– Возьми этот чай и залей себе в… глотку, – ласково посоветовал Даромир и развернулся, чтобы уйти.
Болотник поднял руку, перегораживая шехху дорогу:
– Несмотря на твое доброе пожелание, я предлагаю мировую.
Даромир не смог скрыть удивления при виде чаши с вином, которую протягивал дейвас. Оно не помешало ему отпихнуть руку Мария, но шехх остался стоять на месте. Болотник устало вздохнул. Морщины у его глаз обозначились резче. Итрида оступилась, Санэл подхватил ее, и девушка рассмеялась – то ли собственной неловкости, то ли словам рудознатца, которые ни Даромир, ни Марий не разобрали.
– Думаешь, я не замечаю, как ты на нее смотришь? Я не собираюсь с тобой соперничать. Я хочу лишь, чтобы ее огонь перестал угрожать Беловодью.
– А ты сам-то, пан дейвас, замечал, как глядишь на Итриду? – вдруг остро посмотрел на него Даромир. – Стоишь тут, одолжение мне делаешь… А сам ее глазами ешь, словно она – твоя награда за все страдания. Кого ты обманываешь? Себя или всех вокруг?
Даромир выхватил из руки дейваса чашу и залпом осушил терпкое вино. Поперхнулся на последнем глотке и закашлялся, утирая темные брызги с губ. Поднял на дейваса покрасневшие глаза и оскалился при виде закаменевшего лица Болотника, который по-прежнему хранил тяжелое молчание.
– Значит, себя.
– Не говори о том, чего не знаешь, шехх, – Болотник неспешно отпил из своей чаши и подержал вино во рту, смакуя вкус. Даромир горько усмехнулся.
– Рассказать тебе, как мы с ней повстречались? – не дожидаясь ответа дейваса, Даромир принялся говорить.
Его голос звучал глухо и ровно, будто он говорил о ком-то, кто ему безразличен…
Марий слушал не прерывая.
– Я просто ее увидел. Она ругалась с торговцем сластями на ярмарке. Стояла, уперев руки в бока, и выговаривала ему, что-де покупателей он дурит, орехи у него порченые, а меда на глазурь жалеет. Рыжие не редкость в вашем Беловодье, но она выглядела как… как огонь. Как живое пламя, сошедшее с ладони Алте-Анкх. Я пошел на ее свет, как собачонка на привязи. Весь день я был ее тенью, видел только ее, не замечая ни тех, с кем она говорила, ни мест, куда забредала. А когда стемнело… – шехх вдруг усмехнулся и дотронулся кончиками пальцев до едва заметной белой полоски шрама чуть выше ключиц. – Она вдруг пропала, словно ее и не было. Пропала, чтобы объявиться за моей спиной и приставить нож к моей шее. Она спрашивала, кто я такой и почему слежу за ней, а я мог только вдыхать ее запах. Знаешь, чем она пахнет?
Зубы Мария клацнули о край чаши. Он знал.
– Железо, мед и соль, – продолжал шехх свой лихорадочный рассказ. – Я не смог объяснить ей, почему преследую ее, – я ведь и сам не знал. Думал, убьет. Но Итрида лишь оставила мне напоминание, что у прекрасных цветов есть не только нежные лепестки, но и острые шипы. Она скрылась в тенях, а я как безумный наутро бродил по городу, разыскивая жар ее волос. И ведь нашел – и попросился к ним в шайку. Лепетал что-то о своих ядах и талантах… Так хотел быть полезным, что совсем потерял ум.
Даромир быстро вытер лицо рукавом. Марий сделал вид, что не услышал рваного вздоха, вырвавшегося из груди шехха. Болот ник не понимал, почему стоит тут и выслушивает откровения бродяжника, но по-прежнему не двигался с места. Широкая спина, обтянутая курткой с перьями, загородила от взгляда Мария Итриду.
Ты бы еще сопельки ему утереть сподобился.
– За две весны, что я провел с Итридой, она так и не подпустила меня к себе. Я даже не знаю, будет ли она грустить, если я вдруг исчезну.
Марий поморщился.
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Рядом с тобой она другая, – тихо проговорил Даромир. – Она становится… мягче. Ее огонь перестает кусать и начинает греть. Она и сама это понимает. Потому и злится. Больше всего на свете Итри да боится показаться слабой.
Даромир выпрямился и глубоко вздохнул, расправив плечи. Выговорившись, он словно избавился от тяжести, могильным камнем давившей его грудь. Но было еще кое-что, что он должен был сказать надменно молчавшему огненосцу:
– Если Итрида попросит перерезать тебе горло, я исполню это с радостью. Если же она выберет тебя… Я отступлю. Лишь бы ее огонь продолжал гореть.
В густом мареве ночи легко было спутать двоих мужчин, одинаково высоких и темноволосых. Они молча стояли бок о бок, не стремясь присоединиться к набирающему обороты празднику. Но если в темно-синих глазах плескалась боль, то прочесть зеленый взгляд не сумел бы никто.
Санэл остановился так неожиданно, что от падения Итриду спасли только навыки бродяжницы. Молодой рудознатец смотрел на кого-то через ее плечо. Его подвижное живое лицо окаменело, словно он натянул маску благостности. Позади Санэла всё так же пели и плясали люди, но за собственной спиной Итрида неожиданно ощутила нечто похожее на приближающуюся грозу. Кожу закололо, и тонкие волоски на руках встали дыбом. Огненосица резко обернулась, и на мгновение люди, тени, рваные всполохи пламени в кострах и пестрые перья накидок слились в единое отсвечивающее золотом пятно. И из этого пятна к ней шагнул незнакомец.
Он был болезненно худ – словно из некогда сильного тела разом выпили все соки. Вышитая перьями накидка болталась на нем как на вешалке. Гладкий лысый череп был плотно покрыт вязью черных рун. Мужчина горбился, опираясь на резной посох белого цвета, отполированный то ли искусниками-мастерами, то ли руками предшественников его нынешнего хозяина. Навершием посоху служила костяная птица, выставившая перед собой когти и широко раскинувшая мощные крылья. Казалось, стоит вздохнуть чуть громче, шевельнуться – и птица завершит удар, вонзит изогнутые крючья прямо в глаза беспомощно замершего человека. Тяжелый взгляд незнакомца пригвоздил Итриду к месту. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Санэл встал рядом с ней и поклонился мужчине. Итрида догадалась, кто это, еще до того, как молодой рудознатец произнес слова приветствия:
– Пусть ветры приносят лишь добрые вести, а камни никогда не обрушатся под вашей ногой, старейшина Дваэлис. Я рад, что вы решили присоединиться к празднику.
– И ты будь здрав, Санэл. Я решил, что нынешней ночью и вправду преступление оставаться дома. Представишь меня подруге?
Итрида чувствовала себя так, словно старейшина втянул их с Санэлом в неизвестный ей танец, не объяснив ни единого движения. Она склонила голову – с уважением не к немощному старику уже покрывшемуся испариной просто оттого, что он слишком долго стоял на ногах, а к той грозовой тьме силы, что клубилась за его спиной, ложась сизым плащом на сутулые плечи. Через узкие раскосые глаза на нее смотрели сами скалы – древние, мудрые и равнодушные к судьбам смешных самоуверенных муравьев, ползающих по их отрогам. Рука Итриды невольно потянулась к шее, царапая кожу острыми ногтями. На мгновение ей показалось, что сила старейшины вытянула весь воздух из груди. Но нет, тело ее обмануло. Ничто не мешало дыханию, и никакую удавку на нее не набросили. Итрида глубоко задышала, пытаясь прогнать наваждение. Дваэлис внимательно наблюдал за девушкой, но не предлагал помощь. Итрида не заметила, в какой момент исчез Санэл, прежде скомканно представив ее, – она была слишком занята тем, что заставляла собственные легкие расправляться и сжиматься как должно.
– Не всем в горах так же привольно, как в долинах, – с напускным участием заметил Дваэлис. – Не стоило тебе танцевать с Санэлом в первый же день. Нужно было сначала пообвыкнуться в Гнезде.
– У меня нет времени привыкать.
Итрида загнала дурноту поглубже и подняла подбородок. Огненосица не собиралась униженно умолять старейшину пустить ее к Огнь-Камню. А ведь он подошел к ней именно за этим, Итрида была уверена.
– К чему эти игры, пан Дваэлис? Марий Болотник наверняка уже поведал вам, зачем мы явились.
– У нашего народа принято обращение «эйре», – мягко поправил Итриду старейшина рудознатцев, но она лишь скрестила руки на груди и сжала губы.
– От того, что я назову вас эйре, моего уважения не прибавится. Но вы пытаетесь навязать мне свои правила. Зачем? Почему нельзя просто сказать, дозволяете ли вы пройти к Огнь-Камню?
Дваэлис чуть выпрямился и коснулся крупного ожерелья на груди. Всё в нем напоминало хищную птицу, от посоха до длинного носа с горбинкой, – вот и украшение, выполненное из неизвестных Итриде камней, темно-коричневых и будто присыпанных золотой пылью, было похоже на крылья. Старейшина по-птичьи склонил голову, мгновение рассматривая Итриду, а потом поманил ее за собой и направился к одной из скальных ниш, в которых отдыхали на каменных скамьях уставшие плясуны. Ниши эти пустовали редко, но, когда Итрида и Дваэлис оказались возле облюбованного старейшиной местечка, там не сыскалось ни одной живой души. Разве что позабытая куртка под скамьей да исходящие паром чаши с подогретым соком ягоды горянки говорили о том, что они лишили кого-то уединения.
Дваэлис тяжело опустился на пустую скамью и кивком указал Итриде на вторую, стоявшую напротив.
– В ногах правды нет. Уж я знаю об этом не понаслышке. Садись, девочка. Хочу посмотреть на тебя поближе и послушать, что ты скажешь.
– Разве Болотник не…
– Я услышал Мария, – оборвал Дваэлис огненосицу на полуслове. Итрида нахмурилась, но удержалась от колкости, все же помня, кто перед ней. – А теперь хочу узнать, что обо всем этом думаешь ты.
Итрида заговорила не сразу. А потом сказала вовсе не то, что собиралась.
– Я просто хочу покоя, – Итрида встрепала пальцами волосы, опустив взгляд в пол. – Чтобы моим людям больше не грозила опасность сгореть лишь потому, что они не желают меня бросить. Хочу…
Внезапно проснулась волчица, живущая в ее груди. Она медленно повернула голову туда, где Итриде виднелся выход из навьей чащи, и втянула ноздрями воздух. Ее уши встали торчком, а меховой воротник вокруг шеи распушился. Зверь встал на четыре лапы, прислушиваясь и принюхиваясь.
– Я хочу, чтобы мой огонь исчез, – наконец выдавила Итрида и зажмурилась, умоляя Перкунаса дать ей сил, чтобы не разрыдаться позорно перед этим хмурым мужчиной с горькими отметинами усталости и печали на лице. – Но если это невозможно, то я готова на все, чтобы оградить от него моих друзей.