Но та, похоже, была совсем не в обиде на мнительность дочери. Огладив щёки Уми большими пальцами, она снова обняла девушку.
Но на сей раз объятия не принесли с собой ничего, кроме боли. Что-то огромное и тревожное болезненно зашевелилось в груди, стало разрастаться с каждым мгновением, упираясь в рёбра, и Уми сдавленно охнула. Но мать крепко держала её, приговаривая:
– Мне пришлось запечатать твою силу, чтобы ведьма не учуяла её. Я совершила страшное предательство, отрезав тебя от большей части жизненной энергии, которую ты могла бы черпать от источника ки. О-Кин сказала, что совсем недавно наложенное мною заклятие начало слабеть, причиняя тебе боль. Поэтому позволь вернуть то, что твоё по праву.
С этими словами мать чуть отстранилась и коснулась руками груди Уми.
И в тот же миг огромное нечто, давление которого стало уже совсем нестерпимым, вдруг вырвалось наружу яркими лазурными сполохами. Откуда-то издалека грянул хор ликующих голосов, но слов песни Уми разобрать не могла – уши будто бы плотно заткнули ватой, почти не пропускавшей звуков.
Голова кружилась, но никогда прежде Уми не ощущала в теле такой лёгкости. Казалось, стоит только захотеть, и она сможет воспарить над землёй. Яркое лазурное сияние, исходившее из глубин самого её существа, вдруг переменилось на более сдержанную синеву – глубокую и спокойную, словно морское дно.
Но все происходившие перемены едва ли взволновали Уми сильнее, чем посеревшее лицо матери и разом потускневшие глаза. Хотелось дотронуться до неё и убедиться, что всё будет в порядке. Что теперь-то, когда запертые столько лет силы наконец получили свободу, от Уми будет хоть какой-то толк в борьбе с ведьмой и она сможет защитить самое дорогое, что у неё ещё оставалось…
Мать начала было что-то говорить, но её слова потонули в оглушительном рёве воды, отозвавшейся на нарастающее звучание песни, которая всё ещё гремела, радуясь освобождению, воспевая саму жизнь. Вскоре тень от огромной волны перекрыла даже солнце, неподвижно застывшее на небосклоне, и Уми стало по-настоящему страшно.
Она же смоет их обеих, утащит далеко в море, а мать слишком слаба, чтобы добраться до берега вплавь…
Нависшая над ними гигантская волна казалась такой реальной, что Уми не могла думать больше ни о чём ином, кроме спасения матери. Нужно предупредить её об опасности, любой ценой заставить убраться подальше от этого прокля́того берега!
Но тело, лёгкое и расслабленное, словно покачивающаяся на поверхности воды водоросль, снова подвело Уми. Она не могла пошевелиться, не могла выдавить из себя ни слова – как тогда, в балагане, когда ведьма Тё опутала её своими чарами.
Ужас снова захлестнул Уми, но мать вдруг посмотрела на неё – посмотрела так пронзительно, что на короткое мгновение девушка позабыла и об исполинской волне, и об опасности, которую та несла за собой.
«Прощай», – сумела прочитать по губам Уми, и в следующий миг на её глаза опустилась темнота.
Очнулась Уми от лихорадочной дрожи, охватившей всё тело. Нижнее кимоно пропиталось потом почти насквозь. Одеяло сбилось и запуталось где-то в ногах; Уми с раздражением отпихнула его от себя и прижала колени к груди.
В носу ещё стоял солёный запах моря, но шума волн больше не было слышно. Она снова дома. А странное видение на берегу, похоже, оказалось всего лишь сном.
Но что-то не сходилось. Слишком отчётливым казалось то видение, слишком сильна была тревога, не дававшая покоя бешено скачущему в груди сердцу.
И ещё мать вела себя так странно, будто бы и впрямь прощалась с ней навсегда…
Уми помотала головой, отгоняя от себя дурные мысли. Чем теряться в догадках, нужно своими глазами убедиться в том, что с матерью всё в порядке. Когда Уми в последний раз видела её, та хоть и была слаба, но на умирающую точно не походила! Да, воздействие колдовства ведьмы за столько лет не могло пройти бесследно, но Миори Хаяси оставалась сильной. Она выдержала четырнадцать лет плена и вернулась домой. Скоро она пойдёт на поправку, и всё постепенно наладится.
Уми поднялась с футона и, пошатываясь, направилась к комнате матери. Руки и ноги плохо слушались, словно Уми накануне перебрала с вином, но разум её при этом был ясен, как никогда.
«Что происходит?» – гадала она, бредя по коридору, словно нелепая тень самой себя. Неужели всё, что произошло в этом странном сне, оказало влияние на настоящее, и высвобожденная колдовская сила таким странным образом пытается найти себе выход?
Мать наверняка должна знать, что с ней. Уми надеялась, что её советы помогут справиться с происходящим, которое девушка пока не могла до конца осознать и осмыслить. Настоящая колдовская сила, ну надо же! Уми столько лет откровенно приходила в ярость, когда её называли ведьмой, но теперь всё будет по-другому. Теперь рядом с ней есть родной и близкий человек, владеющий колдовством. Мать наверняка сумеет научить её, как уживаться с новообретёнными способностями…
Стоило Уми добраться до комнаты Миори Хаяси, как все мысли разом вылетели из головы. За бумажными дверями теплился свет – значит, мать не спала или кто-то присматривал за ней. В усадьбе никогда не оставляли огонь без пригляда.
Уми топталась на пороге, не решаясь войти. Похожие чувства она испытывала днём, когда впервые за много лет разлуки боялась увидеться с матерью. Но теперь к невольной робости примешивалось иное, менее приятное чувство. Уми всей кожей ощущала: что-то изменилось. Что-то было не так. Словно сжимавшая сердце тревога вдруг разлилась в самом воздухе, в самом неверном свете, мерцавшем в глубине комнаты.
Дрожащей рукой Уми приоткрыла раздвижную дверь и скользнула внутрь, плотно прикрыв её за собой.
Мать всё так же лежала на футоне за расписанной морскими волнами ширмой. В изножье дотлевали угли в небольшой жаровенке – от них и исходил тот слабый свет, который Уми заметила ещё на пороге. Ставни были плотно задвинуты, чтобы не напустить мошкары и ночной прохлады, которая могла навредить больной.
Рядом с матерью сидела О-Кин. Ёкай держала её за руку и даже не шелохнулась, когда Уми опустилась рядом.
– О-Кин рада, что она ушла тихо, – едва слышно проговорила ёкай. Голос её был тусклым и безжизненным, и к горлу Уми подступил комок. – Она прожила нелёгкую жизнь и потому заслужила тихую и достойную смерть.
– Что ты такое говоришь? – собственный голос оказался настолько хриплым и чуждым, что Уми невольно вздрогнула. – С ней всё должно быть в порядке, не могла же она и правда…
Но О-Кин повернулась к ней, и только теперь Уми заметила, какими чёрными и бездонными оказались её полные невысказанной горечи глаза. О-Кин – дзасики-вараси, хранитель усадьбы и её обитателей. Кому, как не ей, точно знать, чьё время уже пришло?
Но Уми не могла примириться с тем, что потеряла мать так скоро, не успев толком принять её возвращение – и прошлое, которого было не изменить. Она склонилась над бледным и спокойным лицом матери и лишь тогда почувствовала лёгкий холодок, исходивший от её кожи.
Неизбежность, отрицать которую попросту невозможно.
Уми поспешно отвела дрожащую руку. Горло сдавили рыдания, глаза припекало от горячих горьких слёз.
Значит, мать и правда попрощалась. Каким-то невероятным образом проникла в сон и рассказала всё, что так жаждала знать Уми. Но теперь девушка готова была отдать все эти знания в обмен на хотя бы ещё один день, проведённый в обществе матери. Уми не задумываясь разменяла бы половину своей жизни, лишь бы ещё хоть раз увидеть, как мать улыбается, как ласковые морщинки собираются вокруг тёмных глаз…
Но это отныне невозможно. Пустые мечтания. Из Страны Корней ещё никто никогда не возвращался.
Тихий шорох, донёсшийся со стороны стенного шкафа, заставил Уми вздрогнуть и обернуться. Из темноты к ложу покойной шагнул странный, покрытый густой шерстью ёкай с большими печальными глазами. Он слегка склонил голову, приветствуя Уми и О-Кин, обошёл футон и уселся прямо напротив них.
– Короткой и печальной была твоя дорога, кровь Дракона, – голос его оказался низким и плотным, словно звон храмового колокола. – Теперь предки приветят тебя в Стране Корней, и твоя душа исцелится.
– О-Кин не ожидала, что ты придёшь проститься, баку, – не сумела скрыть изумления дзасики-вараси.
После этих слов Уми всмотрелась в незнакомого духа с куда большим вниманием. Хранитель снов и пожиратель кошмаров – похоже, именно помощью баку воспользовалась мать, чтобы попасть в сновидение Уми. Увидеться в последний раз и проститься…
– Это дань уважения той, что была отмечена силой Владыки, – степенно ответил дух, поклонившись покойной. – Вот почему так страшно преступление, на которое решилась белая ведьма. Причинив зло крови Дракона, она запятнала свою душу. Навеки проклятая, ей не будет места ни в одном из трёх миров: ни среди живых, ни среди ёкаев, ни среди тех, кто ушёл.
Уми слушала его затаив дыхание. Кровь Дракона, отмеченная силой Владыки… Если прежде у неё оставались какие-то сомнения, что всё сказанное матерью во сне было правдой, то теперь, после короткой и скорбной речи баку, они отпали окончательно.
А это означало, что Уми осталась последним прямым потомком угасшего императорского рода Дайго.
И рано или поздно ведьма Тё придёт за её кровью.
Глава 13. Дзёя
То ли от пережитого накануне, то ли по какой-то иной причине, но этой ночью ему удалось отоспаться. Дзёя сам не заметил, как погрузился в тяжёлую и глубокую дремоту без сновидений. Портрет семьи, которой у него больше не было, Дзёя прижимал к груди – да так крепко, что к утру пальцы занемели и с трудом разгибались.
Не успел он спрятать изображение за пазухой и разогнать застоявшуюся в руках кровь, как дверь в его камеру отворилась, и на пороге показался тот самый полицейский со шрамами.
– Пришёл снова напоить меня своим гадким варевом? – спросонья голос больше походил на воронье карканье, чем на человеческую речь, но Дзёю это не смутило.