Когда не знаешь, чего ждать, лучше держаться поближе к тем, кому доверяешь.
– Нет.
– Дваэлис…
– Болотник, ты сам не знаешь, о чем просишь!
Старейшина Орлиного гнезда тяжело поднялся с белой скамьи, опираясь на посох, тоже белый, как, впрочем, и все внутреннее убранство его жилища. От скамьи, на которой Дваэлис по традиции встречал гостей костяного дома, до зала вели пять невысоких ступеней. Боком, едва заметно набирая воздуха перед каждым шагом, Дваэлис начал спускаться. Он подволакивал правую ногу и постукивал посохом по каждой ступеньке, словно шел по зыбкой топи.
Если бы не лаумы, вернувшиеся в Беловодье десять весен назад, насупленный темнокожий мужчина, глядевший на главу Школы Дейва из-под густых бровей, давно истлел бы в могиле. Болезнь, прозванная костяной гнилью, была коварна: никаких признаков до тех пор, пока кости во всем теле не обратятся в кисель. Однажды, попытавшись сделать шаг, человек падал и больше не поднимался, потому что вместо опоры в его теле оставалась только жижа.
Шесть весен назад гниль настигла Дваэлиса, и только вовремя подоспевшие лаумы сумели сохранить ему жизнь. Но ниже колен ног он не чувствовал.
Дваэлис дохромал до Мария и остановился напротив, держась за посох обеими руками. Он дышал сипло, светлые глаза на темном лице казались каплями воды из горной реки и словно просвечивали душу дейваса насквозь, до самых сокровенных уголков.
– Я не могу пустить твою девочку к Огнь-Камню, Марий. Проси чего хочешь в уплату долга, только не этого. Если все, что ты о ней рассказал, правда, то одним Пряхам известно, что случится, если они повстречаются. Сила, заключенная в Камне, слишком древняя, чтобы оставаться неразумной. Я даже вообразить не могу, что она сотворит, если ее попытается покорить человек, тем более полный огня, о котором ты и сам толком ничего не знаешь. Даже самовилы, – Дваэлис повел открытой ладонью перед грудью, вцепившись другой рукой в посох до белых костяшек, – благословленные крыльями, и те не смогли покорить Камень. Сколько их было? А выжила только одна. Одна, Болотник, слышишь? Если тебе настолько не жаль девчонку, просто убей ее своими руками – хотя бы не будет мучиться.
Марий спокойно слушал все, что выплескивал на него Дваэлис. Старейшина мотал головой и безостановочно повторял: «Нет. Нет!..» Дейвас же молча ждал, приподняв подбородок и заложив руки за пояс. Ему хотелось скрестить их на груди, но Марий заставлял себя стоять как есть. Когда Дваэлис упомянул самовил, дейвас едва сдержался, чтобы не поморщиться. Он уважал рудознатцев и восхищался их умением говорить с камнем, но слепое поклонение крылатым понять не мог. Ведь в самовилах божественного было не больше, чем в русалках.
– При всем уважении к вам, эйре Дваэлис, – Марий подчеркнуто поклонился, используя обращение, принятое только среди рудознатцев, – я не отступлюсь. Подобных Итриде еще не было в Беловодье. Если мы не узнаем, откуда появилась ее сила, то рискуем когда-нибудь оказаться лицом к лицу с целой армией огненных колдунов. И если кто-то создает их, словно уродцев из глины… нужно ли мне объяснять вам, что останется от Беловодья, если они придут сюда?
– Ты же сам сказал, что девочка вот-вот сгорит, – взгляд Дваэлиса был безжалостен. – Что за армия из солдат, которые не в силах удержать оружие в руках?
– Она носит в себе огонь уже пять весен, – возразил Марий, не повышая голоса. – За пять весен подобные ей оставят от наших земель выжженную пустыню. А когда огонь покинет их тела, пустыня прогорит на три человеческих роста в глубину.
Дваэлис побледнел и крепче сжал посох, навалившись на него всем телом.
– Откуда тебе знать? – в ожидании ответа старейшина Гнезда подобрал полы длинной накидки, расшитой орлиными перьями, и повернулся к дейвасу спиной.
Дваэлис направился к лавке и неловко опустился на нее, кивнув Марию на другой край. Дейвас сел рядом, потянулся к запотевшему глиняному кувшину с ягодным соком и налил себе и собеседнику. В невысоких чашах заплескалась темно-красная влага. Марий покачал чашу в длинных пальцах, усмехнулся и осушил ее в три долгих глотка.
– «Небесная кровь» определенно удалась в этом году, – облизнул он покрасневшие губы.
Старейшина не ответил, только вздохнул глубоко, рассматривая свои руки – изящные, с мягкими светлыми ладонями. Они были бы красивы, если бы не распухшие из-за возраста суставы и скрюченные, словно когти, пальцы.
– Не переводи тему, мальчик. С чего ты решил, что твоя Итрида способна сравнять Беловодье с землей?
– Так сказала Хранительница Серой Чащи.
– Ветры и камни, – выдохнул Дваэлис и устало потер лоб кончиками пальцев. – Марий, почему ты не можешь хоть раз явиться с добрыми вестями?
– Потому что только я способен спастись от гнева тех, кто, как и вы, такие вести не любит. И она не моя.
Дваэлис пытливо глянул на дейваса.
– Кому, как не главе Школы Дейва, взять себе единственную во всем Беловодье женщину с искрой? Разве ты готов уступить ее кому-то другому?
– Я ей не хозяин, – Марий покачал головой. – Ей никто не хозяин. Я даже не уверен, что, когда она покорит Огнь-Камень, мне не придется тащить ее в Школу силой.
– Значит, она глупа, раз не понимает, что даст ей защита огненосцев.
– О нет. Она вспыльчива, упряма, порывиста, но отнюдь не глупа.
– Сегодня вечером у нас праздник. Он и тебя касается, если ты не забыл, – проворчал Дваэлис. Старейшина налил себе кроваво-красного сока, чуть пригубил чашу и продолжил: – Я сам поговорю с девочкой и решу, какой ответ тебе дать.
Двое мужчин помолчали каждый о своем. Потом Дваэлис поднял чашу, и Марий коснулся ее своей. Колыхнулся сок, в полумраке и впрямь похожий на кровь. На вкус он был приторно-сладок, но эта сладость была единственной, которую Марий мог вкушать без отвращения.
Итриде бы понравилось.
С каждым глотком сердце Мария все сильнее сжимала тревога, имени которой он не мог найти.
– Эйре Дваэлис, – задумчиво проговорил он. – Расскажите мне о той самовиле, что выжила после встречи с Огнь-Камнем.
Дваэлис отпил еще «Небесной крови» и аккуратно вытер красную каплю с уголка рта костяшками пальцев. Помолчал.
– Она выжила, да… Это верно. Но стала иной, – старейшина поморщился и с усилием заморгал, точно сдерживая слезы. Видно, перемены, постигшие одну из тех, кого он равнял с богами, были слишком пугающими. – Она почернела, Марий. Когда дева пришла к нам и заявила, что хочет испытать свои силы, она была точно осколок льда: с белой кожей, такой прозрачной, что под ней виднелись синеватые жилы, с белоснежными, как у лаумы, волосами и ярко-голубыми глазами, сверкающими, точно снег в солнечный день. Но когда она выбралась из пещеры и мы увидели ее… От прекрасной крылатой девы осталось лишь обугленное тело. Волосы черными лохмотьями свисали до плеч. Глаза потемнели так, что зрачка стало не видно. Кожа трескалась и сочилась кровью и сукровицей. А ее крылья, – Дваэлис содрогнулся. – Ветры и камни… Их больше не было. Самовила шла гордо, спину держала, ровно княжна. Но смогла лишь выйти на свет. Сделала два шага и рухнула, чтобы больше не подняться. Мы перенесли деву в дом зелейника, и он весь день, ночь и еще один день отпаивал ее снадобьями, унимающими боль, смазывал раны целебными мазями.
– Она умерла?
– Мы не знаем, Марий. Она ушла. Исчезла в ту же ночь, как сумела встать на ноги. Только несколько капель крови осталось возле обрыва в восточной части Гнезда. Ни тела, ни обрывка волос, ни следа – мы не обнаружили ничего. За нею никто не пришел – ни тогда, ни после.
– Когда это случилось? – смутные догадки шевельнулись в душе Мария, но он никак не мог уловить их.
– Семь весен назад.
Глава 24. Право решать
Итрида растерла розовую распаренную кожу мягкой холстиной. Рядом Бояна наспех расчесывала пальцами тяжелые мокрые пряди, то и дело бранясь на запутавшиеся колтуны. Итрида невзначай провела рукой по собственным волосам: она и не заметила, когда укусы неровно обрезанных концов стали не такими ранящими. Рядом с одеждой бродяжниц висела другая – чистая, пахнущая солнцем и горьковатым травяным духом. Итрида потянула за край темно-синюю ткань.
– Последний раз я надевала платье в Белоозере, – задумчиво проговорила она.
Бояна стянула с колышка второе платье, точно такое же, и встряхнула, оглядывая его со всех сторон.
– А я уж и не помню когда. Наверно, и ходить-то в юбке разучилась напрочь. Может, не позориться и пойти в своем?
Итрида покачала головой и осторожно сняла с колышка свой наряд. Приложила к себе и взмахнула краем юбки:
– И как они такое носят? Короткое же. Гляди, едва колени прикрывает.
– Зато удобно! – обрадовалась Бояна, развязала холстину, в которую укуталась, и бросила ее на пол.
Потом ловко натянула синее платье и довольно улыбнулась, оглаживая струящиеся складки. Ее серые глаза, набравшись цвета от наряда, вспыхнули голубым. Бояна подняла голову, чтобы спросить у Итриды, как она выглядит, но вместо этого воскликнула: «Ага!» – и снова потянулась к стене.
– Видишь? Нам все же не придется сверкать голыми ляжками, – и Бояна победно потрясла мягкими серыми штанами, которых они поначалу не заметили.
Итрида украдкой погладила уютную мягкую ткань, так и льнущую к коже. Видно было, что одежда не нова, но на ней не было ни заплат, ни потертостей. На полу возле стены стояли удобные с виду башмаки, но менять на них любимые черные сапоги Итрида отказалась наотрез. В коридоре возле купален не было ни души, и, прихватив с собой старую одежду, девушки вышли на улицу. Там Санэл, Даромир и Храбр стояли в кругу и увлеченно обсуждали нечто настолько забавное, что то и дело кто-то из них взрывался смехом. Храбр и вовсе тер покрасневшие глаза большими пальцами, охая и качая головой. Бродяжники тоже сменили наряды, а по плечам обоих рассыпались мокрые волосы.
– Смотрю, они тут без нас не скучали, – шепнула Бояна Итриде.