Ворота распахнулись неохотно, тяжело, скрипя и ругаясь, как старая бабка-ключница. В проход вылетел худой белобрысый парнишка и с нечеловеческой силой стиснул Мария в объятиях. Марий от неожиданности опешил, но потом усмехнулся и встрепал соломенные волосы.
– Полно. Вы что тут, похоронить меня успели? Всего-то пару месяцев не виделись. К тому же я постоянно писал Визуну…
– Он боялся, что это не вы, а я верил! Всей душой верил в каждое словечко, – единственный ученик Мария по имени Радмил наконец вспомнил, что перед ним его наставник, и отлепился от охотничьей куртки, шмыгая носом и тут же утираясь рукавом.
Марий только закатил глаза: хоть парнишка и жил в Школе уже два года, простецкие повадки из него выбить никак не удавалось.
– Пан Визун, кажись, вовсе перестал спать с того дня, как вороны первую весточку про сгоревших принесли. А уж как птица попыталась ему глаза выклевать – и вовсе чуть от злости не задохся. Заперся в светлице своей да только указания из окна и раздавал.
Парнишка перешел на доверительный шепот.
– А лицом-то, лицом черен стал, верно, изробился весь…
Радмил и Марий шли через двор Школы. Марий вполуха слушал ученика, запоминая важное в его рассказе, и одновременно подмечал изменения, коснувшиеся Дома Дейва. Школу назвали так по имени первого огненосца, которому Перкунас вручил искру. От него пошло и прозвище огненных колдунов – дейвасы.
Все – и огневики, и кметы, что следили за чистотой и кухней, – носили легкую защиту. Больше никаких расстегнутых рубах, только дежурные серые кафтаны, вышитые обережными рунами. У каждого был амулет, у некоторых и несколько – для защиты от ворожбы и сглаза. В левой башне Школы располагалась воронятня, и обычно оттуда беспрерывно доносился вороний грай. Сейчас башню плотно окутывала тишина.
– Водяницы помогли. Усыпили мы их, – проследив за взглядом Мария, тихо сказал Радмил.
Марий только похлопал его по плечу. Многие дейвасы растили своих воронов чуть не с яйца: мудрые птицы становились друзьями, порой и защитниками. Потеря разом всех воронов была очень печальным событием.
– Марий Болотник, тебя ли вижу или морокун какой к нам пробрался? – раздался низкий бас от двери, ведущей в Школу, и Марий усмехнулся при виде медведеподобного Визуна, своего первого помощника и заместителя.
Вторым помощником, вечно носящимся по трактам Беловодья, был Совий Буревестник. Марий одинаково доверял обоим, хотя с Буревестником их связывало нечто гораздо более сложное и застарелое, чем простое подчинение или даже дружба. Но спокойная уверенность Визуна сейчас была ему нужнее.
– Как ни удивительно, но это я.
– Надеюсь, ты принес план, как нам выбраться из того дерьма, которым нежданно-негаданно завалило страну по самые крыши?
Визун крепко пожал руку Марию, тут же вручил Радмилу кипу свитков с наказом отнести в хранилище и потащил Болотника за собой в прохладу и полумрак старого здания.
– Я знаю, кто всё устроил, и знаю, как его выманить. Но сначала ты должен меня выслушать.
– Только это нам и осталось, Марий. Говорить и слушать. Никто не понимает, с какой стороны ждать беды, и потому мы говорим, слушаем, не спим уже которую седмицу и совершенно не понимаем, что делать. Рассказывай, что у тебя там. Поверю всему, что скажешь, и помогу чем смогу.
Тревожные колокола забили все как один.
Им полагалось бы закричать своими медными голосами в темноте, когда Навь подбирается так близко, что тени ходят между людей, а сны выбираются из домов и обретают плоть. Но до полуночи было еще далеко: Вельнас едва успел набросить мешок на скатившееся в его владения доверчивое солнце. Последние отблески еще разукрашивали горизонт в розовый и лиловый. Сумерки окутали Червен полупрозрачным покрывалом, смягчив его яркие краски и приглушив нескончаемый рокот голосов.
Марий пригубил простой глиняный бокал с терпким вином и отставил его в сторону, сдвинув несколько листов. Стол был завален отчетами и донесениями – на коже, на бересте, на дешевой серой бумаге и даже на дорогой белой – эти листы ровной стопкой лежали отдельно от остальных.
Марий откинулся на спинку стула и потер переносицу. В глаза будто насыпали песка, головная боль уже несколько часов сжимала виски горячими пальцами. Но снадобья пока еще помогали. Можно было бы обратиться к лаумам – сейчас при Школе их было двое, старая наставница и ее юная ученица, которой едва минуло пятнадцать весен, – но Марий все откладывал визит к ним.
Визун ушел уже давно. Они распили две бутылки, прежде чем он по верил в то, что рассказал Марий. Старший помощник отправился поду мать, как лучше обставить прибытие Итриды в Школу, а Марий занялся бумажной работой. Но не успел разобрать и половину, как закричали колокола.
Они звонили все разом, будто огонь в единый миг охватил всю столицу. Марий подорвался с места и побежал на улицу, на ходу подхватив освобожденный от тряпок меч. Дейвас выскочил во двор вместе с самыми шустрыми учениками и их наставниками. Схватил за рукав пробегающего мимо Радмила:
– Где?
– Рябиновая! – выкрикнул парень.
– И только? Почему так много колоколов?
– Там огневики, пан Марий. Чужие.
Радмил смотрел на Мария взглядом, в котором мешались испуг и доверие. В голове Мария билась боль и какая-то мысль, которую он никак не мог ухватить. Болотник пожалел, что так и не сходил к лаумам – они как раз бежали через подворье, на ходу переплетая косы и завязывая пояса. Но в следующий миг его пронзило осознание, и Марий грязно выругался.
– Все силы – туда! Все, какие есть! До последнего хромого старика, который огнем только курево поджечь может!
– Но… мы оголим Школу…
– Плевать на Школу! – вызверился Марий и схватил Радмила за ворот рубахи, подтягивая его ближе к себе. – Наш единственный шанс прекратить все это сейчас там, на Рябиновой! Если мы не поможем, то все дейвасы Беловодья не справятся с этой дрянью!
– Понял я, понял! – мальчишка закивал, и Марий отпустил его.
Радмил тут же сорвался с места и унесся передавать приказание главы остальным.
Марий поднял взгляд к лиловым небесам, медленно наполняющимся красными отблесками от разгорающегося пожара.
Только бы успеть.
Итрида подняла тяжелую шайку над головой и вылила на себя пахнущую травами воду. Зашипел очаг. От раскаленных камней там, где на них попали капли, пошел пар. Сильно запахло зверобоем. Итрида перехватила шайку одной рукой, ладонью отерла лицо и открыла глаза. В темноте бани, рассекаемой лишь отсветами факелов, пробирающимися через маленькое оконце, ее тело белело, словно у мавки. Впрочем, белизну пятнали огромные синяки – бордовые, начинающие желтеть и по-прежнему черные – и поджившие следы когтей птицелюдов, напавших на бродяжников у Черницы. А уж если бы кто-то увидел спину Огневицы, на которой от плеч до ягодиц вытянулся в прыжке яростный волк с мерцающим радужным глазом, то уж точно с мавкой не смог бы перепутать. Посмертие забирает все недостатки кожи, одаривая взамен мертвенной бледностью. Спины же у мавок и вовсе нет.
Тело Итриды, худое, перевитое веревками жил, показывало, что жизнь все еще над ним властна.
Бродяжница помотала головой и быстро отжала короткие волосы. Их концы уже не кололи, но руки все еще по привычке искали тяжелую косу. Впрочем, Итрида не могла не признать правоту Храбра: так и правда было удобнее.
Предбанник встретил прохладой и тишиной. Комариный зуд смолк, будто, пока огненосица мылась, кто-то вывел весь гнус одним ударом. Чашки со стола исчезли, как и одежда с колышков. Зато взамен появились два кувшинчика, заткнутые пробками, и стопкой сложенные вещи, видать, оставленные на смену. Итрида задумчиво рассматривала кувшинчики. Один был невзрачный, кособокий, с кривыми ручками. Второй так и манил прикоснуться – белый, гладкий, покрытый искусной росписью и ладно легший в руку. Итрида выдернула пробку и принюхалась: пахло сладко, медовым разнотравьем в жаркий полдень. Бродяжница поставила кувшинчик на стол и взяла другой. Он открылся с трудом, будто нехотя, и предбанник заполнил свежий аромат.
– Значит, мята?.. – протянула Итрида, вспомнив слова бабки-банницы.
Перед глазами качнулись серебряные половинки луны. Огневица зачерпнула густую белую мазь и принялась втирать ее в синяки и раны, размышляя, кто же о ней так заботится. На расписной кувшинчик она больше не смотрела.
Встряхнув одежку, Итрида только и сумела, что закатить глаза. Кто бы сомневался. Платье с несложной вышивкой из рябиновых ягод, подштанники и красный жилет. Хорошо хоть, сапоги оставили, не подкинули взамен какие-нибудь лапти. А вот кичку положили, но ее бродяжница сразу отодвинула в сторону. Хотят осуждать – пускай. Ей терять нечего. Род, честь и будущее замужество – все сгорело тогда, когда Итрида вернулась из леса опороченной и проклятой огнем. От того, что она не наденет головной убор, хуже о ней думать не станут. Ведь хуже некуда.
Поддернув чересчур длинные рукава и заправив мокрые волосы за уши, Итрида вышла из бани. И остановилась на пороге, с недоумением глядя на встречавшую ее… Кажену.
– Надо же, а в платье ты выглядишь почти как женщина, – протянула дочка купца, окидывая Итриду взглядом с головы до ног.
Не было в этом взгляде ни приязни, ни осторожного любопытства, как днем или во время пути до Червена. Дочь купца стояла напротив бродяжницы, вскинув подбородок, и на ней, словно в насмешку над Итридой, была мужская одежда. Впрочем, даже она не скрывала округлостей Кажены. Заплетенные в косу и уложенные вокруг головы волосы смотрелись как венец. Кажена держала спину так прямо, словно проглотила меч. Но не внешний вид дочки купца заставил Итриду подобраться и потянуться к огню.
Справа от Кажены замер высокий широкоплечий мужчина с заплетенными в косички светлыми волосами и пустым взглядом бледно-голубых, чуть светящихся в темноте глаз. Его губы были словно обведены синей краской, такие же темные синяки окружали глаза. Итрида едва не вскрикнула, осознав, кого видит. Казимир Кожемяка захлебнулся собственной кровью на лесной поляне, прежде чем чужая злая ворожба обратила его в ворона. После огонь Мария Болотника настиг черную птицу. И все же именно Казимир стоял сейчас перед Итридой, цепко следя за каждым ее движением. Впервые увидев брата и сестру рядом, Итрида невольно поразилась, до чего они похожи, хоть и не родные.