнуть – пожалуйста, но сделай это так, чтобы больше никто не пострадал!
На последнем ударе внутри тела Итриды что-то болезненно лопнуло, и Огневица поперхнулась кровью. Рывком наклонившись вперед, она сплюнула ее, попав на рукав куртки Мария. Покрасневшими зубами улыбнулась дейвасу, взирающему с таким отвращением, словно он увидел падаль, и наконец-то скользнула в мирное небытие без снов и видений.
– Огонь взял над тобой верх. Как часто это происходит?
– Редко, – губы Итриды словно сковал лед, но она сделала над собой усилие и сказала то, что ее так страшило. – Но за последний год – третий раз уже.
– И первый, когда людей зацепило, – тихо вставила Бояна.
Итрида с благодарностью глянула на подругу. Бояна пересела поближе к Итриде и приобняла ее за плечи, растирая и согревая их.
Приносить беспамятную Итриду в корчму, где остановились бродяжники, Марий не рискнул: волость была маленькая, и слухи об огненной колдунье разошлись быстрее всамделишного пожара. Итриде с ее приметной внешностью невозможно было остаться неузнанной. А отбиваться от разозленных кметов Марию совсем не хотелось. Ему не оставалось ничего иного, кроме как унести девушку в лес и дожидаться там, пока она придет в себя. Но дейвасу повезло: давешний домовой вдруг появился подле него и предложил присмотреть за Огневицей, пока Марий приведет ее друзей. Довериться хоть и домашней, но все же нечисти дейвас не рискнул, и потому за бродяжниками отправился домовой, а Марий занялся обустройством ночлега.
Увидев Итриду, которая все еще не очнулась, Даромир едва не набросился на Мария с ножом. Только окрик Бояны и стальная хватка Храбра удержали шехха от драки. Бояна засуетилась вокруг подруги, с облегчением выдохнув лишь тогда, когда уловила отзвук рваного дыхания. Итрида пришла в себя через несколько часов, и Болотник тут же взялся за расспросы.
– Огонь становится сильнее. Паршиво, что происходит это слишком быстро, – дейвас отбросил сучок, который ковырял ножом, в темноту. Мелькнули желтые огоньки, подозрительно похожие на глаза, и раздался хруст. Дейвас же указал на Итриду ножом. – Искра никогда не обожжет огненосца. Может, все-таки признаешься, как и у кого ты ее украла?
Бродяжница ничего не ответила. Она опустила глаза и бездумно провела рукой по косе. Каждый раз, когда кожу царапали подпаленные волоски, ей становилось трудно дышать. Итрида медленно встала и протянула руку Бояне. Та, сразу поняв, о чем ее просят, отшатнулась:
– Нет! Не надо, глупая! Мы придумаем что-нибудь. Лауму попросим…
– Это неважно, – Итрида с трудом узнала свой голос в хриплом шепоте. – Я не помощи хочу. А помнить.
– Ты наказываешь себя за то, в чем нет твоей вины, – глаза Даромира были непроницаемы, как два агата, но Итрида нутром чуяла его желание обнять ее.