Где-то неподалёку с обречённым звоном развалилась жаровня, и старик из толпы, стоявший к Дзёе ближе всего, покачал головой:
– Предки гневаются. Негоже в священные дни Обона заниматься делами живых.
Кто-то закивал, другие принялись с жаром доказывать, что с опасным колдуном нужно покончить как можно скорее. Несколько полицейских, сопровождавших процессию, направились в сторону особо рьяных спорщиков – не хватало только беспорядков в городе!
Но следом округу потряс второй толчок. Лошадь Дзёи вдруг замотала головой, словно пыталась отогнать надоедливую мошкару, а потом встала на дыбы – Дзёя, чьи руки были закованы в деревянные колодки, едва не сорвался – и понеслась прямо на окруживших процессию людей.
Народ с криками бросился врассыпную. В толпе заголосила какая-то старуха, упавшая на укатанную повозками пыльную дорогу. Кто-то успел оттащить её чуть ли не из-под самых копыт взбесившейся лошади – та неслась так быстро, будто спасалась от одной ей ведомой угрозы.
В ушах свистел ветер, где-то позади кричали полицейские и раздавался топот копыт. Землетрясение словно пробудило задремавшую на время жажду жизни, и Дзёя с тяжело бьющимся сердцем прижался к шее лошади, чтобы не вылететь из седла. С закованными в кандалы руками он не мог ухватиться за повод и хоть как-то направить обезумевшую лошадь. Он попытался было понукать её словами – Дзёя слышал, что опытные всадники обычно обучали лошадей особыми командам. Но то ли доставшееся ему животное оказалось на редкость глупым, то ли он твердил не те команды: невзирая на все усилия, они продолжали нестись по узеньким проулкам Ганрю, едва не сшибая незадачливых прохожих, попадавшихся на пути. С расширенными от ужаса глазами люди прижимались чуть ли не вплотную к стенам тесно стоявших домов, а кто-то даже выпускал узелки и корзины из ослабевших от страха пальцев.
Дзёя же судорожно размышлял, что ему делать, когда лошадь выбьется из сил – а в том, что это рано или поздно случится, сомневаться не приходилось. Первым делом нужно избавиться от кандалов и позорной таблички, которую давно отбросило назад – теперь она то и дело хлестала Дзёю по спине. А дальше…
Но развить свою мысль он так и не успел. В бок ему врезалось что-то небольшое и твёрдое, словно из-под копыт лошади вылетел камень. Удар оказался настолько сильным, что Дзёю выбило из седла.
На его счастье, угодил он не в стену близстоящего дома и не на утоптанную дорогу, а в телегу, полную вязанок соломы, которые значительно смягчили падение. Подбитый бок заметно ныл, от боли и неожиданности на глазах выступили слёзы, и сквозь их пелену Дзёя видел, как его лошадь несётся дальше.
Но самым удивительным оказалось то, что седока она не лишилась. Силуэты лошади и всадника быстро скрылись за углом, но одна деталь успела ярко отпечататься в сознании Дзёи. Руки, скованные деревянными колодками.
Что-то приняло его облик, чтобы сбить со следа тайную полицию!
– Скройся, – раздался со спины смутно знакомый резкий голос, и кто-то с силой надавил ему на макушку. Не успел Дзёя издать ни звука, как провалился глубже на дно телеги, с трудом сдержавшись, чтобы не чихнуть, когда соломинки защекотали нос.
Через несколько мгновений телега медленно тронулась. Послышался топот копыт – судя по всему, к ним спешило несколько всадников. Дзёя не сомневался, что его будут выслеживать: тайная полиция не признавала поражений.
Он прижал колени к груди, чтобы занимать как можно меньше места. Кровь из ноги сочилась сквозь истрепавшееся кимоно вяло, но Дзёя на всякий случай всё же зажал колотую рану ладонью. Солома не кровоточит, и даже самый не обременённый умом полицейский может заподозрить неладное, если хотя бы несколько капель просочится через дно телеги и упадёт на утоптанную землю.
А так, глядишь, ему в очередной раз повезёт, и эти олухи ничего не заметят. Кем бы ни оказался неожиданный сообщник Уми, игравший роль простого возницы, он явно знал, что делает. Верёвка, на которой всё ещё висела позорная табличка, больно впилась в шею, но Дзёя готов был стерпеть что угодно, только бы выбраться живым из этой передряги…
Вскоре топот копыт стал оглушительным. Телега начала замедлять ход и в конце концов остановилась. Один из преследователей тоже придержал лошадь – животное беспокойно храпело и перебирало ногами.
– Всадника видел? – От резкого оклика Дзёя замер и даже задержал дыхание, чтобы ненароком не выдать себя.
– А как же, почтенный господин, – подобострастно залепетал возница. И куда только делись резкие нотки, недавно сквозившие в голосе! – Пронёсся мимо, будто бог ветра, только его и видели.
– Куда поехал?
– Да тудыть, – похоже, союзник сопроводил свой весьма содержательный ответ жестами, потому как больше вопросов у полицейских не возникло. Говоривший с возницей что-то резко крикнул остальным, и всадники сорвались с места.
Дождавшись, пока все проедут мимо, телега медленно тронулась, а спаситель принялся беззаботно напевать себе под нос. Когда топот копыт затих вдалеке, телега со скрипом свернула куда-то и покатила под уклоном по более ухабистой дороге – Дзёя то и дело морщился от боли, отдававшейся в раненой ноге, когда его подбрасывало вместе с тюками на очередной кочке. Потом где-то впереди со скрежетом открылись ворота, и телега вкатилась на подворье.
Дзёя лежал под тюками ни жив ни мёртв. Куда его привезли? Мог ли он на самом деле быть уверен в том, что его неожиданным спасителем оказалась Уми Хаяси? Или же всё это происки госпожи Тё, которая вряд ли успокоится, пока не отомстит ему?
Но зазвучавший в следующее мгновение голос развеял все сомнения:
– Г-господ-дин А-араки! В-вы зд-десь?
Дзёя принялся выбираться наружу, и верный Нобору – а этот взволнованный заикающийся голос, вне всяких сомнений, принадлежал его надёжному помощнику – тоже зашуршал соломой, отбрасывая ставшие ненужными тюки в сторону.
– Ты всё-таки не бросил меня, – просипел Дзёя, потирая саднившую шею. Верёвка передавила горло, и наверняка на светлой коже останется след, будто от удавки, – но сейчас Дзёю это нисколько не волновало.
Куда больше его поразило лицо той, что стояла позади Нобору. Даже одежда нищего крестьянина и драная соломенная шляпа не могли скрыть благородства её облика. Должно быть, Уми Хаяси оказалась превосходной актрисой, раз сумела усыпить подозрения тайной полиции и проскользнуть прямо у них под носом с узником, спрятанным под тюками с соломой.
Но что-то с ней всё равно было неладно. Чем дольше Дзёя смотрел в потухшие глаза Уми Хаяси, тем меньше узнавал её. Ещё вчера она была полна жизни и желания помочь ему: Дзёя до сих пор не мог забыть её полного ярости и отчаяния взгляда. А теперь будто кто-то высосал из неё все жизненные соки.
Может ли человек перемениться столь резко за одну ночь? Что же с ней случилось?
– В дом, – процедила Уми, едва удостоив Дзёю взглядом, и обратилась к Нобору. – А ты пока отгони телегу. Полицейские скоро поймут, что их одурачили. Нужно спешить.
Нобору кивнул и поспешил выполнять поручение, а Дзёя покорно захромал за Уми. Руки его всё ещё были закованы в колодки, но Уми быстро разрешила эту проблему. Один точный удар кинжала – и по дереву зазмеилась трещина. Второй – и покорёженные колодки оказались у ног Дзёи. Он со злостью пнул их, а после снял опостылевшую позорную табличку и принялся растирать кожу на шее.
В лачуге царил полумрак. Стоило Уми закрыть за собой раздвижные двери с потрёпанной временем и непогодой бумагой, как в глубине единственной комнаты зашевелилась чья-то огромная тень. Дзёя невольно замер, охваченный страхом, а Уми скользнула по тени взглядом и склонилась над каким-то свёртком, притулившемся у стены по левую руку.
Когда из полумрака показалась уже знакомая фигура огромного детины с монашеским посохом наперевес, Дзёя чуть заметно выдохнул, надеясь, что облегчение на его лице читается не слишком явно. Он узнал этого человека – тот приходил с Уми и якудза в балаган. Вот только имя его напрочь вылетело из головы, но, пожалуй, оно не имело никакого значения. Похоже, Уми действительно доверяла монаху, раз взяла сегодня с собой.
Но это вовсе не означало, что Дзёя должен был разделять её чувства. Чем ближе подходил к нему верзила-монах, тем сильнее Дзёе приходилось бороться с желанием отступить, избегая спокойного, но тяжёлого взгляда.
Уми тем временем не теряла даром ни мгновения. Она осмотрела окровавленные лохмотья Дзёи всё с тем же непроницаемым, и потому внушавшим тревогу выражением, а затем протянула свёрток с одеждой и проговорила:
– Я за водой. А ты не стой столбом и переодевайся.
Дзёя хмыкнул и взял вещи. После колодок руки всё ещё плоховато слушались, а пальцы дрожали, но он старался не подавать виду, что испытывал какие-то неудобства.
Если Уми что-то и заметила, то ничего не сказала. Раздвижные двери с тихим шорохом закрылись за её спиной. Бывший владелец балагана остался наедине с монахом.
– Ты же не помочь мне явился, правда? – усмехнулся Дзёя, похромав вглубь комнаты. Детина молчал, будто ждал чего-то или подбирал слова. Дзёя ощущал его взгляд на спине: не враждебный, но изучающий.
Уложив свёрток с чистой одеждой на покосившийся от времени комод, у которого ко всему прочему недоставало ящиков, Дзёя бережно извлёк из-за пазухи портрет семьи и осмотрел его – не повредился ли во время бегства от тайной полиции? Убедившись, что с единственной оставшейся вещью, дорогой его сердцу, всё в порядке, Дзёя отложил портрет к свёртку с одеждой и принялся развязывать пояс.
Он думал, что монах так и не заговорит с ним, как вдруг повисшую в лачуге тишину прорезал необычайно звучный и низкий голос:
– Тебе больше не нужна помощь. Во всяком случае, моя.
– Значит, осмелюсь предположить, что в помощи нуждаешься ты, – усмехнулся Дзёя, расправляя несуществующие складки на рукаве чистого нижнего кимоно. Конечно, новое платье ему хотелось надеть на вымытое тело, но пока выбирать особо не приходилось.