Но, собравшись с силами, Уми снова заговорила. Она поведала о том, кем были его родители и почему он оказался у госпожи Тё. Рассказала о сделке, которую их отцы заключили с ведьмой и из-за которой все эти годы она вертела ими как хотела.
Чем дольше Рюити вслушивался в торопливую речь Уми, тем большее смятение охватывало его. Выходит, каждое слово патронессы было ложью. Все эти годы она твердила, что облагодетельствовала всеми брошенного сироту, но на деле отняла его у семьи. Украла время, которое теперь не вернуть…
Как и родной матери, лица и имени которой он даже не помнил – она умерла много лет назад, так и не сумев оправиться от потери сына.
А Уми всё говорила и говорила: про письма и заложников, про клан якудза, который был связан с этим делом столь же крепко, как и его отец.
Он ни на миг не усомнился, что каждое её слово было правдой. Голос Уми то и дело дрожал и срывался, словно она едва сдерживала слёзы. Но ей всё же удавалось справляться с волнением и продолжать свой рассказ, заламывая тонкие изящные руки. На предплечье одной из них он увидел тёмный узор иредзуми, который извивался вместе с каждым движением Уми, словно чешуйчатый хвост какого-то змея.
Он всё смотрел и смотрел на этот узор, словно заворожённый, а в мыслях было пусто. Слова Уми помогли многое сопоставить и осмыслить: например, то, какими знакомыми показались ему окрестности Ганрю и сам город.
Но он не мог понять лишь одного. Почему за все эти годы отец даже не попытался вытащить его? Почему бросил, оставил у ведьмы?
Шрамы, испещрившие спину, отозвались застарелой болью. Давно она не беспокоила его. Он уже почти позабыл о том злополучном вечере, когда госпожа Тё поймала его за подслушиванием её беседы со старым каннуси о Глазе Дракона. А потом жестоко наказала, чтобы впредь он больше не осмеливался идти против её воли. Он плакал несколько недель кряду, пока заживали раны. Тёмный кинжал ведьмы ранил куда глубже и серьёзнее обычного ножа…
– Зачем ты мне всё это рассказала? – вопрос, заданный тихим надтреснутым голосом, повис между ним и огорошенной его словами Уми Хаяси. – Как это поможет мне теперь, когда я окончательно всё потерял?
Она застыла. То открывала рот, то закрывала, словно не могла найтись с ответом, и его это окончательно взбесило. Он приник к брусьям почти вплотную. Их лица оказались так близко, что он увидел собственное отражение в расширившихся от испуга глазах Уми.
– Никто не заслуживает жить во лжи, – наконец сумела выдавить она.
Правота её слов обрушилась на него, словно ледяной дождь посреди жаркого летнего дня, больно раня и без того истерзанное сердце. Он со всей силы вцепился в брус и затряс его, сам не зная, чего пытается добиться. Ему не хватит сил, чтобы проломить дерево. Сколько ни кричи и ни бейся, ничего уже не исправить.
Но остановиться он уже не мог, срывая копившуюся долгие годы в душе злость на той, кто меньше всего был виноват в случившемся:
– Никто не заслуживает, чтобы родной отец продал его ведьме, желая тем самым прикрыть свою поганую задницу!
– Когда тайная полиция узнает, как всё обстояло на самом деле…
– И что? Ты всерьёз полагаешь, что это что-то изменит? – он не сумел сдержать горечи, рвавшейся из самой глубины его существа. – Ооно и его шавкам плевать, они казнят меня со дня на день, чьим бы сыном я ни был! Я убил людей, Уми. Убил, потому что у меня не оставалось выбора. Столько лет я жаждал знать правду о себе, жил одной лишь надеждой на то, что рано или поздно мне удастся сбежать от ведьмы! Но всё оказалось напрасно. Всё зря, вся моя никчёмная жизнь… Да будь оно всё проклято. БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ!
Он чуть не оглох от собственного крика. Горло будто кто-то рвал изнутри раскалёнными когтями, но ему уже было всё равно. Даже если он больше никогда не сможет произнести ни слова, никого не коснётся эта потеря. Кроме палача, который не насладится его предсмертными хрипами.
Лишь когда до его щеки дотронулись прохладные пальцы, он понял, что плачет. С трудом заставил себя поднять глаза и посмотреть на Уми.
По её щекам тоже катились слёзы.
– Прости, Дзёя. Если бы я могла хоть как-то облегчить твою участь… Но я не знаю, как помочь даже самой себе. Как теперь жить, зная, что сотворили наши отцы. Как исправить хоть что-то…
В конце коридора вдруг снова хлопнула дверь, и Уми осеклась, едва не подпрыгнув на месте. Он и сам вздрогнул от неожиданности: за теми новостями, что принесла ему Уми, совсем позабылось, где они находились.
Тяжёлая поступь тюремщика неумолимо приближалась. Время вышло.
Уми подалась ему навстречу – на короткий миг он даже почувствовал её тёплое дыхание на своём лице. Она торопливо достала из рукава какой-то небольшой свёрток и сунула ему прямо в руки.
– Я нашла эту вещь у дядюшки уже после его смерти. И посчитала, что она должна быть у тебя. Постараюсь прийти к тебе снова, как только смогу.
С этими словами Уми отпрянула, так и не дождавшись ответа. И заспешила прочь, стыдливо прикрыв лицо рукавом.
Опасаясь, что тюремщик почует неладное, если увидит его покрасневшее от слёз лицо, он отвернулся и снова забился в свой угол. После недавней вспышки гнева каждое движение отзывалось в груди тупой ноющей болью. Без отваров ведьмы сердце с каждым днём беспокоило всё сильнее. Порой от накатывавшей боли хотелось на стены лезть, но он лишь кривился, молча перенося страдания. Он не доставит тюремщикам удовольствия лицезреть его слабость. Хватит с них и того, что они держат его взаперти, словно дикого зверя.
Свёрток, который вручила ему Уми, он поспешил засунуть за пазуху, пока никто не заметил. С его содержимым удастся ознакомиться не раньше, чем начнётся пересменка, поэтому до поры он выбросил все мысли о нём из головы. Видит Дракон, ему и без того было о чём подумать.
Дзёя. Раньше он наивно верил в то, что сразу узнает своё забытое имя, как только услышит его. Но на деле всё оказалось совсем не так – ни в душе, ни в сердце не отозвалось ничего, кроме боли, которой он теперь, похоже, был наполнен до краёв…
На обед принесли нечто вязкое и сероватое, отдалённо напоминавшее слипшийся рис, и он проглотил всё, даже не почувствовав вкуса. Когда стражник забрал опустевшую миску и скрылся в коридоре, а двое его товарищей грузно потопали следом на пересменку, он торопливо вынул свёрток и развязал тесёмки. Некоторое время пристально вглядывался в лица трёх людей, изображённых на семейном портрете. Щеголевато одетый молодой мужчина, изящная женщина с правильными чертами лица и красивый мальчик, лицо которого было так похоже на его собственное.
Так вот какой она была когда-то – семья, которой госпожа Тё лишила его. Навсегда.
Руки Дзёи Окумуры задрожали, и одна-единственная горячая слеза упала прямо на сердце запечатлённого на портрете мальчика.
Глава 7. Дайсин, императорский дворец, несколькими днями ранее
Ёмико́ пыталась скрыть тревогу, погрузившись в вышивание. Она с юных лет была большой мастерицей, и потому теперь игла не дрожала в её руках, а глаза, отслеживавшие каждый стежок, оставались сухими.
Императрица сразу почувствовала, что с её сыном творилось что-то неладное. Обычно живой и общительный, Тэцудзи вдруг стал затворником. Он не разговаривал даже с нею, хотя до того всегда доверял матери свои тревоги.
Перед внутренним взором Ёмико, словно наяву, предстало видение из не такого уж далёкого прошлого: как, нескладный и весь взъерошенный, Тэцудзи стоял перед ней, понурив голову.
«Отец теперь ненавидит меня ещё сильнее прежнего, – вытирал он злые слёзы, бежавшие по щекам. Губы мальчика дрожали, но он всё же сумел произнести твёрдо и безжалостно: – Ведь это я убил Такаси! Я один виноват в его смерти!..»
И тогда Ёмико говорила сыну, что в случившемся не было его вины, и то же самое повторила бы теперь, пожелай Тэцудзи снова говорить с нею. Она видела, как печаль и затаённая боль отражались в глазах молодого наследного принца, стоило кому-нибудь в его присутствии упомянуть имя погибшего брата, и сердце матери сжималось от боли за обоих своих детей и жалости к ним. Не такой судьбы она им желала, не о том молилась Великому Дракону и сонму ками, когда только готовилась стать для них матерью.
Море забрало старшего сына почти восемь лет назад, но горе до сих пор не затихло в сердце Ёмико. Даже её строгий царственный супруг до сих пор печалился о Такаси – спокойный и решительный, сын должен был стать мудрым и достойным правителем Тейсэна, если бы не цунами, от которого он спас своего взбалмошного и непоседливого младшего брата. Спас ценой собственной жизни…
Одна слезинка всё же предательски защекотала напудренную щёку императрицы. И Ёмико поспешила незаметно промокнуть кожу шёлковым рукавом. Тёплый ветер скоро высушит оставшиеся следы, и никто в павильоне, где обычно любила вышивать императрица, даже и не заметит, как печальна была она, какой болью полнились её тёмные глаза.
«Ваш сын здоров, у него просто небольшой упадок сил, – твердили лекари, которых Ёмико приглашала, чтобы те выяснили причину столь разительной перемены, произошедшей с Тэцудзи. – Такое часто случается, когда человека, особенно столь молодого и пылкого, как наследный принц, одолевают сильные чувства».
Ёмико оставалось лишь вежливо благодарить лекарей и отсылать их прочь. Она хорошо знала своего сына и не раз подмечала, каким он становился, если увлечётся очередной красивой девушкой. Материнское чутьё подсказывало: с Тэцудзи было что-то не так, словно его в одночасье заменили на бездушную и безвольную куклу. Но подобные мысли Ёмико старалась гнать от себя прочь: она боялась даже помыслить о том, что кто-то мог осмелиться причинить её сыну вред.
Обращаться за помощью к супругу императрица не хотела: Ёмэй полагал, что поведение Тэцудзи было очередной блажью, которая скоро пройдёт. К тому же в последние несколько недель император был очень занят. Приближался Обон, и потому стоило позаботиться об украшении столицы, уборке кладбищ и пожертвовании денег беднякам, чтобы те могли почтить память предков, поставив им на алтари самого дешёвого вина и риса.